цикличности мироздания и человеческой судьбы на земле.
Современные научные изыскания свидетельствуют о погибших
культурах, об отсутствии непосредственной преемственной связи
между различными культурными типами, о разного рода мутационных
периодах, о многих разрывах в традиции единого человечества.
Шпенглер сделает из этого эмпирического наблюдения общий
философско-исторический вывод: культуры -- самостоятельные,
независимые друг от друга организмы, истинные и первичные
объекты исторического постижения. "Я вижу, -- заявит он, --
картину множества мощных культур вместо монотонного пейзажа
прямолинейной всеобщей истории... Эти мощные культуры с
предмирною силою расцветают из лона материнского ландшафта,
...каждая из них вычеканивает на своем материале свою
собственную форму, а каждая форма обладает своей собственной
идеей, своими страстями, своей собственной жизнью, волей,
чувствованием, своей собственной смертью.*)
Пусть эта концепция Шпенглера не бесспорна. Допустим,
вместе с ее критиками, что неправильно абсолютизировать
отдельные культурные циклы, отделять их наглухо один от
другого, отвергать верховную идеальную норму человечества. Все
же остается установленным, что само это понятие человечества
неудержимо усложняется: за тысячелетия до нашей эры цвели
великие культуры, исчезнувшие затем почти бесследно. Мы
перестаем быть наивными эгоцентристами. Подземные поиски
расширяют наш исторический кругозор и хоронят многие прочно
сложившиеся предрассудки: словно, извлекая из недр
исторического беспамятства прошлые миры, археологи и этнографы
разрушают настоящий и готовят будущий. Недаром Тутанкамэн,
месопотамские и критские открытия звучали куда сенсационнее,
нежели дебаты в Лиге Наций. "Атлантиды" -- не только
снобическая мода, но и подлинно характерная черта
современности: ее собственный ландшафт проваливается в
бездонную пропасть раскопок и теории относительности. Она
охвачена "великим кризисом горизонта" (Ортега).
Что если и в самом деле можно говорить о "первом" и
"втором человечестве"? Что если было несколько человечеств и
мировая история подобна пенелоповой ткани? "Может быть, эоны
погрузились в вечность, и несколько раз сиял день в умах людей,
и несколько раз ночь темнила души, прежде, нежели воссиял
Египет, с которого начинается полная история". Как не
подивиться этим проникновенным догадкам нашего Карамзина?..
Загадочны самые причины гибели социальных миров. Еще
Гобино доказывал, что ни фанатизм, ни коррупция, ни
распущенность нравов не ведут неизбежно общество к упадку. К
сожалению, не приходится преувеличивать жизненной,
биологической значимости популярных добродетелей в истории.
Персия, Карфаген, Иудея погибли в расцвете своих культурных
сил. Высшие классы Греции, Рима, Венеции, Англии столетиями
жили в роскоши. Одни исследователи ищут причин социальных
катастроф в расовых оскудениях. Другие подчеркивают
хозяйственные факторы. Внимание третьих особенно привлекает
конкуренция, органическая, как бы самодовлеющая борьба племен,
народов, государств. И те, и другие, и третьи в конечном счете
взывают к темным, иррациональным, сверхчеловеческим стихиям. Но
если загадочна смерть социально-культурных миров, то еще темнее
-- их рождение. Таинственны исторические судьбы, не возьмет их
плоскостная рационализация, -- как будто в их течение врываются
силы миров иных...
Эпохи, которые просветительский хороший тон учил считать
паузами, регрессом, темными полосами мировой истории, на самом
деле заслуживают весьма тщательного пересмотра с точки зрения
философии прогресса. Конечно, прежде всего, опять-таки,
вспоминается европейское Средневековье, так жестоко
оклеветанное веками гуманистической культуры и лишь частично
реабилитированное романтиками. Можно, кажется, сказать, что
теперь оно реабилитируется полностью. Если в некотором смысле
это была ночь, то на ее небе сияли звезды вечности:
Die Welt ist tief
Und tiefer als der Tag gedacht.
Современный кризис горизонта, обличая былые оптические
иллюзии, сообщает новый облик многим вещам. Критически уловить,
объективно запечатлеть этот новый облик многих вещей -- дело
современной философско-исторической мысли. Судя по ряду
признаков, она -- на изгибе больших путей.
Она не откажется от принципа эволюции, но, нужно думать,
вплотную преодолеет догматический трансформизм. Она не вернется
к благородному дикарю Руссо, но, пожалуй, глубже вдумается в
природу варварства и культурного примитива. Она не развенчает
величия белой расы и европейской культуры, но, вероятно,
осознает его в расширенном плане, в галлерее иных рас и
культур, в перспективе творческой полноты и положительной
бесконечности. Она не откажется от категорий ценности и методов
оценки, но научится применять их диалектически в полной мере.
Она не расплывется в релятивистской безбрежности, но устойчиво
займется опознанием собственных возможностей и границ. Она,
быть может, не отринет понятия прогресса, но... наполнит это
понятие по новому осмысленным содержанием.
10.
Было бы интересно ориентировать общую проблему прогресса
на впечатлениях и анализе современного мира. Сложный и
многоцветный, полный различных, часто противоположных сил,
возможностей и устремлений, очаровательный и отталкивающий,
восторженный и скептический, упоенный бесконечностью и бьющийся
в тупиках, документ великого могущества и в то же время роковой
немощи человека, -- это поистине прекрасный материал для
суждений об исторических путях и судьбах.
Но в данный контекст общих размышлений о прогрессе такой
анализ состояний современного общества и современной культуры
не умещается. Это -- другая тема. Ею следует заняться особо.
К чему же приводят наши размышления? Ополчаясь на
популярный оптимизм прогресса, не воплощают ли они собою
опасность бездорожья, беспочвенности, нигилизма? Если нет
прогресса, какой смысл имеет история? Теряется компас, исчезает
крепкий берег.
Естественное опасение. Оно диктует цель исканий. Существо
происходящей переоценки гуманистических ценностей должно
заключаться не в разрушении кумиров, уже силою судьбы осеняемых
сумерками, а в обретении нового исходного пункта, новой точки
опоры для мысли, жизни и деятельности. Новой! Но необходимо при
этом оговориться, что нет хорошей новизны без хороших традиций
в прошлом.
Несостоятельность "позитивно-научной", механической
мифологии прогресса ныне научно вскрыта. Ее критерии уничтожают
сами себя. Наука вынуждена констатировать, что астрономия,
палеонтология, биология и история согласно опровергают старую
линейно-оптимистическую схему прогресса. Палеонтология
напоминает о слепой борьбе видов, в которой выживают отнюдь не
"лучшие", а только более приспособленные: гибнут великолепные
породы животных и растений, зато целы земляные блохи и лишайные
мхи; нет великого Патрокла -- жив презрительный Терсит.
Биология приводит к заключению, что естественный отбор идет
одинаково по линии прогрессивной и регрессивной эволюции;
дегенераты отличаются редкостной живучестью. Наконец, история
учит, что многие народы после периода богатого расцвета впадали
в ничтожество, что многие блистательные цивилизации распадались
в пыль и прах.
Что же после этого мечтать о "позитивно-научном"
обосновании прогресса? Положительные науки уполномочивают
говорить об изменении, об эволюции -- не больше. И не только
потому, что самая природа понятий прогресса и регресса
метапозитивна, но и потому, что нет объективных оснований
усматривать в ходе истории победу "прогресса" над "регрессом".
Нет и не может быть постоянного восхождения к совершенству ни в
жизни отдельной человеческой личности, ни в жизни народов, ни в
истории всего человечества. Нарастание сил в определенном
пункте сменяется их убылью, за цветением следует увядание, за
зрелостью -- дряхлость и смерть. А иногда бывает, что смерть
поторопится, не желая дождаться и дряхлости. Вспоминается
грустная острота русского ученого, что с точки зрения чистого
эволюционизма "придется признать разложение трупа покойника за
дальнейшую стадию в развитии его личности" (Б. Кистяковский).
Да, если что и ведет к безысходному, смертному нигилизму,
так это диктатура эмпирического метода, с которой лишь
счастливая нелогичность психики способна сочетать надежду на
"будущие времена", когда "прогресс принесет свои плоды".
Нужно расстаться с этой надеждой. Ошибались древние поэты,
помещавшие золотой век в начале времен. Но не менее ошибутся и
современные прозаики, переносящие его к их концу. Плоды бытия
приносились и приносятся с первого дня творения. Каждый миг
жизни имеет свою неповторимую индивидуальность и "не должен
рассматриваться только как средство". Каждый момент развития
значителен и нужен на своем месте. Всякое средство есть в то же
время и цель в себе: попробуйте его условно выделить из
непрерывного потока изменений, -- оно предстанет в своем
осмысленном качественном своеобразии, непосредственно
укорененном в жизненную полноту. Первые творческие сны поэта --
средство создания художественного произведения; но разве они не
"оправданы", не ценны сами по себе? Великие революции -- орудия
переустройства общественных отношений; но вместе с тем они --
судные дни истории, полные самозаконного смысла,
интенсивнейшего содержания. Разве вся жизнь наша -- не сплошное
"средство", не беспредельное, неутомимое стремление, и разве
таким образом не снимается в реальном процессе застывшая
различимость целей и средств? А если все же настаивать на
какой-то временной "точке", в которой гнездится мнимый "идеал",
то где порука, что эта точка должна быть в конце, а не в
середине? В конце имеет обыкновение располагаться не
совершенство, а смерть. Расцвет, разгар, апогей -- скорее всего
подходит именно середине. Но что же это за совершенство,
пожираемое Сатурном?
В русской социально-философской литературе последних
десятилетий немало писалось об "утопиях земного рая".
Наибольшей прославленностью отмечено соответствующее
исследование П. И. Новгородцева "Об общественном идеале".
Критический вывод автора достаточно известен: "надо отказаться
от надежды в близком или отдаленном будущем достигнуть такой
блаженной поры, которая могла бы явиться счастливым эпилогом
пережитой ранее драмы, последней стадией и заключительным
периодом истории". Прогресс бесконечен, и никогда человечество
не повторит знаменитое фаустовское восклицание: "остановись,
мгновенье, ты прекрасно!"
В этом отрицательном утверждении просвечивает система
идей, решительно противоположная оптимистическим теориям
прогресса. Пожалуй, даже у самого проф. Новгородцева не до
конца осознан элемент глубокого предметного пессимизма,
присущий философскому содержанию его теории прогресса.
Психологически это объясняется, вероятно, тем, что в данном
исследовании, стремившемся не выходить за границы
"общеобязательных" научно-философских суждений, последние
основы миросозерцания автора остаются нераскрытыми.
Старая популярная установка учила нас, говоря словами
Герцена, "уважать историю только в будущем". Кажется, Энгельсу
