У блатных было много картинных способов продемонстрировать
нежелание работать - например, прибить гвоздем мошонку к нарам.
Своими глазами этого я не видел, врать не буду. Но мне рассказыва-
ли, что одного такого, прибившего себя - правда, не к нарам, а к
пеньку - побоялись отдирать. Пришлось спилить пень и вместе с
пострадавшим отнести на руках в лазарет.
Расположением вольного начальства пользовались бригадиры,
умевшие выгнать на работу всех своих работяг. ("Незлым тихим сло-
вом" этого, конечно, не добиться было).
Таким бригадирам разрешались некоторые вольности. Один, здо-
ровенный мужик под два метра ростом, забавлялся, например, тем,
что тайно выносил в рабочую зону свою возлюбленную. Тридцатью го-
дами позже мы с Юликом видели в Японии, как мать макака носит на
груди детеныша. Так вот, точно таким манером, цепляясь руками за
- 153 -
шею, а ногами обвив талию, маленькая щупленькая девчонка пристраи-
валась на бригадирской груди и он, запахнув полушубок, спокойно
проносил ее мимо надзирателей. Один раз попался - но обошлось,
посмеялись только.
... Голый отказчик в сугробе, девчушка под полушубком - в
обоих случаях дело происходило зимой. Это значит, что на общих ра-
ботах я оставался до первых морозов. Не очень долго - но за это
время и в лагере, и в мире произошло немало событий: началась и
кончилась война с упомянутой выше Японией, объявили амнистию. И
двое из моих однодельцев, Миша Левин и Нина Ермакова вышли на сво-
боду: под амнистию попадали все, у кого срок был не больше трех
лет - независимо от статьи. Мишке с Ниной здорово повезло: кроме
них я видел только одного "политика" которому дали три года.
Это был Коля Романов, парашютист - но не немецкий, а советс-
кий. Его вместе с группой десантников выбросили над Болгарией в
самом начале войны. По сведеньям нашей разведки, болгары все пого-
ловно были за русских. Поэтому Коле и его товарищам велено было:
как приземлятся, сразу идти в первую попавшуюся деревню и органи-
зовать партизанский отряд. Братушки не выдадут!.. Умное начальство
так уверено было в успехе, что ребят даже не переодели в какие-ни-
будь европейские шмотки. На них были красноармейские гимнастерки -
правда, без петлиц - или юнгштурмовки. Всех их, конечно, сразу же
выловила болгарская полиция. До конца войны Коля просидел в со-
фийской тюрьме; никаких военных секретов не выдал (по незнанию та-
ковых) и оказался так стопроцентно чист даже перед советским зако-
ном, что отделался, можно сказать, легким испугом: по статье 58-1б
измена родине, дали всего три годочка. В другой стране дали бы,
возможно, медаль - за страдания - и денежную компенсацию.
- 154 -
На Лубянке в одной камере с Юлием Дунским сидел французский
офицер, который скрупулезно подсчитывал, сколько денег ему выпла-
тят, когда он вернется на родину, и до какого звания повысят - но
это там, это "их нравы". А у советских собственная гордость...
Из внутрилагерных событий той осени отмечу во первых поваль-
ную эпидемию поноса со рвотой, дня на три парализовавшую наш лаг-
пункт. Болели все без исключения, и работяги, и придурки, в том
числе врачи с фельдшерами.
Вообще-то за все десять лет я хворал раза два - и несерьезно:
например, чесоткой. Ну, намазали в санчасти серной мазью, и все
прошло. А простужаться не простужался, хотя было где. Видимо, нап-
ряженная лагерная жизнь мобилизовала какие-то скрытые резервы ор-
ганизма. У многих даже язва желудка проходила - чтобы вернуться
уже на воле. Говорят, так же было на фронте.
Но тогда, на комендантском, от унизительной хвори не спасся
никто. Лечили по-простому: выпиваешь две поллитровые банки тепло-
ватого раствора марганцовки, бежишь в уборную, блюешь и все прочее
- а после терпеливо ждешь, когда эта мука кончится. Ждать приходи-
лось недолго: не больше двух-трех дней...
Другое событие, куда более приятное, касалось меня одного:
приехал на свидание отец. В войну он преподавал в военно-медицинс-
кой академии, был подполковником медицинской службы. А до револю-
ции, в царской армии, капитаном, что соответствует майору в со-
ветской (советскому капитану соответствовал штабс-капитан). Мы с
ребятами смеялись: за двадцать пять лет профессор Фрид продвинулся
по армейской лестнице только на одну ступеньку; не густо!.. Мой
арест на родителях почти не отразился: маму, лаборантку, попросили
уволиться из поликлиники НКВД, но дали отличную характеристику. А
- 155 -
отцу - он был директором и научным руководителем Института Бакте-
риологии - вместо положенного к какому-то юбилею ордена дали не то
медаль, не то орден поменьше. Вот и все. Ему в жизни везло: в 37-м
всех директоров бактериологических институтов пересажали как вре-
дителей, а в отцовском никого не тронули. Какое-то время он один
снабжал весь Советский Союз вакцинами и сыворотками. Но страху Се-
мен Маркович в том недоброй памяти году натерпелся...
Был он человек законопослушный, да еще коммунист, да еще ев-
рей. И наверно не без дрожи в коленках отправился на свидание с
сыном-террористом. Но он сильно любил меня. Надел свой китель с
погонами подполковника и поехал на Север.
Погоны сработали. У нас в администрации Обозерского отделения
не было офицера званием старше капитана. (В зоне был и генерал, но
то не в счет). Отцу сразу разрешили свидание, и вертухай отвел ме-
ня в контору Управления.
К этому времени я сносил всю вольную одежду и явился на сви-
дание в лагерном обмундировании. На мне был бушлат, перешитый из
солдатской шинели (один рукав черный, чтобы сразу видно было:
арестант), застиранные добела брюки в ржавых пятнах, ватные стега-
ные чулки - один серый, другой в цветочках - и суррогатки. Причем
на моих кордовые союзки подшиты были не подогнутыми внутрь, а вы-
вернутыми наружу; каждая подошва, соответственно, была с теннисную
ракетку - я ходил как бы на канадских лыжах-снегоступах. На голове
- лагерная тряпичная ушанка, одно ухо книзу, другое кверху, как у
дворняги. Не очень красивый наряд, но для работы удобный; ноги су-
хие, в тепле... Я и не понял, почему отец, увидев меня, заплакал.
Свиданию никто не мешал, только время от времени заходил
кто-нибудь из начальства поглядеть на полковника. А "полковник"
- 156 -
каждый раз вскакивал и стоял чуть ли не навытяжку перед лейтенан-
тами и даже старшиной-надзирателем. Мне было стыдновато - да и им,
по-моему, неловко.
Пришел познакомиться с отцом и начальник санчасти Друкер,
фельдшер по образованию. Рассказал про странную эпидемию, попросил
совета и впоследствии важно вставлял в разговоры с подчиненными:"Я
консультировался с московской профессурой". Батю он заверил, что
найдет для меня какую-нибудь работу по медицинской линии, и оста-
вил нас одних.
Понизив голос, отец спросил:
- Валерочка, скажи... правда ничего не было?
Я даже не сразу сообразил, что он говорит о нашем покушении
на Сталина. Успокоил его, рассказал, что успел, про следствие - и
свидание подошло к концу. Отец снова расстроился:
- Может быть, в последний раз видимся. Старый насос уже не
тот. - Он похлопал себя по сердцу. Я не поверил, велел не выдумы-
вать глупости. А зря: через полгода он умер - правда, от рака, а
не от болезни сердца.
Отец уехал, и Друкер выполнил свое обещание: предложил пос-
лать меня на другой лагпункт, санитаром. Но я отказался - думаю, к
его облегчению: покровительствовать зеку с режимным восьмым пунк-
том пятьдесят восьмой статьи было рисковано. "Кум", оперуполномо-
ченный, этого не одобрил бы.
Отказался я от лестного предложения не ради душевного покоя
начальника санчасти. Просто не хотелось уезжать с насиженного мес-
та, от Петьки Якира, с которым мы "хавали вместе" - знак тесной
дружбы. Появились уже и новые друзья. А тут как раз освободилось в
конторе место хлебного табельщика. И бухгалтер продстола Федя Ма-
- 157 -
нуйлов взял на эту должность меня.
Главную роль здесь сыграло не личное обаяние, а посылки, ко-
торые каждый месяц слали мне родители. С посылочниками было полез-
но водиться: кормежка и на нашем благополучном лагпункте была ни-
кудышная: жиденькая как понос кашка из гороха или же из магара,
несортового проса, суп из иван-чая - изобретение отдела интендант-
ского снабжения. Иван-чай, красивый лиловый цветок, в инструкциях
ОИС проходил по графе "дикоросы". А зеки называли его Блюмин-чай,
по фамилии начальника ОИС. Баланда из Блюмин-чая - темная прозрач-
ная жидкость, от которой небо делалось черным как у породистой со-
баки. В суп закладывалась и крупа - "по нормам ГУЛАГа". "Крупинка
за крупинкой гоняется с дубинкой" - так описывал это блюдо лагер-
ный фольклор. И еще так: "суп ритатуй, сверху пусто, снизу..." -
понятно, что. По тем же нормам зеку раз в день полагалось мясо или
рыба. Чаще всего это был маленький, с пол спичечного коробка, ку-
сочек соленой трески. А если ни трески, ни мяса на складе не было,
заменяли крупой: сколько-то граммов добавляли в кашу. Словом,
"жить будешь, а ... не захочешь", грустно констатировал тот же
фольклор. О еде говорили и думали постоянно. Продуктам давали лас-
ковые уважительные прозвища:"хлеб - хороший человек", "сахареус",
"масленский". Как волшебную сказку мы слушали рассказы старых зе-
ков (кстати, в Каргопольлаге говорили "зыков") о довоенном време-
ни, когда в лагерных ларьках можно было купить халву. Халва - она
сладкая, жирная, тяжелая. Чего еще надо для счастья?
Посылку из дому ждали, как второго пришествия - и некоторым,
в том числе мне, "обламывалось". Съедал я посылку не один, а вмес-
те с Петькой и новым начальником Федей Мануйловым. Якир продолжал
учить меня лагерным правилам хорошего тона:
- 158 -
- Зачем ты ешь хлеб маслом кверху? Переверни, как я. Вкус та-
кой же, а никому не завидно.
У него я пытался выяснить, почему по фене посылка "бердыч".
Может, в честь Бердичева? (Еврейские мамы, как известно, очень за-
ботливы.) Петька не знал.
Обязанности хлебного табельщика были не очень сложны: полу-
чить от бригадира рабочие сведения - листок оберточной бумаги со
списком работяг и процентом выполнения нормы против каждой фамилии
- и начислить питание на завтра.
Разные виды работ вознаграждались по-разному. Скажем, лесоруб
мог заработать три дополнительных, т.е., кроме "гарантийки", шес-
тисот пятидесяти граммов, получить еще 300гр. хлеба и три дополни-
тельные каши - не скажу сейчас, за какой процент выполнения, ка-
жется, за 120. А вот на откатке, где раньше трудился я, такого не
дадут и за двести процентов.
Память у меня тогда была хорошая, все нормы я помнил наизусть
и без труда составлял ведомость, по которой кухня получала нужное
количество продуктов из каптерки. Считать на счетах я не умел, но
насобачился складывать цифры в уме с удивлявшей всех скоростью. Я
и сейчас быстро считаю.
Главную часть работы приходилось делать вечером, когда брига-
ды вернутся в зону. А днем я праздно сидел в конторе, за барьером,
отвечал любопытным на вопросы и наблюдал за лагерной жизнью.
Она была пестрая - как и население лагпункта. Которое дели-
лось по трем признакам: по социальному, по национальному и по по-
