Михайловича не было, оно так и лежало без движения в ящике стола.
- Возможно, - сказал Р.М., - но не думаю, что эта ошибка скажется на
развитии физической науки. Особенно в условиях самофинансирования и
самоокупаемости.
- Ну-ну, - буркнул шеф. - Я вам скажу так, Роман Михайлович. Как
сотрудник вы меня вполне устраиваете, несмотря на ваши многочисленные
хобби. Вы твердо знаете, что любая работа должна быть сделана на
максимально возможном уровне. Другое дело, что самостоятельно вы мало за
что брались - вас постоянно отвлекали то эта ваша методика, то
фантастика... Но это ваши заботы, мои поручения вы всегда выполняли.
Одного я не могу понять: в институте вы совершенно безынициативны, а в
личных, так сказать, изысканиях проявляете недюжинную фантазию. Ну,
результаты... Вы знаете, в эту вашу методику я не верил и не верю. А
фантастика у вас любопытная. Но куда исчезала ваша фантазия в рабочее
время?
- Вас это устраивало, - Р.М. усмехнулся.
- Меня - да, - шеф кивнул. - А почему это столько лет устраивало вас?
- Невозможно делать несколько дел с равной отдачей. Для меня теория
открытий - работа, а фантастика - хобби. Институт - довесок, для
поддержания финансов.
- Понял, - с сомнением сказал шеф. - Как же вы теперь, без довеска?
Уверены, что ваша методика стоит того, чтобы из-за нее жить на хлебе и
воде? На масло, извините, ваших гонораров не хватит. Будь вы еще фанатиком
из тех, что присылают свои опусы... Чокнутые, что с них... Но вы же не из
таких.
- Со стороны виднее.
- Ну, ладно. Если найдете вместо себя толкового сотрудника, отпущу
хоть завтра. Если нет, придется отработать два месяца. Все.
Р.М. пошел к своему столу. Разговор был наверняка услышан
сотрудниками и соответственно оценен. Когда шеф вышел, Р.М. оказался в
центре внимания.
- Странный ты мужик, - сказал Асваров, тщедушного вида теоретик, всю
жизнь занимавшийся тем, что рассчитывал для завлаба вероятности фононных
переходов. Как-то он заинтересовался было методикой открытий, прочитал
все, что дал ему Р.М., и сказал "Нет, это не по мне. Это - иллюзия".
- А может, так и надо? - подала голос Элла Рагимовна. - Если бы я
могла, занялась бы чем-то более интересным, чем полупроводники.
- Не понимаю, - заявил Асваров, откладывая лист с расчетами. - Люди
мы взрослые. Шли сюда не по принуждению. Я десять лет ишачу, ты - больше.
Нет, я понимаю, что никакого роста. Сверху шеф, которому до пенсии ого-го
и который считает себя ученым, а остальных - придурками. По бокам -
аттестационные комиссии, у которых одна цель - не пускать. Должностей нет,
денег нет, академия наша бедная. Но здесь хотя бы твердая зарплата. А что
ты будешь делать, Роман, когда проешь гонорары? Писать для газет обзоры
новостей науки? Популярные статьи для журналов? Учеников держать? Ради
чего? Надо жить хорошо, Роман, а не правильно.
- У тебя счет закончился, - Р.М. показал на цифры, застывшие на
индикаторе микрокалькулятора.
Асваров торопливо переписал число в тетрадь и пустил счет дальше.
- Возможно, на таких, как ты, держится мир, - сказал он, - но спасибо
тебе все равно не скажут. Даже если ты окажешься прав. Что маловероятно.
Ну, написал ты три книжки, по книжке в пятилетку. За это же время шеф
выпустил четыре монографии - не без нашего, заметь, участия, - стал
доктором, получил лабораторию, рвется в членкоры и станет им. А ты заимел
несколько десятков последователей, которых никогда в глаза не видел. И кто
же прав?
- Роман Михайлович, - сказала Элла Рагимовна, - вам опять следователь
звонил. Спрашивал, вернулись ли вы. Передавать ничего не просил.
Р.М. кончил выгребать из ящиков стола бумаги и с удивлением
обнаружил, что незаконченных расчетов, если начать сводить концы с
концами, как раз и наберется на два месяца. Придется досчитывать. А за два
месяца мало ли что случится...
Домой из Каменска он вернулся под вечер и застал Таню за уборкой -
воспользовавшись его отсутствием, жена мыла окна, по комнатам гуляли
сквозняки. Ужиная, Р.М. рассказал самое главное, показал рисунки - обе
папки он привез с собой. Потом вытащил старую картотеку и до полуночи
переписывал фамилии и адреса.
Тридцать семь девушек. Хорошо, если хоть кто-то из них остался в
городе. А если уехали, как Галка и Марианна? Нужен следственный отдел,
чтобы раскопать хотя бы новые адреса. Может, действительно попросить
Родикова?
Наутро Р.М. отправился на работу, и оказалось, что следователь звонил
сам.
К прокуратуре Р.М. завернул по дороге домой, милиционер в проходной
не помнил, выходил ли Родиков, пришлось звонить. Следователь оказался на
месте.
- Посмотрели рисунки? - спросил он, когда они минут десять спустя
встретились у афишной тумбы.
- Да. В живописи я не разбираюсь, с этой точки зрения рисунки меня не
интересовали. А в остальном... Давайте сядем, Сергей Борисович, я хочу
рассказать вам историю двадцатилетней давности, вам она может показаться
неинтересной, и если мы будем стоять, вы уйдете.
- А встать и уйти я, конечно, постесняюсь, - усмехнулся Родиков. - Ну
хорошо, только в темпе. Мы с женой сегодня в кино собрались.
Они подошли к скверу и сели так, чтобы видеть подъезды к автобусной
остановке - Родиков готовил себе путь к отступлению. Р.М. начал
рассказывать, и лицо следователя, сначала вежливо-равнодушное, стало
заинтересованным, потом хмурым. Родиков долго молчал, глядя отсутствующим
взглядом на суету около автобусной остановки.
- Что скажете, Сергей Борисович? - нетерпеливо спросил Р.М.
- Не знаю, чем могу помочь, - Родиков пожал плечами. - Мысль вашу я
понимаю. Вы боитесь, что такая же история может произойти у всех женщин, с
которыми вы проводили... гм... испытания. Основан ваш страх на совпадении,
которое может быть случайным. И вы хотите, чтобы я помог отыскать всех с
помощью розыскного аппарата, который я в силах задействовать. Но вот
этого, извините, я как раз и не могу.
- Вам же проще найти людей, чем мне...
- Проще. Но чтобы искать, нужны основания. Факт преступления, хотя бы
попытка, нечто материальное, а не ваши интуитивные догадки, которые меня
совершенно не убеждают. Я так и не понял, каким образом ваши вопросы,
пусть даже их был миллион, могли повлиять не на самих женщин даже, а на их
потомство по женской линии. Ну, допустим, вы мне это когда-нибудь
объясните. Но, чтобы начать действовать, мне нужно письменное заявление,
скажем: "Такие-то женщины, как я подозреваю, украли у меня такого-то числа
алмазные подвески стоимостью полмиллиона франков. Прошу начать розыск..."
- Очень смешно, - пробормотал Р.М.
- Конечно. И прокурору будет смешно, когда он станет снимать с меня
стружку за самовольные розыскные действия.
- Значит, помочь вы не сможете, - резюмировал Р.М.
- Официально - нет. А неофициально... Объясните мне, ради бога, вы
что, лысенковец?
Р.М. изумленно посмотрел на Родикова и рассмеялся.
- Да, - сказал он наконец, - это можно и так интерпретировать. Вы
правы. Извините, что отнял у вас время.
Р.М. встал, но Родиков продолжал сидеть и смотрел на Романа
Михайловича снизу вверх.
- Сядьте, - попросил он, - мы прошли половину пути. Пройдем вторую.
Р.М. послушно сел.
- Получается, - продолжал Родиков, - по-вашему же получается, что,
несмотря на заключение экспертов, в смерти девушки косвенно виноваты
внешние причины. Вы обвиняете себя и боитесь оказаться виновным еще в
нескольких трагедиях. Независимо от правильности этого вывода, как мне к
вам относиться - с осуждением или сочувствием? Объясните мне, ради бога:
неужели человек, начиная что-то делать, не обязан обдумать все следствия?
Ваши рассуждения о том, что тесты могли повлиять на детей, которых не было
и в проекте, меня не убедили. Предвидеть это вы не могли, это и сейчас
выглядит глупо. Но вы должны были предполагать, что кто-нибудь из девушек
окажется потенциальной ведьмой. Будем называть так, хотя это слово мне
очень не нравится, существа дела оно не отражает. Чем кончались истории с
ведьмами, вы знали... Как-то у нас по одному делу проходила женщина.
Скорее всего, она не была ведьмой в вашем понимании. Но что-то в ней
было... Тяжелый взгляд, который потом долго преследовал. Если вы
встречались с ней взглядом, то потом неделю ходили, щурясь. Все ее
сторонились, у нее не было подруг, мужа, детей, и на работе ее так
возненавидели, что решили засадить в психушку. Директор вызвал скорую,
она догадалась, устроила дебош, что-то в кабинете разбила, попала в
милицию, а те отправили на психэкспертизу. Никаких существенных отклонений
у нее не нашли. Но как ей жилось, по-вашему?
- Я понимаю, что вы хотите сказать... - начал Р.М.
- Еще бы не понять.
- То есть, сейчас понимаю. А тогда... Не стану ссылаться на молодость
- это глупо. Но я действительно в мыслях не имел, что тесты способны
возбудить то, что скрыто глубоко в подсознании или даже еще глубже. Речь
шла о проверке. Гипнотическое влияние вопросов я не рассматривал. Гипноз -
особая область. Впрочем, я не оправдываю ни себя, ни других, кто проводит
опыт, не зная, чем он может кончиться. Но если вы так смотрите на эти
проблемы, почему не хотите помочь найти остальных?
- Официально не могу. Как частное лицо - попытаюсь. То есть, найду,
конечно, и надеюсь, что все окажутся живы и здоровы.
Странное происходило в жизни. Р.М. хотел уйти с работы, и шеф не был
от этого в восторге. Гарнаев хотел работать, не представлял себе жизни без
обсерватории, но его увольняли. По решению партийного собрания. Решение не
было направлено против Евгения лично: указали на несоответствие шести
человек, среди которых были три бывших завлаба, не прошедшие аттестацию.
Эти люди четверть века назад первыми поднялись на плато, поставили здесь
палатки, а затем и телескопы. Люди, которые начинали дело.
Конечно, они жаловались: сначала в партком Академии, потом в горком.
Дальше обещаний разобраться дело не шло. Гарнаев не жаловался Роману
Михайловичу на жизнь, жаловаться он не умел, рассказывал о себе с изрядным
юмором, но чувствовалось, что человек опустил руки. Борьба со "стариками"
велась под лозунгами перестройки, все, что писалось в протоколах, было
правильно по форме, хотя и полностью искажало суть дела. Гарнаев уже не
верил, что до этой сути докопается какая-нибудь комиссия, тем более
партийная, а не астрономическая.
Р.М. переписывал для Родикова данные из картотеки, когда явился
Евгений, заполнив квартиру топотом и шумом. Таня приготовила кофе и сама
осталась послушать. После возвращения мужа из Каменска, Таня была
непривычно молчалива, рассказ о поездке выслушала рассеянно и ни о чем не
расспрашивала. Романа Михайловича это удивило, но и он промолчал.
Чувствовал, что не сумеет рассказать все, как было, потому что придется
коснуться и того, чего не должно было быть. Так они и жили второй день,
сдерживая смутное ощущение недовольства друг другом. Когда пришел Евгений,
перечеркнув их зыбкую тишину своими, вполне земными, проблемами, Таня
решила, видимо, что Гарнаев - именно тот третейский судья, который может
понять всех, кроме себя. Пили кофе, Таня рассказывала Евгению о последних
событиях, и Р.М. удивлялся, обижался даже, потому что точка зрения жены
неожиданно оказалась несходной с его точкой зрения, Таня могла бы
объясниться с ним наедине, а не на такой вот конференции, когда и
