раю не собирался. Поэтому переговоры, как пишут в коммюнике, зашли
в тупик.
Всех этих воров я знал, они пришли с нашим этапом - в том
- 179 -
числе и Петро Антипов, и Иван-дурак, и Корзубый. Был среди них и
москвич Валька Родин, "домашний вор", т.е., живший в семье (не пу-
тать с домушником, специалистом по ограблению квартир). Домашних
воров блатные не очень уважают. Полноценный, полноправный вор -
"полнота" - это босяк, не имеющий постоянного пристанища. И понят-
но, что Вальке Родину, "молодяку", до смерти хотелось доказать
своим, что он ничуть не хуже их. До смерти и получилось: "насовав
во все дыхательные и пихательные", т.е., облаяв по всем правилам
кума, Надараю и вохру, Валька картинно прыгнул с верхних нар. А
вохровец с перепугу выстрелил в него. Целил в ноги, но ведь прыгая
с нар, приземляешься на корточках - и пуля попала Вальке в живот.
Через два дня он в жутких мученьях умер в лазарете - весь лагпункт
слышал его крики.
Опасаясь, что воры устроят "шумок", их спешно отправили на
штрафную командировку. Этапировали туда и Толика Анчакова, но он,
боясь расправы, в первый же день отрубил себе палец и вернулся к
нам. Это не помогло, палец зажил - вот уж действительно, зажило
как на собаке! - и Толика через неделю отправили обратно на Юрк
Ручей. Там блатные повесили его на чердаке, но заметил надзиратель
и полузадушенного Анчакова вынули из петли. Тогда он, то ли с
целью оправдаться перед ворами, то ли чтоб вырваться со штрафного
любой ценой, кинулся с ножом на зав.ШИЗО Бирюзкина, пожилого од-
ноглазого суку. Это наконец сработало: Анчакова препроводили на
комендантский, а от нас отправили в следственный изолятор на стан-
цию Ерцево - чтобы судить.
Всю эту длинную историю я рассказал только потому, что в день
отправки воровского этапа на Юрк Ручей ко мне пришел грустный
Петька Якир и сообщил, что его снимают с бригадирства, этапируют с
- 180 -
блатными на штрафняк. С ворьем он "водил коны", т.е., якшался; они
и называли его уважительно, как своего - не Петька, а Петро. Но ни
в каких лагерных грехах Якир повинен не был. За что же на штраф-
няк?!
- Посылают разрабатывать Ивана Ивкина, - объяснил Петька.- Я
ж у них на кукане.
А я опять не понял - у кого "у них"? Да и термин "разрабаты-
вать" в таком контексте я слышал первый раз в жизни. И тогда Петь-
ка поведал мне свою невеселую историю. Оказывается, еще когда он
отбывал свой первый срок, совсем мальчишкой, его завербовали "ор-
ганы". И вот теперь он должен был по заданию кума ехать с блатными
на Юрк Ручей, чтобы там втереться в доверие к Ивану Ивкину и выяс-
нить, не скрыл ли тот чего-нибудь от следствия. Потому что, хотя
Ивкин считался законным вором, срок он получил по ст.58-1б, измена
родине - побывал в финском плену.
Не знаю, что заставило Якира "расшифроваться". Но был он
по-блатному сентиментален и в нервном порыве время от времени
раскрывал передо мною душу, рассказывая и такое, о чем не расска-
зывают.
Скажу прямо - я не удивился и не возмутился. Знал, как дела-
ются такие дела. Меня и самого вербовали. Случилось это в Ал-
ма-Ате, куда эвакуировали наш институт. Времена были голодные, мы
выкручивались, как могли. Продавали третью декаду хлебной карточ-
ки, чтобы купить что нибудь из жратвы - сейчас. А что будет в кон-
це месяца - так до этого надо еще дожить!.. Отоваривали поддельные
талоны, которые мастерски изготовляли ребята мультипликаторы - за
это нам полагалась половина добычи. Этой деятельностью я занимался
так активно, что три раза попадал в милицию - по счастью, в разные
- 181 -
отделения, так что рецидивистом у них не числился. Но оказалось,
что в НКВД, куда меня пригласили под каким-то невинным предлогом,
обо всех этих приводах знали. И начали, как водится, с угроз: из
комсомола выгонят, из института исключат, возможно, и судить бу-
дем! Потом перешли на доверительный тон. Вы же советский человек?
Ничего плохого от вас мы не потребуем - напишите объективные ха-
рактеристики на студентов, которые нас интересуют, и только.
Меня продержали там до ночи, то пугая, то уговаривая - и я
дрогнул, подписал согласие давать информацию. "Псевдонимом" взял
фамилию матери - Высоцкий.
Они сразу стали милы и доброжелательны, заверили: если опять
попадетесь с поддельными карточками - ничего страшного, сразу зво-
ните из милиции вот по этому номеру... И, сами понимаете, не надо
разглашать.
Я вернулся в общежитие и немедленно разгласил - рассказал
Юлику Дунскому. Три дня я не мог ни спать, не есть. Сразу похудел
так, что все испугались: что с тобой? Потом уже я узнал, что есть
такой медицинский термин - "катастрофическая кахексия", истощение
на почве переживаний.
Мне велено было написать характеристики на однокурсника Мишку
Мелкумова, на студента режиссерского факультета Ярика Лапшина и на
старшекурсника Лазаря Каца. (Мелкумов сейчас в Ташкенте, засл. де-
ят. иск. Кара-Калпакской АССР; Ярополк Лапшин в Екатеринбурге, на-
родный артист РСФСР; а Кац стал прозаиком Лазарем Карелиным и сек-
ретарем Союза Писателей).
Каждую характеристику я отдавал на явочной квартире энкаве-
дешнику по фамилии Филиппов, крепенькому, невысокому, со сплошным
рядом золотых зубов - наверно, был из оперативников. При первой же
- 182 -
встрече он заложил своего коллегу, капитана Ханина. Ханин, очень
импозантный господин, ходил во ВГИК смотреть трофейные фильмы, вы-
давая себя за представителя цензуры.
- Да нет, врет. Работник нашего отдела, - сказал Филиппов.
Он слегка робел перед моей интеллигентностью (очки, киноинс-
титут), был вежлив и дружелюбен - но выражал сожаление, что в моих
писаньях только общие рассуждения, а фактов нет.
Не знаю, как оно обернулось бы дальше, но бог помог: это было
в сентябре 1943 года, а уже в конце октября мы реэвакуировались -
ВГИК вернулся в Москву. Я боялся, что меня по эстафете передадут
московским чекистам, но этого не случилось, и мы с Юликом вздохну-
ли с облегчением.
В лагере меня не пробовали вербовать, а после делали две по-
пытки. Первый раз разговор происходил в Инте, в комендатуре, вто-
рой - в Москве, на улице Горького, в знаменитом передвинутом доме,
где до войны жил Леша Сухов. Одна из квартир на первом этаже зна-
чилась как "Помещение N..." - не помню, какой. Но к этому времени
я знал, как надо разговаривать в подобных случаях. Не дерзил, не
грубил и даже уверял, что не считаю их работу чем-то низким. И ес-
ли бы мне случилось носить голубые погоны, служил бы добросовест-
но. Но в данных обстоятельствах...
- Вы же сами будете презирать меня. Будете думать: только что
из лагеря, струсил, боится, что опять посадят.
- Почему же? Не будем думать!
- Будете, будете, - мягко настаивал я.
И в конце концов, уже поняв, что толку не будет, оба раза они
завершали разговор до смешного одинаково:
- Ну, ладно. Но если б вы узнали, что кто-то хочет взорвать
- 183 -
(не помню, что в Москве; в Инте это была электростанция)...?
- Рассказал бы сразу. Сам прибежал бы!
На том и расставались - я довольный собой, а они, по-моему,
не очень.
Могу рассказать и другой случай, уже не ко мне относящийся.
В сорок четвертом году, незадолго до нашего ареста, у меня на
квартире в Столешниковом жила первокурсница Нора Грошева. Во ВГИК
она поступила с моей помощью - потому что были осложняющие обстоя-
тельства.
В начале войны Нора побывала на оккупированной территории и
успела закончить только восемь классов. В справке, выданной вместо
аттестата, она неискусно переправила восьмерку на десятку и с этой
липовой бумажкой хотела поступить в наш институт. Девочка она была
способная, ее повесть о жизни под оккупацией нам с Юликом очень
понравилась: об таком никто и нигде еще не писал. И мы попросили
тех же умельцев-мультипликаторов изготовить ей красивую полноцен-
ную справку - штамп, печать, подписи и все прочее.
Это было сделано, Норка поступила на сценарный факультет и
прониклась к нам с Юликом благодарностью и доверием.
Поэтому именно к нам прибежала она в феврале сорок четверто-
го, испуганная и растерянная. Ей нужен был совет. Оказалось, что
она, вдохновленная удачей с поддельной справкой, решила избавиться
от немецкого штампа "Stadtkommandantur" в паспорте: афишировать
пребывание на оккупированной территории было совершенно ни к чему.
И тогда один из Норкиных ухажеров предложил ей "потерять" паспорт;
а взамен он брался устроить ей новый, без штампа. И устроил -
только вместо подписи начальника 50-го отделения милиции там стоя-
ла почему-то подпись самого ухажера. Не прошло и недели, как Нору
- 184 -
вызвали на Лубянку. По ее словам, офицер-энкаведешник первым делом
вынул из ящика и положил на стол, рядом с телефоном, большой чер-
ный пистолет. Затем взял ее паспорт и потребовал объяснить, каким
образом она добыла эту фальшивку. Нора сделала то, что делают все
женщины в затруднительных ситуациях - разрыдалась. Офицер стал
утешать ее: мы знаем этого прохвоста, давно следим за ним... Это
он интересует нас, а не вы. (Врал, конечно. Думаю, что всю эту
провокацию они затеяли для того, чтобы легче завербовать Норку:
она ведь была из нашей компании, а за нами - чего мы не знали -
уже шла слежка. И "ухажер" был, без сомнения, их человеком). Коро-
че, офицер пообещал, что Нора получит настоящий паспорт; а вооб-
ще-то они знают, что у нее хорошая память, большие литературные
способности - так не согласится ли она... и т.д. "Ведь вы советс-
кий человек?" Ей даже дали три дня на размышление - и она решила
размышлять вместе с нами.
Что мы могли посоветовать? Девушке грозила вполне реальная
опасность. Попытка скрыть пребывание в оккупации, подделка паспор-
та - за это могли не только выгнать из ВГИКа, но и посадить. И мы
сказали: соглашайся. Пиши им какую-нибудь чушь, и поподробней,
чтоб они сами от тебя отцепились, поняв, что связались с дурочкой.
Жалуйся на то, что разговариваешь во сне и боишься проболтаться -
ну, и все такое.
Нора так и поступила. Ей действительно сделали новый паспорт;
но уже через несколько месяцев после нашего ареста она бросила
институт и удрала из Москвы в Калининград, бывший Кенигсберг.
Лет шесть назад мы увиделись в Москве. Она стала журналист-
кой, живет и работает там же, в Калининграде. А пришлось ли ей -
тогда, в сорок четвертом - писать что-нибудь про нас, я не спраши-
- 185 -
вал. Да оно и не важно...
Итак, я не удивился и не возмутился, услышав про задание, ко-
торое получил Якир перед отправкой на Юрк Ручей. И больше мы не
разговаривали на эту тему - до встречи в Москве, когда и он, и мы
с Юлием вернулись из лагерей. Шел уже пятьдесят седьмой год. Отоз-
вав Петра в сторонку, я спросил:
- Скажи, они от тебя отвязались?
Он искренне удивился:
- Кто?
- Ну помнишь, ты мне рассказывал... Про Ивана Ивкина... Что
ты у них на крючке.
А он, представьте себе, забыл. Скривился, помрачнел:
- А-а... Да, давно отвязались, давно... Но ты никому не расс-
казывал?
- Нет.
- И не надо.
