что он бы скорее умер, чем на него решился, если бы всех остальных путей
не перепробовал и в отчаяние не впал. А я еще ничего не знаю. Никак в
толк не возьму, что у них там за история. И если бы не ночевка с этими
приключениями, я, думаю, так бы и расстался с ними в Джексоне, ничего не
узнавши".
- А что он сделать-то хотел? говорит жена.
- Подожди, дойдет черед и до этого. Может, я тебе даже покажу. Он
продолжает.
"Остановились мы у магазина. Я еще затормозить не успел, а он уже
спрыгнул. Как будто боялся, что я его обгоню, а сам сияет прямо-как
мальчишка, когда ему пообещаешь что-то сделать, и он торопится что-ни-
будь сделать для тебя, пока ты не передумал. Рысцой забежал в магазин и
возвращается со свертками, выше головы нагрузился - и я про себя говорю:
"Э, брат. Ты, я вижу, совсем решил поселиться в машине и хозяйством об-
завестись". Поехали дальше и скоро нашли подходящее место, я съехал с
дороги, под деревья, а он выскакивает, бежит к дверце и помогает ей
слезть, да так, как будто они с мальцом стеклянные. А лицо у самого все
такое же, как будто он уже почти решился - не знаю, на что он там решил-
ся с отчаяния, - если только я или она чем-нибудь раньше не помешаем и
если она по его лицу не поймет, что он с отчаяния на что-то решился.
- А на что - я и тогда еще не знал".
- А на что все-таки? говорит жена.
- Я же тебе только что показал. Пора, что ли, второй раз показывать?
- Я, пожалуй, обойдусь. Но все-таки не понимаю, что тут смешного. И
как он умудрился столько трудов и времени на это потратить?
- А потому что они были неженаты, говорит муж. И ребенок-то был не
его. Только я этого не знал. Я это только ночью понял, когда услышал их
разговор у костра - они, наверно, думали, я не слышу. Это еще до того,
как он совсем отчаялся. Но и тогда, думаю, отчаяния уже хватало. Просто
решил попробовать в последний раз. Он продолжает:
"И вот, значит, бегает он туда-сюда, ночлег устраивает; за все хвата-
ется, а с чего начать, не знает, - такая суматоха, что прямо на нервы
действует. Велел ему дров для костра притащить, а сам взял свои одеяла и
постелил в машине. И уже зло берет, что с ними связался и что спать те-
перь придется прямо на земле, ногами к костру, без всякой подстилки. Так
что вел себя, наверно, грубовато, ворчал; хожу, все налаживаю, а она си-
дит спиной к дереву, ребенка под шалью ужином кормит и все твердит, как
ей совестно, что из-за нее такие неудобства, и хочет ночевать, сидя у
костра, - она, мол, ни капельки не устала, целый день только ехала и ни-
чего не делала. Потом он вернулся и волочит столько дров, что хватило бы
быка, зажарить, она ему что-то сказала, он пошел, вынес из машины чемо-
дан и достает оттуда одеяло. И началась у нас петрушка. Как у этой пары
из комиксов, у этих двух французов, которые все кланяются и расшаркива-
ются, друг друга вперед пропускают, - вот и мы так, делали вид, будто
для того из дому уехали, чтобы дорваться на земле поспать, и каждый но-
ровит разлечься побыстрей да поосновательней. У меня так и просилось на
язык: "Ну ладно. Если хочешь спать на земле - валяй. Лично мне это нуж-
но, знаешь как?" Но всетаки, можно сказать, моя взяла. Вернее - наша
взяла. Кончилось тем, что он постелил их одеяло в машине, - как будто мы
с самого начала не знали, что так и будет, - а мое мы расстелили у кост-
ра. Он-то, по крайней мере, думаю, с самого начала знал, что так и бу-
дет. Если они действительно из самой Алабамы шли, как он говорил. Иначе
зачем он столько дров натащил, если всего-то надо было кофе сварить да
подогреть консервы. Потом мы поели, а потом я все узнал".
Что узнал - что он сделать хотел?
Нет пока еще. Вижу, у нее терпения было побольше, чем у тебя. Он про-
должает:
"Значит, поели мы, и улегся я на одеяло. Устал; вытянуться было при-
ятно. И подслушивать их или, там, делать вид, что сплю, я не собирался.
А потом, они же сами попросили их подвезти, я их к себе в машину не за-
манивал. И если им захотелось поговорить при чужом, не отойдя в сторон-
ку, - это их дело. Так мне и пришлось узнать, что они за кем-то охотятся
- не то ловят его, не то ищут. Вернее сказать - она. И тут я говорю про
себя: "А-а. Вот вам еще одна девица, которая решила в субботу ночью уз-
нать то, про что мама, воскресенья дождавшись, у священника спрашивала".
Имени его они не называли. И не знали, куда он от них сбежал. И я так
понял, что если бы они знали, куда он направился, то его бы вины тут не
было - этого, который бежал. Это я быстро понял. И вот, слышу, он ей
толкует, что они так могут ездить из штата в штат, пересаживаться с гру-
зовика на грузовик до конца дней и следов его не найдут, а она сидит се-
бе с ребенком на бревне и слушает - тихо и вежливо, как каменная, и,
видно, уговорить ее или расшевелить - примерно так же просто. "Да, брат,
- говорю я себе, - что она в голове, в кабине ехала, а ты в кузове си-
дел, на улицу сзади ноги свесив, - так порядок этот, видно, не сегодня у
вас заведен". Но ничего, конечно, не сказал. Лежу, а они разговаривают,
- вернее, он разговаривает, негромко. И о женитьбе даже не поминает. Но
говорил-то он, конечно, о ней самой, - а она себе слушает спокойно, как
будто слышала уже не раз, и знает, что ей даже утруждаться не надо отве-
чать ему да или нет. И улыбается потихоньку. Только он этого не видел.
Потом он как будто сдался. Встал с бревна и ушел.
Но лицо его я видел, когда он повернулся, - и понял, что сдаваться он
даже не думает. Он просто сделал последнюю попытку и теперь до такого
отчаяния себя накрутил, что готов был всем рискнуть. Так и хотелось ему
сказать, что сейчас он решился на то, что надо было первым долгом сде-
лать. Но, видно, у него были свои резоны. В общем, ушел в темноту, а она
на месте сидит, лицо опустила, и все еще потихоньку улыбается. И вслед
ему даже не поглядела. Наверно, поняла, что ему хочется одному побыть и
накрутить себя на то, что, она ему, может, с самого начала советовала,
только не словами - даме это, ясное дело, неудобно; даже такой даме, у
которой семья завелась в субботу ночью.
Но скорее дело было и не в этом. А может, ей место или время показа-
лось неподходящим, не говоря уже о зрителях. Словом, встала она немного
погодя, посмотрела на меня - я, конечно, не шевелился - и влезла в маши-
ну, а немного погодя, слышу, все там затихло, - значит, спать улеглась.
А я лежу, - сна уже ни в одном глазу, - и довольно эдак долго. Но
чувствую, он где-то близко - ждет, наверно, когда костер потухнет или
когда я усну покрепче. И точно, только костер потух, слышу, подходит,
тихо, как мышь, стал надо мной, смотрит сверху и слушает. Я - ни звука;
не помню, может, всхрапнул ради него разок-другой. Короче говоря, нап-
равляется к машине, да так, как будто по яйцам ступает, а я лежу, смотрю
на него и думаю про себя: "Эх, брат, если бы ты сделал это прошлой
ночью, ты бы ночевал сегодня на шестьдесят миль южнее. А если бы - по-
запрошлой ночью, я бы вас и вовсе не повстречал". И тут я немного забес-
покоился. Не от того забеспокоился, что он с ней может что-то сделать,
чего она не хочет. По правде говоря, болел-то я за мужичонку. То-то и
оно. Я не знал, как мне поступить, когда она закричит, Я знал, что она
закричит, а если я вскочу и побегу к машине, это его спугнет, а если не
побегу, он сообразит, что я не спал и следил за ним все время, и это его
еще скорей спугнет. Только зря я беспокоился. Я мог бы это сразу понять,
как только их увидел".
Я чувствую, ты и так, не беспокоился, потому что знал уже, как она
поведет себя в таком случае, - говорит жена.
Точно, - соглашается муж. Я не хотел, чтобы ты сама про это догада-
лась. Да-а. Я думал, что на этот раз хорошо запутал следы.
Ну, рассказывай. Что вышло?
А что может выйти с такой здоровой, рослой девушкой, когда ее не пре-
дупредили, что это всего-навсего он, а несчастный мужичонка и без того
уже расплакаться готов, все равно как второй ребеночек? Он продолжает:
"Никакого крика не было, ничего. Я только видел, как он влез поти-
хоньку в кузов и пропал, потом, - наверно, до пятнадцати можно было мед-
ленно досчитать, - ничего, потом слышу, такой вроде возглас удивленный -
проснулась, значит, но только удивилась, и недовольна слегка, но не ис-
пугалась нисколько - и негромко так говорит:
- Ай-ай-ай, мистер Банч. Как вам не совестно. Так ведь можно и ребен-
ка разбудить. - И сам он из задней двери появился. Не быстро, и совсем
даже не своим ходом. Плюнь мне в глаза, если мне не показалось, что она
подняла его и спустила обратно на землю, как этого ребеночка, если бы
ему было, ну, так лет шесть, - и говорит: - Подите, ляжьте, поспите.
Завтра нам опять ехать.
А мне прямо глядеть на него стыдно, - не дай бог узнает, что хоть од-
на живая душа видела или слышала, какая у него вышла осечка. Плюнь мне в
глаза, если мне вместе с ним не хотелось провалиться сквозь землю. Прав-
да, я к земле ближе был. А он стоит там, как она его поставила. Костер
уж совсем догорел, и я его еле вижу. Но знаю, как я бы там стоял и
чувствовал себя на его месте. Голову бы опустил, как будто Судья сейчас
скажет: "Уведите его и поскорее повесьте". Но лежу - и ни звука, и чуть
погодя слышу, он уходит. Слышу, кусты затрещали, как будто бросился нап-
ролом, очертя голову. Потом рассвело, а его все нету.
Ну, я ничего не сказал. Что тут скажешь? Я все-таки надеялся, что он
объявится - стыдно или не стыдно, но из кустов выйдет. Развел я костер,
начал завтрак готовить и немного погодя, слышу, вылезает из грузовика
она. Я не оглядываюсь. Но, слышу, стоит так, как будто озирается, как
будто угадать хочет по костру или по одеялу моему, тут он или нет. Я -
ни слова, и она - ни слова. Пора уже вроде собираться и ехать. Но, ду-
маю, не бросать же ее посреди дороги. И еще думаю-услышала бы моя жена,
что я разъезжаю с хорошенькой деревенской девушкой и младенцем трех не-
дель от роду - пускай она и говорит, что мужа разыскивает. Или теперь
уже - обоих мужей. Поели мы, значит, и я говорю:
- Ну, путь у меня не близкий - надо собираться. - А она ни слова не
говорит. Я на нее поглядел и вижу, лицо у нее спокойное, как ни в чем не
бывало. Плюнь мне в глаза, если она хотя бы удивилась или чего-нибудь.
Ну и положеньице. Что с ней прикажешь делать - а она уже и вещи собрала,
и кузов веткой вымела, и уж чемодан этот картонный там, и у задней стен-
ки одеяло сложено в виде подушки; и я говорю про себя: "Неудивительно,
что ты обходишься. Когда они от тебя сбегают, ты просто подбираешь, что
от них осталось и идешь дальше.
Она говорит:
- Я, пожалуй, тут поеду, сзади.
- Малышу, - говорю, - будет тряско.
- А я его на руках подержу, - отвечает.
- Как хотите, - я говорю. И поехали, я из окошка высунулся, назад
смотрю - все надеюсь, что он появится, пока мы за поворот не выехали.
Нет как нет. Рассказывают про одного, которого поймали на вокзале с чу-
жим ребенком. А у меня мало того, что ребенок чужой, - еще и женщина, и
в каждой машине, которая догоняет, мерещится свора мужей и жен, уж не
говоря про шерифов. Мы уже подъезжали к границе Теннесси, и я решил -
либо я этот новый мотор запорю, либо доберусь-таки до большого города,
где найдется дамское благотворительное общество, чтобы ее туда сдать. А
сам нет-нет да и оглянусь назад - вдруг он бежит за нами; а она сидит
спокойненько, как в церкви, и ребенка держит таким манером, чтобы он и
кушать мог, и на ухабах не подскакивал. Нет, с ними тягаться бесполез-
но". Он лежит в постели и смеется. "Да, брат. Плюнь мне в глаза, если
кто-то с ними может потягаться". А что потом? Что она потом сделала?
А ничего. Сидит, и едет, и смотрит так, словно землю первый раз в
жизни видит - дорогу, деревья, столбы телефонные. Она его и не видела,
