таинственную прелесть. Пустыня была везде, песок, барханы, изредка
пробивавшиеся зубья скал, из чего можно было заключить, что планета, во
всяком случае, не состоит нацело из песка, внизу, под ним, есть и твердая
порода.
- Никого, - разочарованно сказал Йосеф. - Мы одни с тобой.
- Мы не одни, - возразил Муса. У него действительно возникло такое
впечатление - будто его внимательно рассматривают чьи- то глаза. Не одна
пара глаз, а гораздо больше. Может быть, миллион. Взгляды падали сверху,
но сверху было только солнце, и Муса впервые разглядел его внимательно.
Солнце было белым, и на его поверхности чернели многочисленные пятна
разнообразных форм. Мусе приходилось слышать о том, что на Солнце есть
пятна, но он считал это глупостью.
- Кто-то смотрит на нас, - сказал Муса.
- Не чувствую, - отозвался голос Йосефа..
- Давай смотреть вместе, - предложил Муса, сам мгновенно удивившись
своим словам: он обратился к еврею, к врагу, он предложил сделать что-то
вместе, он сошел с ума, он перестал быть воином Аллаха, он предал себя и
народ, вот потому он и умер, потому и стал бесплотным ангелом, и принужден
смотреть на свое тело из выси, с неба.
Мысль эта перетекла лениво из одного угла сознания в другой, не
вызвав эмоций, это была даже не мысль, а скорее информация к размышлению,
но думать Муса не привык и оставил мысль на потом, потому что сейчас были
куда более насущные проблемы.
Вниз, - подумал он, а мысль Йосефа подтвердила, - да, пора вниз.
Они понеслись вниз, как в скоростном лифте, падавшем с вершины
небоскреба, и пустыня приблизилась, но планета не перестала быть шаром, и
Муса не понимал, как это возможно, да и не думал об этом, он потерял из
виду самого себя, свое тело, и теперь на миллиардах квадратных километров
желтого тонкорунного полотна не мог разглядеть собственного пустого
взгляда. Он испугался, ему показалось, что он потерял опору, но Йосеф
подставил невидимые ладони, Муса погрузился в них, и в этот момент
увидел-таки себя, а рядом тело Мессии со струйкой крови на подбородке. Они
лежали, оказывается, не так уж далеко от скального разлома, где пустыня
распадалась на две части, и это было похоже на рану топором в голове
человека, только крови не было, вся вытекла, планета была мертва, рану ей
нанесли давно, в древности это был живой мир, и росли деревья, и пели
птицы, и текли реки. А потом кто-то нанес удар, и планета умерла.
Откуда в мысли Мусы вторгся этот образ? Он не смог бы ответить. Ему
было жалко.
Муса камнем упал вниз и вошел в свое тело, ощутив внезапную и резкую
боль в ногах и затылке. Он встал с песка и потянулся, с удовольствием
поигрывая мускулами. Тело Мессии лежало неподвижно, запекшаяся кровь все
еще возбуждала Мусу, он даже поднял ногу, чтобы пнуть врага, но не стал
этого делать, подумал лишь, что с Йосефом было бы удобнее разговаривать,
если бы он тоже вернулся.
* * *
Голоса звучали, скорее всего, в ее голове, потому что ни на холме, ни
у реки, ни на том берегу - около леса - никого не было. Людмила слышала
отдельные слова, но не понимала их. Она точно знала, что говорят
по-русски, но люди будто набрали в рот каши. И еще слышно было слабое
шипение. Неожиданно ей пришло в голову, что именно так должна звучать
радиопередача, если приемник настроен не точно на нужную частоту. Людмила
даже сделала мысленный жест - покрутила невидимую ручку настройки.
Голоса стали четче, и Людмила расслышала слово "найдено". И почти
сразу - "поверить". Один голос был мужским, другой - женским. Конечно, это
галлюцинация, следствие нервного напряжения. Так бывает. Она не знала, где
бывает и почему, но должна была уверить себя, что ничего странного не
происходит, и если, мысленно настроив этот приемник, удастся услышать
что-то интересное, почему не попробовать?
Если по часовой стрелке...
Голоса уплыли, возник тихий шорох, уши заложило, будто при резком
наборе высоты. Назад. Голоса возникли вновь, а ощущение давления в ушах
исчезло. Так. Еще чуть-чуть - теперь уже против часовой стрелки. Господи,
чушь какая. Видел бы кто...
- ...а мы даже проголодаться толком не успели, - сказал мужчина, и
Людмила не могла не узнать голоса. Илья! Господи, это Илья, он где-то
рядом, это какая-то звуковая аномалия, звуковой мираж...
- Илья! - крикнула Людмила, и настройка мгновенно сбилась, в ушах
послышался треск, Людмила испугалась и затихла, подкрутила колесико
настройки - налево, направо, - голос вернулся, это точно был голос Ильи,
его интонации, едва заметное придыхание на звуке "р":
- Андрюша, - сказал Илья, - расскажи, как вы с мамой жили все эти
годы.
Андрей здесь! Она знала это! Только не волноваться. Иначе настройка
собьется опять. Но не волноваться она уже не могла. Людмила закричала. Она
ничего не могла с собой сделать. Напряжение последних суток взорвалось,
превратилось в крик - во что же еще могло оно превратиться? - и вырвалось
в пространство, и грохот нарастал лавинообразно, рвал барабанные
перепонки, нужно было выключить этот приемник, какие сильные помехи, это
она сама создала их, и теперь, как ни крути ручку настройки, тишину не
вернуть. Глаза! Господи, почему этот грохот такой красный? Выключить!
Людмила кричала.
* * *
И.Д.К. никогда прежде не думал, что звук может нести всю информацию о
мире. Он был оглушен, еще минута - и он не выдержит напряжения, но в то же
время И.Д.К. понимал, что напряжение возникает не из-за силы звука, а
из-за насыщенности информацией. Слушая, он видел женщину, которая стояла
на берегу реки и кричала, подняв к небу руки. Женщина была его бывшей
женой, матерью Андрея. В звуке заключен был запах ее волос, который он
долгое время вспоминал, а потом забыл, казалось, навсегда, И.Д.К. протянул
руку, и рука погрузилась в вязкую жидкую звуковую массу, теплую как парное
молоко, и прошла насквозь, и на том конце ощутила холод и чье-то быстрое
прикосновение, будто пальцы скользнули и сорвались.
И.Д.К. еще глубже погрузил руки в молоко, и в звуке увидел Людмилу,
схватившую его за пальцы, чтобы удержаться и не упасть, он почувствовал
это прикосновение, будто большая рыбина проглотила наживку и повисла на
крючке, и нужно подрезать, дернуть, потянуть и... Звук прервался
мгновенной истерической нотой, И.Д.К. повалился наземь, потому что не смог
сдержать инерцию навалившегося на него тела.
- Люда, - пробормотал он, - откуда... как ты здесь оказалась?
- Мама! - закричал Андрей.
* * *
Муса рыл могилу руками, и это было тяжело. Песок был сухим, осыпался,
Муса выбился из сил, не углубив яму даже на полметра. Наверное, - подумал
он, - это потому, что я не прочитал молитву. Человека нельзя похоронить
просто так - земля не примет его. Но какую молитву читать, и по какому
обряду хоронить? Не по мусульманскому же! А иначе Муса не умел.
Голос Йосефа произнес:
- Ни к чему все это.
- Помог бы лучше, - сказал Муса.
- Как? - коротко спросил Йосеф.
- Вернись в это тело, как я вернулся в свое.
- Ты же знаешь, что не могу, потому что тело не мое. Я лишь страж
ему.
- Я хотел прочитать молитву, - пожаловался Муса, - но не знаю -
какую. И время не знаю. Что сейчас? Утро? Вечер? Какой день недели? И куда
идти, чтобы попасть в Газу?
- Время сейчас - полдень, - уверенно отозвался Йосеф, - а идти нужно
только к себе. Или в себя - как тебе больше нравится.
Муса продолжал ковыряться в песке - только потому, что нужно было
занять руки, иначе мысли в голове застывали, а ощущения сводились к
единственному - острому голоду. Почему-то, когда он рыл могилу, голод
притуплялся, и это было очень странно; выгребая ладонями песок, Муса
специально начинал думать "хочу кабаб, и рис, и помидоры, хочу..." И не
хотел. Но стоило опустить руки, и мысль о сухой корке хлеба вызывала
озноб. Силы иссякали, и Муса подумал, что, окончательно отказавшись от
идеи похоронить еврея, он тут же, на месте, умрет от голода.
В чем наказание Аллаха? - подумал он. В том, что я должен до конца
дней своих рыть эту могилу, которую никогда не смогу вырыть? Или в том,
чтобы умереть от голода в пустыне, где некому будет похоронить меня, и
смысла в моей смерти не будет вовсе, потому что еврей останется жить, хотя
и непонятно - как и в каком теле.
- Ты не подумал о том, - заговорил Йосеф, он нашептывал Мусе в уши,
будто горячий и сухой ветер пустыни касался барабанных перепонок, - ты не
подумал, почему мы с тобой оказались именно здесь? Почему Творец дал мне -
тебя, а тебе - меня?
- Нас трое, - сказал Муса, имея в виду еще и Мессию. Он хотел
похоронить врага и этим символическим поступком зарыть в землю всех
евреев. Хотел, но Аллах не позволил ему. Или, может быть, еврейский Бог,
оказавшийся сильнее Аллаха? Как может один Бог быть сильнее другого, если
Бог - един, как бы его ни называли? Если Бог един, то, называя Его разными
именами, меняемся лишь мы сами, а вовсе не Творец, чье имя люди произносят
по-разному, воображая, что, меняя название, меняют суть.
Эта мысль, Мусе непонятная, тем не менее, всплыла в его сознании, но
воспринял он упрощенную и доступную ему интерпретацию: Бог един, и верим
мы в одного и того же Бога. Ты - еврей, я - палестинец. И если я враг
тебе, и если ты враг мне, то потому только, что Бог натравил нас друг на
друга, присвоив в мыслях наших себе разные имена. Разделяй и властвуй!
Когда-то и где-то Муса слышал эти слова, а сейчас решил, что придумал их
сам, и эта мысль была приятна сознанию.
Всемогущему не нужно властвовать, разделяя. И это значит...
Значит, мы глупцы, не понимаем Его желаний, и это естественно, Он
всемогущ, а мы муравьи. Пророк понимал Его, но поняли ли мы пророка?
- Пророков никто и никогда не понимал так, как они хотели, - сказал
Йосеф (или Мессия?). - Пророки интерпретировали Творца, люди
интерпретировали пророков. Разница в интерпретации вызывалась различиями в
образе жизни. Согласен?
Муса не понял Йосефа, точнее - интерпретировал его слова по- своему.
Думая, он перестал перебрасывать песок, и голод сразу же сделался
невыносимым. Муса заработал руками, и голод, неутоленный, все же отступил,
но отступили и мысли.
- Мысль для тебя что мельничный жернов, - сказал Йосеф. - Ты уже
подтащил ее к вершине, но опустил вниз.
Йосеф мог бы сравнить Мусу с Сизифом, но ведь он и сам был ограничен
рамками, внутри которых греческим мифам места не нашлось.
- Что делает Творец, если хочет наказать человека? - спросил Йосеф.
Вопрос был прост, и ответ очевиден.
- Аллах посылает в мир орудие, - пробормотал Муса, не переставая
копать. - Я был орудием Аллаха, когда боролся с вами, евреями.
- Почему же ты перестал быть им здесь? Эй, не останавливайся, копай,
иначе умрешь от голода! Все проще. Творец предлагает человеку нарушать
принципы. Поводов всегда достаточно, и ты поддаешься.
- Тоже мне наказание, - сказал Муса.
- Но ведь именно это делаешь сейчас ты.
- Не понимаю, - сказал Муса, окончательно выбиваясь из сил.
Он наклонился вперед и упал в неглубокую яму, в могилу, которую рыл
не себе, лежал на спине и смотрел прямо на солнце, и ждал, когда придет
конец, а конец - Муса знал это - придет скоро, потому что желудок свело
так, будто не ел всю жизнь. Слабость. Ноги уже не двигаются. Так бывает на
тридцатые сутки голодовки, Габиб рассказывал, голодал он в "Абу-Кабире",
