Николай Устрялов.
Проблема прогресса
(философия истории), 1931, Харбин
*) В основу настоящей статьи положена вступительная
лекция, прочитанная автором на Харбинском Юридическом
Факультете в начале текущего учебного года.
Мы потеряли веру в "прогресс"
и считаем прогресс понятием
ложным, туманным, произвольным.
С.Л.Франк, "Крушение кумиров".
Невидимая гармония лучше видимой.
Гераклит.
1.
Глубокая антиномичность, заложенная в мировую историю,
определяет собою и жизнь отдельного человека, и развитие
человеческого общества. Она должна быть всесторонне освещена
при осознании смысла и сущности прогресса.
Минувший век много потрудился для возведения идеи
прогресса в обязательный догмат. Прогресс был и казался столь
ослепительным фактом, что его стали больше воспевать, чем
осознавать и осмысливать. До сих пор чисто эмоциональное,
восторженное, чуть ли не идолопоклонническое отношение к
прогрессу -- удел широко распространенной
культурно-просветительной идеологии.**) Прогресс утверждается
как нечто во всех отношениях непререкаемое, и служение ему
вменяется в безусловный долг. Его содержание предполагается
заранее установленным, как бы самоочевидным. И каждое
историческое явление подвергается оценке в соответствии с этим
накрепко запавшим в душу критерием. "Безнравственно,
несправедливо, вредно, неразумно" все, что мешает прогрессу.
Наши отцы и деды, воспитанные на бессмертных принципах 89
года и горевшие пафосом служения общественного, трогательно
верили в незыблемость начал исторического преуспеяния. В этой
вере было немало привлекательного и социально плодотворного.
Она ковала чистые души и твердые характеры. Нельзя забыть
благородный образ Белинского: больной, умирающий, он приходил
ежедневно взглянуть на первый строившийся тогда в России
вокзал. Этот вокзал был для него великим символом, своего рода
моральной иконой, -- верным документом торжествующего
прогресса. Вспоминается и другой образ, -- из эпохи французской
революции: несчастный Кондорсэ, в неверном убежище, гонимый,
обреченный, между гильотиной и самоубийством слагающий гимны
всепобедному и безграничному прогрессу...
Да, это была религия, снабженная мифологией, нередко и
собственной своей магией. История человечества рисовалась
непрерывно восходящей линией, гордо бегущей кверху лестницей.
Вера в человеческий разум, его могущество и благую активность
служила основой повышенного социологического оптимизма. Бодрая
самоуверенность века Просвещения и, пожалуй, еще глубже,
позднего Ренессанса, светилась в системе этих идей и
настроений.
Наше время, -- эра больших исторических противоречий,
перемен, катастроф, -- снова и снова с обостренною силой ставит
основные проблемы теории прогресса. Блистательные успехи
позитивных наук подорвали старое позитивистическое
миросозерцание. Картина мира усложнилась, усложняется. Многие
верования и представления, полонившие девятнадцатый век, теряют
свою власть в двадцатом. Многое, что считалось уже бесспорным,
взято под сомнение. И, напротив, некоторые интуиции и догадки,
прежде предававшиеся игнорированию, даже осуждению и осмеянию,
-- теперь предстают в существенно ином, новом свете. Догмат
линейного победоносного прогресса подвергается атакам и жизни,
и мысли.
Правда, он отнюдь не сдается. В известном смысле, он даже
расширяет сферу своего воздействия, завоевывая психику нового
человеческого материала, хлынувшего в историю и поддающегося
общедоступному просвещению. Но эта количественная удача его
постигает едва ли не в пору качественного его заката.
Реальная, конкретная действительность ускользает от
механической, формальной рационализации. Именно
противоречивость, антиномичность нашего бытия и
соотносительного ему нашего сознания -- упускают из виду
оптимистические теории прогресса. "Все бывает благодаря распре"
-- учил темный Гераклит. Этот замечательный тезис,
продиктованный жизнью, звучит в разных планах знания: и в
логике, и в этике, и в социологии. Он -- подлинное и глубокое
начало диалектического взгляда на вещи.
2.
Два вопроса основоположны для всякой критической теории
прогресса:
1) Что такое прогресс?
2) Есть ли прогресс историческая реальность?
Оба эти вопроса чрезвычайно содержательны и по существу
своему исключительно сложны. Можно сказать, за ними стоит вся
философия истории и едва ли не вся нравственная философия.
Прогресс есть развитие к лучшему, совершенствование. Но
для того, чтобы знать, что такое совершенствование, нужно
знать, что такое совершенство. Прогресс по самой природе своей
есть понятие телеологическое: он имманентен идеалу, он
обусловлен целью. "Развиваться" свойственно не только "добру",
но и "злу". Следовательно, без осознания этих основных
этических категорий, теория прогресса обойтись не может. Без
них она была бы лишена существенного критерия. Но самый
критерий в свою очередь должен быть обоснован критически.
Этический догматизм столь же неподходящ для философской
постановки темы прогресса, сколь бесплоден для нее этический
скептицизм.
Разрешив первый вопрос, уяснив понятие прогресса, теория
далее наталкивается на проблему реальности прогресса в истории.
Здесь она непосредственно упирается в определяющую, центральную
философско-историческую тематику. Если добро и зло теоретически
опознаны, то можно ли сказать, что добро реально побеждает,
торжествует в историческом процессе? Бывали же мыслители
(Руссо, Толстой), отнюдь не отрицавшие объективного добра, как
безусловной идеи, но пессимистически оценивавшие меру его
успеха в истории и культуре человеческой. Можно признавать
теоретически возможность прогресса, но отрицать его
действительность. Разумеется, обоснование той или другой точки
зрения в этой области требует отчетливой
философско-исторической ориентировки и надлежащих
конкретно-исторических иллюстраций.
Мыслимо вообще отрицать самую проблему прогресса, как
улучшения, совершенствования, смысла истории. Можно заведомо
отказаться от задачи различить и определить лучшее и худшее.
Последовательный позитивизм, ставящий себя по ту сторону добра
и зла, принципиально чужд и понятию прогресса, телеологического
развития. Для него есть бесконечное становление, охваченное
категорией необходимости, законами вероятности, -- и только.
Недаром Спенсер говорит об эволюции и диссолюции, о "постоянном
изменении без начала и без конца". Правда, и он пользуется
термином "прогресс", обозначая им явления дифференциации и
интеграции, наблюдаемые и в природе, и в человеческом обществе:
все существующее имеет тенденцию из простого и однородного
превращаться в сложное и разнородное. Правда, возводя эту
тенденцию на степень универсального закона, он именует ее
иногда "благодетельной необходимостью" и даже предвидит в
будущем торжество некоего "наивысшего состояния"
преобразованной человеческой природы. Но тут как бы невольно
срывается он с оси собственных предпосылок. Многие ученики его
пойдут, как известно, еще дальше в попытках создать
"позитивно-научную теорию прогресса", ориентированную на фактах
приспособления индивида к общественной среде. Но поскольку они
проникаются "пафосом" прогресса, им неизбежно приходится все
безнадежнее расставаться с почвою чистого натурализма и
переходить на иные философские позиции. Категория познания у
них некритично переходит в категорию оценки, описания фактов
заменяются суждениями ценности.*)
Таким образом, если для популярного сознания вопрос о
прогрессе зачастую представляется достаточно простым и ясным,
то уже первая попытка критически в нем разобраться вскрывает
необычайную его сложность, его несравненную предметную глубину.
3.
Что такое совершенство, каков конечный пункт
прогрессивного развития?
Стоит только поставить этот вопрос, чтобы память оживила
пестрое многообразие ответов на него в истории мысли
человеческой. И сразу же становится очевидно, что поскольку нет
единого, общего всем людям миросозерцания, -- нет и не может
быть единого определения прогресса. Каждая система этики
выдвигает свое собственное определение. У древних долгое время
вообще не было учения о прогрессе в современном смысле понятия,
т. е. в смысле поступательного шествия человечества к некоему
"идеалу"; лишь у Лукреция впервые появляются элементы этого
учения, чтобы исчезнуть, едва появившись. Средние века
мучительно вынашивали свой, особый комплекс идей о граде
Божием, странствующем на земле. Лишь новая история прививает
европейскому, а затем и внеевропейскому человечеству тему
прогресса в современном ее понимании. Но и здесь -- какая
разноголосица мнений! -- Канту прогресс рисуется совсем не так,
как Конту, и Марксу совсем иначе, чем Ницше. Гегель видит в
истории откровение Абсолютного Духа, прогресс в сознании
свободы, а Шопенгауэр -- бессмысленное явление безумной, слепой
и ненасытной воли, "тяжелый, долгий и смутный кошмар
человечества". Для русского мыслителя Федорова смысл прогресса
-- в реальном упразднении смерти, всеобщем воскресительном акте
торжествующего над силами природы человеческого рода, а
немецкий философ Эдуард Гартманн мечтает, наоборот, о
"коллективном отрицании воли", о всеобщем сознательном
самоубийстве постигшего мировую бессмыслицу человечества.
Натуралистические учения пытаются вывести идею прогресса из
факта мировой эволюции, кантианство -- из свойств нашего разума
и т. д.
Если столь противоречивы исходные точки зрения, то что же
говорить об оценках отдельных исторических явлений? Споры
естественно множатся, большие, общие разногласия дополняются
частными, конкретными. Что одни считают прогрессом, то другим
рисуется как регресс: достаточно хотя бы вспомнить спор о
демократическом государстве между его сторонниками и
противниками, или современные всемирные дискуссии о русском
большевизме!
И было бы наивно думать, что эта анархия взглядов -- удел
одних философов и теоретиков: философы и теоретики -- агенты
"самодвижущейся" мысли, их разноречия менее всего случайны.
История свидетельствует, что социальная жизнь пронизана
противоречиями, пропитана борьбой. Очевидно, борющиеся стороны
по-разному взирают на "прогресс", на его общие очертания и
частные проявления, -- каждая по своему. Наполеон понимал
прогресс иначе, чем современные ему европейские монархи,
Бисмарк иначе, чем Бебель, и Ленин -- чем Вильсон. Вражда
интересов неразрывна с тяжбой мнений. Что одним лучше, то
другим хуже. И выходит, что и в истории мысли, и в истории
жизни человечества содержание идеи прогресса всегда густо
окрашивалось в субъективные, переменчивые тона. Иные времена --
иные песни.
Конечно, это еще не опрокидывает идеи прогресса, не гасит
ее объективной значимости, -- подобно тому, как множественность
этических обычаев и верований на протяжении человеческой
истории не может логически поколебать формального принципа
нравственности; философы доказывают эту истину достаточно
убедительно. Но все же остается бесспорным, что теоретики
