послужит предупреждением для других и предотвратит дальнейшие
неприятности.
Сэр Джон безмолвно смотрел на мальчика, костяшки его сжатых в кулак
пальцев побелели, а лицо пошло пятнами. Он приподнялся со стула, будто
хотел броситься на мальчишку, потом, раздумав, рухнул в свое кресло.
Прошло несколько секунд, пока он почувствовал себя снова в состоянии
разговаривать. Наконец задыхающимся голосом он обратился к мальчику,
который на протяжении всех этих секунд критически рассматривал его с
каким-то холодным любопытством.
- Ах ты, дрянь этакая! Ах ты, мерзкий паршивец! Да как ты смеешь со
мной так разговаривать! Ты что, не понимаешь, что я представляю тут
полицию страны! Если нет, так самое времечко понять, и, клянусь Богом, я
тебе это разъясню! Ты как разговариваешь со взрослыми, ты, мелочь
пузатая?! Ишь ты, он видите ли не желает, чтобы им наносили ущерб! Они,
видите ли, будут защищать себя! Вот оно как! Да ты подумал, где
находишься? Тебе, парень, еще предстоит научиться...
Внезапно он умолк и безмолвно уставился на мальчика.
Доктор Торранс приподнялся, наклонился над столом к мальчику и
протестующе произнес "Эрик...", но не сделал ни единого движения, чтобы
вмешаться.
Бернард Уэсткотт даже не шелохнулся на своем стуле и лишь впитывал в
себя происходящее.
Губы начальника полиции затряслись, нижняя челюсть отвисла, глаза,
вылезшие из орбит, выкатились еще больше. Волосы на голове слегка
зашевелились. На лбу и висках выступил пот, струйки его текли по лицу.
Неразборчивые икающие звуки вырывались из широко открытого рта. По щекам
текли потоки слез. Он дрожал крупной дрожью, хотя не мог сделать ни
малейшего движения. Потом, когда истекли долгие-долгие секунды, он смог
шевельнуться. Поднял трясущиеся руки и неуклюже прижал их к лицу. Из-под
ладоней неслись странные тонкие крики. Потом он соскользнул с кресла на
колени и рухнул на пол. Там, все еще продолжая дрожать, он распростерся,
стараясь вжаться в пол, издавая при этом пронзительные вопли и царапая
скрюченными пальцами ковер, в который, казалось, хотел зарыться. Потом его
вырвало.
Мальчик отвел взгляд от сэра Джона. Доктору Торрансу он сказал, будто
отвечая на заданный вопрос:
- Он не пострадал. Он хотел запугать меня, поэтому мы показали ему,
каково это - быть испуганным. Теперь он кое-что понял. Когда вновь
наладится работа его желез, он придет в себя.
Затем мальчик повернулся и вышел из комнаты, предоставив обоим
мужчинам в молчании смотреть друг на друга.
Бернард вытащил носовой платок и вытер пот, крупными каплями
выступивший у него на лбу. Доктор Торранс сидел не двигаясь, лицо у него
было мертвенно-серого цвета. Оба одновременно глянули на начальника
полиции. Сэр Джон лежал рыхлой грудой, видимо, без сознания и долгими
жадными вздохами всасывал в себя воздух. Время от времени его сотрясала
жуткая дрожь.
- Бог мой! - воскликнул Бернард. Он снова перевал взгляд на Торранса.
- И вы провели тут _т_р_и _г_о_д_а_!
- Никогда не было ничего похожего на это, - отозвался доктор. -
Кое-какие возможности мы подозревали, но Дети никогда не проявляли к нам
вражды. Возблагодарим Бога за это!
- Да, для вас могло обернуться и похуже, - ответил Бернард и снова
посмотрел на сэра Джона.
- Нашего приятеля следовало бы удалить отсюда раньше, чем он придет в
себя. Нам тоже лучше в это время ему не показываться на глаза - в таких
ситуациях человек вряд ли захочет встретиться со свидетелями. Пошлите за
его коллегами, пусть заберут. Скажите, что с ним случился приступ.
Через пять минут они уже сидели на ступеньках крыльца, наблюдая, как
отбывает машина начальника полиции, который все еще был без сознания.
- Придет в себя, когда наладится деятельность желез! - пробормотал
Бернард. - Пожалуй, они лучше разбираются в области физиологии, нежели в
психологии. Этот человек сломлен, сломлен до конца своих дней!
19. В ТУПИКЕ
После пары стаканчиков неразбавленного виски, с лица Бернарда начало
сходить то выражение потрясения, с которым он вернулся из Грейнджа в
Кайл-Мэнор. Рассказав нам о жутком интервью начальника полиции, он
закончил так:
- Знаете, одно из редких возрастных качеств Детей, которое меня
поразило, это их неспособность правильно оценивать собственную силу. За
исключением, пожалуй, объявленной ими блокады Мидвича, все, что они делали
до сих пор, сделано с каким-то колоссальным перерасходом энергии. То, что
может быть теоретически вполне оправдано, они на практике превращают в
нечто совершенно непростительное. Они хотели припугнуть сэра Джона, чтобы
тот оставил их в покое, но зашли куда дальше и ввергли беднягу в состояние
панического ужаса, доведя его до безумия. Их действия привели к такой
деградации личности, которая была омерзительна для окружающих и ничем не
может быть оправдана. Это непростительно.
Зиллейби спросил своим тихим мелодичным голосом:
- А может быть; мы смотрим на это под неправильным углом зрения? Вот,
полковник, вы говорите "непростительно", что подразумевает, будто они
хотят быть прощенными. А почему? Разве нас интересует, прощают ли нас
шакалы или волки за то, что мы их убиваем? Нет, не интересует. Нам нужно
только одно - обезвредить их, и все.
Фактически наше господство на планете стало столь полным, что волков
нам приходится убивать очень редко, а большинство из нас вообще забыли,
что значит противостоять в одиночку какому-либо другому виду. Но когда
возникает нужда, мы ни минуты не колеблясь, безоговорочно поддерживаем
тех, кто борется с опасностью, от кого бы она ни исходила - от волков,
насекомых, бактерий или фильтрующихся вирусов. Мы не даем им пощады, а
следовательно, не ждем от них и прощения.
Особенность нашего противостояния с Детьми заключается, видимо, в
том, что мы с самого начала оказались не в состоянии понять, какую угрозу
они несут нашему виду, тогда как у них не было никакого сомнения, что мы
для них смертельно опасны. А они _н_а_м_е_р_е_н_ы_ выжить любой ценой. Нам
следовало хотя бы вспомнить, к чему может привести подобная
целенаправленность. Ее результаты мы каждодневно можем наблюдать в наших
собственных садах, где идет постоянная и свирепая война без соблюдения
правил и законов, война без малейшего намека на жалость или милосердие.
Зиллейби говорил безо всякой аффектации, и было ясно, что сказанное -
результат глубокого анализа. Правда, как это бывало с Зиллейби и раньше,
разрыв между его теоретическими построениями и реалиями жизни казался
слишком велик, и слушатели не могли проникнуться уверенностью в
безусловной правоте оратора.
Наконец Бернард произнес:
- Дети, безусловно, резко изменили свою тактику. Раньше они время от
времени пользовались внушением или давлением, но, если исключить несколько
самых ранних инцидентов, они почти не прибегали к насилию. И вдруг -
взрыв! Можете ли вы сказать мне, когда, по вашему мнению, произошел
перелом, или же этот процесс нарастал постепенно?
- Могу, и совершенно определенно, - отозвался Зиллейби. - Ни
малейшего намека на что-либо подобное не возникало до случая с Джимом
Паули и его машиной.
- А это случилось... подождите-ка... в последнюю среду, т.е. третьего
июля. Интересно... - начал он, но не закончил, так как гонг позвал нас к
ленчу.
- Мой опыт в области инопланетных вторжений, - говорил Зиллейби,
приступая к заправке знаменитого фирменного салата, - до сих пор
обогащался из посторонних источников, а потому может быть назван
гипотетически-безличностным или, еще лучше, безличностно-гипотетическим. -
Он задумался, как бы пробуя сказанное на вкус, и продолжил: - Во всяком
случае, этот опыт достаточно обширен, и все же, как ни странно, я не могу
припомнить ни одного случая, который мог бы оказаться хоть чем-то полезным
для нас. Все без исключения примеры хоть и малоприятны, но, скорее,
примитивны, чем коварны.
Возьмите, например, марсиан Уэллса. В качестве изобретателей луча
смерти они еще кое-как смотрятся, однако в остальном их поведение
совершенно обыденно: они просто-напросто ведут примитивную кампанию,
используя оружие, на порядок превосходящее оружие противника. Впрочем, там
мы могли хоть отвечать ударом на удар, тогда как здесь...
- Только не клади кайенский перец, дорогой, - сказала Анжела.
- Чего не класть?
- Кайенский перец. От него икота бывает.
- Верно, верно, а где сахар?
- Слева от тебя, дорогой.
- Ах, да... Так о чем это я?
- Об уэллсовских марсианах, - напомнил я.
- Ну, разумеется. Так вот, перед вами прототип бесчисленных
вторжений. Супероружие, против которого человек будет храбро сражаться до
тех пор, пока его не спасет какой-нибудь из нескольких возможных вариантов
развития событий. Естественно, в Америке все, как всегда, больше и лучше.
Нечто совершает посадку. Из него вылезает Некто. Через десять минут,
безусловно благодаря великолепным коммуникациям, столь характерным для
этой великой страны, начинается паника на всем пространстве от океана до
океана, дороги и города забиты бегущим населением. Кроме Вашингтона,
разумеется. Там, по контрасту, колоссальные, неохватные глазом толпы стоят
молча - бледные, но уповающие, устремившие взгляд к Белому Дому, в то
время как где-то в горах Кэтскилл некий до поры до времени безвестный
профессор с дочкой и грубоватым молодым ассистентом трудятся как безумные
акушерки, обеспечивая появление на свет deus ex laboratoria [бог из
лаборатории (лат.)], который спасет мир в последний момент... Вернее, за
минуту до наступления такого момента.
В нашей стране, полагаю, сообщение о таком вторжении было бы принято,
во всяком случае - в определенных кругах, с оттенком известного
скептицизма, но, думаю, вы согласитесь, что американские писатели знают
свой собственный народ лучше, чем мы.
И каков же в конечном счете результат? Да просто еще одна война.
Мотивации упрощены, оружие усложнено, но общий рисунок не нов. И, как
следствие, ни один из прогнозов - ни спекулятивный, ни экстраполярный - ни
в малейшей степени нам не подходят. Причем именно в тот самый момент,
когда это явление произошло в действительности. Как подумаешь, так всех
этих футурологов становится просто жаль, если учесть количество энергии,
затраченной ими на прогнозы.
И Зиллейби с наслаждением принялся за салат собственного
производства.
- Одна из моих вечных проблем, - заметил я ему, - заключается в том,
чтобы угадать, когда именно вы говорите буквально, а когда -
метафорически.
- На этот раз, уверяю тебя, можешь понимать все буквально, - вмешался
Бернард.
Зиллейби бросил на него косой взгляд.
- Вот, значит, как? И никаких возражений? - удивился он. - Скажите-ка
мне, полковник, а сколько времени прошло с тех пор, как вы впервые поняли,
что вторжение - реальный факт?
- Лет восемь, примерно, - ответил ему Бернард. - А вы?
- Примерно столько же. Может, чуть-чуть побольше. Мне эта идея сразу
же пришлась не по душе, не нравится она мне и сейчас, а дальше, вероятно,
будет нравиться еще меньше. Но пришлось принять. Добрая старая аксиома
Холмса, знаете ли: "Когда мы отбросим невозможное, то, что останется,
каким бы невероятным оно ни казалось, и будет истиной". Я, однако, не
знал, что так считают и в официальных кругах. И как вы решили поступить?
- Ну, мы постарались изолировать Детей, позаботились об их обучении.
