Бернард ответил ей ничего не выражающим взглядом, поражаясь
преданности, позволившей оценить шестерых убитых и много тяжело раненных
как результат ребячьей шалости. Он почти ощущал, как в ее мозгу возникает
видение обожаемой тонкой фигурки с золотыми глазами, загораживающей весь
остальной мир. Она никогда не проклянет, никогда не перестанет любить,
никогда не поймет... Это ведь единственное удивительное, волшебное событие
за всю ее бесцветную жизнь. Сердце Бернарда обливалось кровью от жалости к
мисс Лэмб.
Он смог лишь объяснить ей, что решение находится вне его компетенции,
и заверить, стараясь при этом не пробуждать несбыточных надежд, что все,
сказанное ею, он включит в свой доклад. Затем он как можно вежливее
распрощался и ушел, чувствуя спиной ее встревоженный, укоризненный взгляд.
Деревушка, по улице которой он сейчас проходил, выглядела сонной и
притихшей. Надо полагать, думал он, чувство протеста на установление
Детьми блокады весьма сильно, но те немногие жители, которых он видел, за
исключением нескольких беседующих пар, явно занимались сугубо личными
делами. Единственный полисмен, патрулировавший сквер, зевал от скуки.
Первый урок, преподанный Детьми и заключавшийся в том, что собираться
толпой опасно, очевидно, был усвоен прочно. Это был серьезный шаг к
диктатуре - неудивительно, что русским так не понравился ход дел в
Гижинске.
Пройдя ярдов двадцать по Хикхэм-лейн, Бернард набрел на двух Детей.
Они сидели на обочине и смотрели на небо куда-то в западном направлении с
таким вниманием, что даже не заметили, как он подошел.
Бернард остановился, посмотрел в ту сторону, куда были направлены их
взгляды, и тут же услышал звук реактивного самолета. Самолет был хорошо
виден - серебристый абрис на синем летнем небе, где-то на высоте пяти
тысяч футов.
В тот самый момент, когда Бернард его увидел, под ним возникло
несколько черных точек. Затем появились белые купола парашютов - пять
штук, которые плавно спускались вниз. Самолет же продолжал лететь дальше.
Бернард перевел взгляд на Детей как раз в то мгновение, когда они
обменивались довольными улыбками. Он опять взглянул вверх на самолет и на
пять медленно опускающихся куполов. Он не очень разбирался в самолетах, но
был уверен, что это легкий бомбардировщик дальнего радиуса действия,
обычно имеющий на борту экипаж из пяти человек. Он снова посмотрел на
Детей, и тут они его заметили.
Все трое некоторое время рассматривали друг друга, а бомбардировщик
продолжал гудеть где-то над головой.
- Это была, - заговорил Бернард, - очень дорогая машина. Кое-кто
сильно рассердится, когда узнает, что с ней случилось.
- Это предупреждение. Но им, вероятно, предстоит потерять еще
несколько машин, прежде чем они поймут, в чем тут дело, - сказал мальчик.
- Вероятно. В ваши способности поверить не так-то легко. - Он
помолчал, продолжая наблюдать за Детьми. - Вам не нравится, когда они над
вами летают, верно?
- Да, - согласился мальчик.
Бернард понимающе кивнул.
- Это я могу понять. Но скажите мне, почему вы всегда в качестве
предупреждения прибегаете к столь сильным мерам? Разве вы не могли
развернуть его обратно?
- Но ведь мы могли и заставить его рухнуть вниз, - ответила девочка.
- Думаю, да. Мы должны быть признательны, что вы так не поступили. Но
ведь нужный эффект был бы достигнут и в случае, если бы вы повернули его
назад. Так? Почему же вы столь жестоки?
- Так эффективнее. Нам пришлось бы завернуть множество самолетов,
прежде чем поверили бы, что это делаем мы. А если они будут терять самолет
каждый раз, когда тот пролетает над нами, им придется отреагировать, -
объяснил мальчик.
- Понятно... Предполагаю, что та же аргументация годится и для
событий прошлой ночи? Если бы вы просто отослали толпу прочь,
предупреждение выглядело бы не таким эффективным? - предположил Бернард.
- А вы думаете иначе? - спросил мальчик.
- Мне кажется, все зависит от того, как это сделано. Уверен, что не
было нужды заставлять их сражаться между робой с такой яростью. Я хочу
сказать, что если смотреть на вещи практически, то с политической точки
зрения неразумно делать каждый раз лишний шаг, который только усиливает
неприязнь и ненависть к вам.
- Ну и страх тоже, - указал мальчик.
- О, так вы хотите нагнать на нас страху? Зачем?
- Только затем, чтобы вы оставили нас в покое, - ответил ребенок. -
Это ведь лишь перемирие, а не конец. - Его золотые глаза были обращены на
Бернарда, а взгляд - тверд и серьезен. - Рано или поздно, но вы попробуете
нас убить. Как бы мы себя ни вели, вы все равно захотите стереть нас с
лица Земли. Наши позиции могут быть укреплены лишь в том случае, если мы
перехватим инициативу.
Мальчик говорил спокойно, но его слова с легкостью пробивали броню
роли, разыгрываемой сейчас Бернардом. Каким-то внутренним оком он различал
в словах мальчика, казавшегося шестнадцатилетним, голос совершенно
взрослого человека.
- На минуту, - рассказывал нам позже Бернард, - это меня ошеломило.
Никогда в жизни я еще не был так близок к панике, как в это мгновение.
Комбинация из взрослого и ребенка казалась мне исполненной устрашающего
смысла, угрожающего самому фундаменту установившегося порядка вещей...
Сейчас это кажется мелочью, но тогда было откровением и, клянусь Богом,
привело меня в ужас. Внезапно я прозрел - вся их двойственность
заключалась в том, что индивидуально это были дети, коллективно -
взрослые. Они говорили со мной, _п_р_и_н_о_р_а_в_л_и_в_а_я_с_ь_ к моему
уровню.
Бернарду потребовалось время, чтобы взять себя в руки. Когда ему это
удалось, он вспомнил сцену с начальником полиции, которая тоже ужаснула
его, но в каком-то ином, гораздо более элементарном плане. Он внимательно
всмотрелся в мальчика.
- Ты Эрик? - спросил он.
- Нет. Иногда я бываю Джозефом. Но сейчас я - мы все. Нам нужно
поговорить с вами.
Бернард уже полностью овладел собой. Он не торопясь присел на обочину
с детьми и заговорил с нарочитой серьезностью.
- Обвинения в намерении убить вас кажутся мне преувеличением, -
сказал он. - Разумеется, если вы будете продолжать так, как начали себя
вести в последние дни, мы возненавидим вас и отомстим вам или, вернее
сказать, нам придется защищать себя от вас. Однако, если вы измените свое
поведение, - что ж, тогда посмотрим. Неужели вы так сильно ненавидите нас?
Если нет, тогда какой-нибудь modus vivendi, я уверен, вполне возможен.
Он посмотрел на мальчика, все еще питая слабую надежду, что с ним
надо разговаривать попроще, как обычно говорят с детьми. Но тот быстро
развеял иллюзии Бернарда. Он покачал головой и ответил:
- Вы рассуждаете не на том уровне. Тут нет вопроса о любви или
ненависти. Они тут вообще ни при чем. И переговорами этот вопрос тоже не
решается. Тут дело в биологической необходимости. Вы не можете себе
позволить не убить нас, так как, если вы этого не сделаете, вы обречены...
- Он сделал паузу, как бы давая Бернарду время оценить значение этих слов,
а затем продолжил: - У проблемы есть еще и политическая сторона, требующая
немедленного решения, причем последнее должно приниматься на базе логики.
Уже сейчас ваши политики, которые знают о нашем существовании, вероятно,
обсуждают вопрос, не принять ли им решение по русскому образцу.
- О, значит, вам известно о русских?!
- Да, конечно. Пока Дети в Гижинске были живы, нам не приходилось
бояться за себя, но, когда они погибли, возникли два следствия: во-первых,
был нарушен баланс сил, а во-вторых, пришло понимание, что русские не
пошли бы на нарушение этого баланса, если бы не были абсолютно уверены в
том, что колония Детей сулит не выгоды, а одни убытки.
Биологическую необходимость отрицать невозможно. Русские подчинились
ей, исходя из политических мотивов, как наверняка захотите сделать и вы.
Эскимосы подчинились ей, исходя из примитивного инстинкта. Результат тот
же.
Вам, однако, будет труднее. Русским, когда они решили, что Дети
Гижинска не пригодны для использования в разрабатываемом проекте, найти
правильное решение было легко. В России ведь человек существует лишь для
службы государству. Стоит ему поставить себя выше интересов государства -
он уже предатель, а обязанность общества - защищать себя от предателей,
будь то индивидуум или группа людей. Следовательно, в этом случае
биологический долг и политический долг совпадают. И если неизбежно, чтобы
какое-то число ни в чем не повинных, но случайно вовлеченных в это дело
людей, погибло, что ж, ничего не поделаешь: их обязанность - умереть ради
государства.
Но вам эта проблема представляется куда менее ясной. Не только
потому, что ваше стремление выжить обросло множеством условностей, но у
вас еще распространена весьма неудобная для вас же идея, что государство
существует, чтобы служить людям, создавшим его. Поэтому вашу совесть будет
грызть мысль, что у нас тоже есть "права".
Первый, самый острый момент опасности для нас прошел. Он возник,
когда вы впервые услышали о русской акции в отношении Детей. Решительный
человек мог бы быстро организовать "несчастный случай" и в Мидвиче. Вас
устраивала возможность скрытно содержать нас здесь, а нас устраивала
возможность быть спрятанными, так что организовать "несчастный случай"
можно было без особых затруднений. Теперь, однако, уже поздно. Люди,
которые лежат в больнице Трайна, надо думать, рассказывают о пас. Прошлая
ночь вообще должна была вызвать массу слухов, распространившихся по всей
округе. Шансов создать видимость "несчастного случая" больше нет. Так как
же вы намерены поступить, чтобы ликвидировать нас?
Бернард покачал головой.
- Послушайте, - сказал он, - попробуйте представить себе, что мы
способны рассматривать ситуацию с более цивилизованных позиций - вы же
все-таки находитесь в стране, которая известна своей способностью находить
компромиссные решения. Я не убежден, что вы поступаете правильно, когда с
легкостью отметаете возможность соглашения. История научила Великобританию
быть более терпимой по отношению к меньшинствам, чем другие страны...
На этот раз ответ последовал от девочки.
- Это не вопрос цивилизованности, - сказала она. - В сущности, дело
очень простое. Если мы существуем - мы подчиняем вас, это ясно и
неизбежно. Согласитесь ли вы на положение людей второго сорта и станете ли
без борьбы на путь, ведущий к вымиранию? Я не думаю, что вы настроены
столь декадентски, что примете такой вариант. А тогда - политически -
вопрос стоит так: может ли любое государство, как бы оно ни было терпимо,
позволить существовать непрерывно наращивающему мощь меньшинству,
контролировать действия которого оно не в состоянии? Ответ очевиден: не
может.
Тогда как же вы поступите? Можно предположить, что мы будем в
безопасности на время, пока ведутся ваши собственные дебаты. Самые
примитивные из вас - ваши массы - будут руководствоваться своими темными
инстинктами, пример которых мы уже видели прошлой ночью, и начнут
охотиться на нас с целью уничтожить. Ваши более либеральные, ответственно
мыслящие и религиозные круги будут встревожены этической стороной
проблемы. Против применения любых жестких мер выступят ваши истинные
идеалисты, а за ними потянутся ваши псевдоидеалисты. У вас ведь хватает
людей, рассматривающих идеалы как своего рода премию вроде страховки,
готовых переложить на плечи потомков и рабство, и нужду только ради того,
