за Леной - девушка медленно перекладывала листы, одни переворачивала,
другие ставила боком, переставляла местами, возвращалась к уже
просмотренным рисункам, была предельно сосредоточена, движения ее
становились все более замедленными, взгляд - неподвижным. Наконец девушка
застыла, будто река, неожиданно скованная льдом. Тамара провела ладонью
перед глазами дочери и вздохнула.
- Господи, - сказала она, тяжело опустившись на стул и сразу постарев
на десяток лет, - просила же ее - не при людях.
- Что? - тихо спросил Р.М.
Тамара не ответила. Она устроилась рядом с Леной на краешке кресла,
обняла дочь, прижав ее голову к своему плечу. Глаза Лены закрылись, но
тело было напряжено, губы едва заметно шевелились. Где она была сейчас?
Почему меняла рисунки местами? Почему переворачивала? Р.М. уже знал
ответы. Думал, что знал.
Лена протянула вперед руку. Движение было резким, стремительным и
сильным. Перед ней была какая-то преграда, которую она хотела сдвинуть.
Рука с видимым усилием толкала воздух, капельки пота выступили на висках,
усилие было не показным, настоящим, и Р.М. удивился силе - не Лены, а
Тамары, которая обнимала дочь, не показывая, чего стоит ей эта небрежная
поза. Преграда не поддавалась, и Лена уступила. Руки упали на колени, едва
не сбросив папку с рисунками на пол. Р.М. услышал тихий всхлип, и все
кончилось. Лена открыла глаза, расслабилась, поправила прическу, будто
только что вошла в комнату с улицы, где дул ветер. Тамара встала и
продолжила нарезать торт, будто ничего не произошло, просто выпали из
памяти несколько мгновений, испарились, и вспоминать было не о чем.
- Мамочка, - сказала Лена, - если бы я могла рисовать...
- Что, доченька? - спросила Тамара. Она взглянула на рисунки, и
впечатления они не произвели. - Господи, мазня какая. Нарисовать такое
всякий сможет. Абстракционизм.
Лена прикрыла рисунки ладонями, отгораживая от глупых и
несправедливых рассуждений. Спорить не стала, Р.М. понимал, что в этом
доме с Тамарой не спорят.
- Что ты ей принес, Рома? - требовательно спросила Тамара. - Что это
за рисунки? Чьи?
- Это - оттуда, - тихо сказала Лена.
- Оттуда - откуда?
- Оттуда, где я только что была, - спокойно сказала Лена.
- Леночка, - сказала Тамара, - принеси, пожалуйста, еще две
тарелочки. На кухне, в верхнем шкафчике.
Лена послушно вышла.
- Ты зачем пришел? - спросила Тамара неожиданно жестко. - Ты знаешь,
что у Ленки пятый год эти припадки, когда она... ну, ты видел. Рисунки ее
возбудили мгновенно. Значит, ты знал, что делал. Зачем?
- А ты - зачем? Я тебе объясню, почему - рисунки. Но ты, Тома, ты же
на ней деньги зарабатываешь. На дочери. Что ты делаешь, Тома?
- Ничего, Рома, и не лезь мне в душу. Люди слышали о Ленке, а я знаю
людей, ясно? И никогда, слышишь, я не довожу ее до такого состояния. Я
запретила ей это делать. Вообще запретила, понимаешь ты? Она просто сидит,
закрыв глаза - во время приема - и думает себе о лекциях, мальчиках или не
знаю о чем. А я работаю. Люди смотрят на нее и верят тому, что слышали от
других, а не тому, что видят своими глазами. Я так живу, понял? А ей
запрещаю, потому что она после этого ненормальная становится. Вспоминает
что-то, воображает... Не хочу, понял ты? Эти рисунки... Она даже не
спросила меня, ушла сразу, как отключилась. Опять твои дурацкие штучки с
тестами? Разве можно так? Ты же знал, что будет, не мог не знать. Ну, что
молчишь? Совесть есть у тебя?
Лена возилась на кухне, звенела посудой, кажется, что-то уронила. Она
специально не идет, - подумал Р.М., - поняла, что мать хочет говорить со
мной. И сказать мне нечего. Сам только что понял, в чем тут дело. Сказать
о Наде? Господи, как все перепуталось...
- Тома, - сказал он, - эти рисунки не тест, я давно тестами не
занимаюсь. Это девушка одна рисовала. Галкина дочь, помнишь Галку
Лукьянову?
- Галку? Ну, помню. Допустим. И что же?
- Ничего, Тома.
- Что - ничего? Галкина дочь - у нее тоже эта болезнь?
- Это не болезнь, Тома, - устало сказал Р.М.
- Конечно. Может, тебе эпикриз показать, а? Я Ленку в свое время по
всем светилам возила.
- Это не болезнь, - упрямо повторил Р.М., понимая, что говорит сам с
собой. - Тогда и Эйнштейна можно считать больным. Если что не как у всех,
сразу - на костер, на эшафот, в больницу, пальцами показывать, сеансы
черной магии и телепатии... Здорова твоя Леночка, и ты сама это знаешь,
иначе - что же ты с ней делаешь? Сеансы эти, люди, весь этот балаган? Я не
понимаю тебя, Тома.
- И нужно тебе меня понимать. Я тебя не звала, Рома. Все у нас
устоялось, все путем. И дом, и все остальное. Не нужно только, чтобы
равновесие нарушалось. Понял? Равновесие. Это по-твоему, по-физически. Не
мешай, Рома. Каждый живет, как может. Думаешь, я на этом много
зарабатываю? Я ведь не Джуна, клиентура у меня местная, и не каждый день.
И еще участковому плати, и фининспектору. Что остается? Зарплата младшего
научного сотрудника.
Леночка вошла, улыбнулась виновато:
- Мам, я блюдце разбила. Голубое, из сервиза.
- Ничего, - рассеянно сказала Тамара, - Роман Михайлович вот уходить
собрался. Ты еще зайдешь к нам, Рома?
- Непременно, - заверил Р.М. и потянулся к папке, но Лена быстро
накрыла ее обеими ладонями, взгляд ее был по-детски просительным, будто
речь шла об игрушке, с которой трудно расстаться.
- Роман Михайлович, - сказала она, - вы можете оставить это на день
или два? Хочется посмотреть внимательно. Можно? Я потом вам сама привезу,
хорошо?
- Лена, - мягко сказала Тамара.
- Мама, пожалуйста. Мне очень нужно их посмотреть.
- Да на что, господи, они тебе сдались?
- Там... Нет, я потом... Вы оставите?
- Ну хорошо, - неуверенно, не глядя на Тамару, согласился Р.М.
Оставлять папку не хотелось, мало ли что может устроить Тамара. Но он
знал, что оставит, потому что Лена, в отличие от всех, понимала смысл
изображенного. Она знала, что изображено. Может, и она хотела бы
нарисовать нечто подобное, но не могла, не умела. Может, сама Лена что-то
объяснит матери в его отсутствие. Возможно, - хотя на это надежда
невелика, - удастся увидеться с Леной без бдительного присмотра Тамары.
Есть о чем поговорить.
Тамара проводила Романа Михайловича до двери.
- Напрасно ты это сделал, - сказала она. - Лена нервничает, я
чувствую. Для нее в этих рисунках что-то есть. И ты знаешь - что. Завтра я
их тебе сама верну. Позвоню и передам. Запиши свой телефон вот здесь, в
книжке... И не приходи больше, Рома. Сеансы магии тебе не нужны, а в гости
не зову.
- Звонила Галина, - сообщила Таня, едва он переступил порог. - Она
приехала и хочет придти.
- Что ты ей сказала?
- Тебя ведь не было, - уклончиво ответила Таня. - Она позвонит
вечером.
Р.М. прошел в кабинет. Не нравилось ему все это, что-то он сделал не
так. Он привык не доверять интуиции, она часто подводила, особенно после
того, как были сформулированы шаги алгоритма открытий, и он приучил себя
едва ли не все жизненные ситуации прогонять по шагам алгоритма, как солдат
сквозь строй. Каждая мысль получала свою долю тумаков, и либо выживала,
либо падала в изнеможении.
Он вспомнил, какие у Лены были глаза. В прошлом веке за один такой
взгляд мужчины стрелялись или бросались в пучину, или совершали еще
что-нибудь еще, столь же бессмысленное и никому не нужное. А на самом
деле... На самом деле это был взгляд женщины, вернувшейся из другого мира.
Он не звал - он пытался рассказать и не мог. У всех ведьм во все времена
одна беда - они ничего не могут рассказать. Ведь почти всегда это -
обычные женщины, часто даже с ослабленным умственным развитием (Надя,
Наденька, какое редкое исключение!), Лена тоже вряд ли блещет умом, то,
что она видит, слышит, осязает, для нее потрясение, которое описать
невозможно, потому что нет ни слов таких, даже приблизительных, ни красок.
Может, поэтому Надины рисунки стали для Лены откровением. Она их узнала.
Р.М. понял, откуда у него это смутное беспокойство. Не нужно было
оставлять рисунки. Впрочем, что может случиться? Разве что Лена еще раз
побывает _т_а_м_, она умеет управлять своей силой, об этом ясно сказала
Тамара. Может быть, завтра все же удастся расспросить девушку. Постараться
встретиться без опеки Тамары.
Телефон зазвонил, когда Р.М. с Таней, поужинав, сидели на кухне и
пили чай. Женский голос в трубке Р.М. слышал впервые и, естественно, не
узнал. Голос срывался на крик, и слова, которые доносились, трудно было
разобрать. Чего хотела женщина, Р.М. не понял и положил трубку.
Телефон зазвонил. Голос был тот же, но звучал теперь потише.
- Это Тамара. Ты не узнал, конечно, - и опять в крик: - Что ты сделал
с Леной? Зачем? Я их порву сейчас же! Ее увозят, ты понимаешь?!
- Что порвешь? Кого увозят? - Р.М. спрашивал, чтобы сбить у Тамары
агрессивность, он сразу понял, что произошло, едва Тамара назвала себя.
Слушая, он мысленно прикидывал путь и оценивал время на дорогу.
В трубке замолчали, голоса доносились издалека, Тамара говорила с
кем-то.
- Слушай меня, Рома, - сказала она наконец. - Мы уезжаем. Едем в
психиатрическую клинику номер два. Это в нашем районе, Лена там на учете.
Выезжай туда немедленно. Я буду ждать в приемном отделении.
Трубку положили.
- Что случилось? - немедленно спросила Таня.
- Это Тома...
- И говорит с тобой таким тоном? Я отсюда слышу. Что происходит,
Рома?
- Извини, Таня, я должен ехать.
- Куда?! Десятый час! Ты соображаешь?
- Таня, прекрати, пожалуйста. Я сам виноват. Не нужно было оставлять
рисунки. Но ведь в первый раз все обошлось. Иначе я бы не оставил.
- Я с тобой, - решительно сказала Таня.
Спорить Р.М. не стал.
Такси удалось поймать не сразу, но зато по тихим улицам мчались
быстро. Таня молчала, сумрачное напряжение мужа передалось и ей. В темноте
Р.М. нащупал ее руку и сжал, и Таня сразу придвинулась к нему. Машина
подпрыгивала, на частых поворотах они валились друг на друга, и Р.М. не
понимал, где они находятся, то ли еще на Завокзальной, то уже проехали
поселок Монтина.
- Вам к приемному или главному? - подал голос водитель.
- К приемному, - буркнул Р.М., и почти тотчас машина остановилась под
неярким фонарем, освещавшим полуоткрытую коричневую дверь, к которой вели
с узкого тротуара три выщербленных ступени.
В приемном отделении было пусто. Письменный стол, три узких топчана у
стен, зарешеченное окно на улицу - и пустота. В глубине комнаты оказалась
еще одна дверь, и они вошли в коридор, казавшийся длинным настолько, что
дальний его конец терялся будто в тумане. У двери в коридоре стоял стул,
на котором сидел детина в грязном халате. Увидев вошедших, детина, не
пошевелившись, коротко спросил:
- Куда?
- Здесь должна быть Тамара Мухина, - объяснил Р.М. - Недавно привезли
ее дочь, Лену, восемнадцати лет.
- Ждите в предбаннике, - сказал санитар, - ничего я не знаю.
Р.М. и Таня опять оказались перед закрытой дверью и присели на
топчан.
- Сумасшедший дом, - буркнул Р.М.
- Объясни, наконец, Рома, - попросила Таня. - Почему? Ну, показал ты
рисунки. Ну, посмотрела она. И что? Где бывало, чтобы от этого с ума
сходили?
- А, черт, - Р.М. пнул ногой соседний топчан. - Все тут рехнулись,
все, кроме Лены. Она просто узнала то, что было нарисовано. Для нее
рисунки - самый настоящий реализм. Она бывала там. Это ее мир. Ее, и Нади,
