опирается на костыли афоризмов и заповедей; опирается на них и робкий и
умственно ленивый... Мы тоже подчас опираемся на эти костыли - гораздо
чаще, чем нам кажется. Теперь же, когда старая организация мира рухнула,
созданные для нее арифметические таблицы не дают больше правильных
ответов. Нам придется найти в себе моральную смелость думать и планировать
самим за себя.
Он помолчал, задумчиво разглядывая аудиторию. Затем он сказал:
- Прежде чем вы решите примкнуть к нашему сообществу, следует
совершенно отчетливо разъяснить вам одну вещь. Мы все, кто взялся за эту
задачу, обязаны будем играть определенные роли. Мужчины будут работать,
женщины будут рожать. Если вы с этим не согласны, то в сообществе вам не
место.
После паузы, заполненной мертвой тишиной, он добавил:
- Мы можем позволить себе содержать слепых женщин - у них будут
зрячие дети. Мы не можем позволить себе содержать слепых мужчин. Видите
ли, в нашем новом мире дети - самое важное.
Он закончил выступление. Некоторое время все молчали, затем аудитория
зашевелилась и зажужжала.
Я повернулся в Джозелле. К моему удивлению, она улыбалась.
- Что здесь смешного? - спросил я несколько резко.
- Посмотрите на лица у публики, - ответила она.
Я посмотрел и был вынужден признать, что она имела причины улыбаться.
Я взглянул на Микаэля. Обводя глазами зал, он старался определить общую
реакцию.
- Микаэль как будто немного обеспокоен, - заметил я.
- Ну, а как же, - сказала Джозелла. - Другое дело, если бы Янгу
удалось провернуть это еще в девятнадцатом веке.
- Какой вы иногда бываете грубой, - сказал я. - Вы что, знали обо
всем заранее?
- Не то чтобы знала, но не такая уж я тупица. Кроме того, пока вы
ходили переодеваться, кто-то пригнал полный автобус вот этих вот слепых
девушек. Они из какого-то благотворительного учреждения. Я спросила себя:
для чего было специально ездить за ними, если можно набрать тысячи на
окрестных улицах? Ответ напрашивался сам собой. Во-первых, поскольку они
слепые уже давно, у них должны быть известные рабочие навыки. Во-вторых,
все они девицы. Такая дедукция не представляла особых трудностей.
- Гм, - сказал я. - Это зависит от точки зрения. Мне бы это в голову
не пришло. А что вы?..
Ш-ш-ш! - сказал она.
В зале наступила тишина.
Поднялась высокая женщина, смуглая и моложавая, с видом весьма
целеустремленным.
- Следует ли нам сделать вывод, - спросила она голосом, в котором
звучала углеродистая сталь, - следует ли нам сделать вывод, что последний
оратор выступает в защиту свободной любви? - И она села с устрашающей
решимостью.
Доктор Ворлесс рассматривал ее, приглаживая волосы.
- Я думаю, задавшая этот вопрос должна знать, что я ни слова не
сказал о любви, ни о свободной, ни о продажной или взаимной. Не
соблаговолит ли она поставить вопрос яснее?
Женщина снова встала.
- Я думаю, оратор понял меня. Я спрашиваю, не предлагает ли он
отменить закон о браке?
- Все законы, которые мы знали, отменены обстоятельствами. Создавать
законы, соответствующие новым условиям, а также, если понадобится,
навязывать их придется теперь нам самим.
- Есть еще закон Божий и закон благопристойности.
- Мадам, у Соломона было три сотни - или пять сотен? - жен, но Бог,
видимо, не ставил ему это в вину. Мусульманин с тремя женами сохраняет
полную респектабельность. Все зависит от местных обычаев. Позже мы сами
решим, каковы будут наши законы касательно этого и всех прочих предметов,
чтобы они были наиболее выгодными для нашего сообщества.
Наш комитет после дискуссии пришел к выводу, что если мы хотим
построить новый порядок вещей и не хотим впасть в варварство - а такая
опасность существует, - мы должны иметь определенные обязательства со
стороны тех, кто выразит желание присоединиться к нам.
Никто из нас не собирается восстанавливать образ жизни, который нами
утрачен. Что мы предлагаем? Трудовую жизнь в наилучших условиях, какие мы
можем создать, и счастье, которое придет в борьбе с трудностями. Взамен мы
просим сотрудничества и плодотворной деятельности. Никто никого не
принуждает. Выбирайте сами. Те, кому наше предложение не по душе, свободны
идти куда угодно и основать сообщество отдельно на принципах, которых они
предпочитают.
Последовал бессвязный спор, то и дело опускающийся до частностей и
гипотетических предположений, на которые пока не могло быть ответа. Но
никто не пытался прекратить его. Чем дольше он продолжался, тем привычней
становилась сама идея.
Мы с Джозеллой отправились к столу, где сестра Берр расположилась со
своими орудиями пыток. Нам было сделано несколько уколов, после чего мы
снова сели слушать спорящих.
- Как вы думаете, - спросил я Джозеллу, - сколько из них решат
присоединиться?
Она огляделась.
- Да почти все к утру, - сказала она.
Я усомнился. Слишком много слышалось возражений и вопросов. Джозелла
сказала:
- Знаете, если бы вы были женщиной и вам предстояло перед сном
подумать час-другой, выбрать ли детей и организацию, которая будет о вас
заботиться, или верность принципам, которые скорее всего не дадут вам ни
детей, ни мужчину-защитника, вы бы не испытывали сомнений.
- Не ожидал от вас такого цинизма.
- Если вы всерьез считаете это цинизмом, значит, вы сентиментальный
пошляк. Я говорю о реальных женщинах, а не о куклах из фильмов и дамских
журналов.
- О, - сказал я.
Некоторое время она размышляла, затем нахмурилась. Наконец она
сказала:
- Хотела бы я знать, сколько им от нас нужно. Я люблю детей, но
должен быть какой-то предел.
Дебаты беспорядочно продолжались примерно час, после чего постепенно
затихли. Микаэль попросил, чтобы списки тех, кто решит присоединиться к
сообществу, были у него в кабинете к десяти часам утра. Полковник
потребовал, чтобы все, кто может водить грузовики, явились к нему в семь
ноль-ноль. На этом собрание закончилось.
Мы с Джозеллой вышли из здания. Вечер был теплый. Прожекторный луч на
башне вновь с надеждой пронизывал небеса. Луна только что поднялась над
крышей музея. Мы нашли низенькую ограду и уселись на нее, глядя в темноту
сада и слушая слабый шорох ветра в листве. Мы молча выкурили по сигарете.
Затем я отшвырнул окурок и глубоко вздохнул.
- Джозелла, - сказал я.
- М-м? - отозвалась она рассеянно.
- Джозелла, - снова сказал я. - Э... насчет детей. Я бы... э... я был
бы чертовски горд и счастлив, если бы они были вашими и моими.
Секунду она сидела неподвижно, не говоря ни слова. Затем она
повернула ко мне лицо. Лунный свет блестел на ее каштановых волосах, но
глаза оставались в тени. Я ждал, сердце мое билось сильно и немного
болезненно. Она произнесла с удивительным спокойствием:
- Спасибо, милый Билл. Мне кажется, я тоже была бы горда и счастлива.
Я перевел дыхание. Сердце билось по-прежнему сильно, и, протянув руку
к ее руке, я обнаружил, что пальцы у меня дрожат. У меня не было слов в
эту минуту. Но у Джозеллы они были. Она сказала:
- Правда, теперь это не так просто.
Меня подбросило.
- Что вы имеете в виду? - спросил я.
Она раздумчиво проговорила:
- Мне кажется, я бы на месте этого комитета... - Она кивнула в
сторону башни. - Я бы установила правило. Я бы разделила нас на группы. Я
постановила бы, что каждый мужчина, который женится на зрячей девушке,
обязан взять на себя еще и двух слепых девушек.
Я уставился в ее лицо, скрытое тенью.
- Вы шутите, - сказал я.
- Боюсь, что нет, Билл.
- Но послушайте...
- А вам не кажется, что примерно это они и имели в виду... когда
выступали там, на собрании?
- Пожалуй, - согласился я. - Но одно дело, если такое правило
установят они. И совсем другое...
Я проглотил слюну. Я сказал:
- Послушайте, вы с ума сошли. Это же противоестественно. То, что вы
предлагаете...
Она подняла ладонь, чтобы остановить меня.
- Погодите, Билл, выслушайте меня. Я знаю, поначалу это звучит
немного жутко, но никто с ума не сошел. Все это очень ясно... и очень не
просто.
Все это, - она обвела рукой вокруг, - что-то изменило во мне. Словно
я вдруг все увидела по-другому. И мне кажется, те из нас, кого минула чаша
сия, будут гораздо ближе друг другу, гораздо больше... ну, больше походить
на единое племя, чем когда-либо раньше.
Весь день, когда мы разъезжали по городу, я видела несчастных,
обреченных людей. И все время я твердила себе: "Если бы не милость
судьбы..." И затем я сказал себе: "Это чудо! Я не заслуживаю лучшей
участи, нежели эти люди. Но произошло чудо. Я уцелела... и теперь я должна
оправдать это"; я ощутила себя как-то ближе к другим людям, чем прежде.
Это ощущение заставило меня думать все время: чем я могу помочь хотя бы
некоторым из них?
Понимаете, Билл, мы обязаны что-то сделать, чтобы оправдать это чудо.
Я могла быть одной из этих слепых девушек; вы могли быть одним их этих
несчастных слепых мужчин. Мы не способны сделать ничего большого. Но если
мы возьмем на себя заботу хотя бы о немногих и дадим им хоть чуть-чуть
счастья, мы расплатимся... уплатим крошечную долю своего долга. Вы
понимаете меня, Билл, ведь правда?
Минуту или больше я обдумывал ее слова.
- По-моему, - сказал я, - это самый странный довод, какой я слыхал
сегодня... и вообще в жизни. И все же...
- И все же это так, правда, Билл? Я знаю, что это так. Я попыталась
поставить себя на место одной из этих слепых девушек, и я знаю. В нашей
воле дать им настоящую, полную жизнь, насколько это возможно, некоторым из
них. Так что же, дадим мы ее им как долю нашей благодарности... или мы
откажем им из-за внушенных нам предрассудков?
Некоторое время я молчал. Я ни секунды не сомневался, что Джозелла
уверена в каждом своем слове. Я подумал о судьбах решительных женщин с
подрывными идеями, таких, как Флоренс Найтингейл и Елизавета Фрай. Ничего
с ними нельзя поделать... И так часто в конечном счете они оказывались
правы.
- Ну хорошо, - сказал я. - Пусть будет так, раз вы считаете это
нужным.
Мы все сидели на ограде, держась за руки, и глядели на испятнанные
тенями деревья, но почти ничего не видели. По крайней мере я не видел.
Затем в здании у нас за спиной кто-то завел патефон. Над пустынным двором
зазвучал вальс Штрауса, полный светлой тоски по родине. На мгновение перед
нами возникло видение большого зала: вихрь красок и луна вместо
хрустальной люстры.
Джозелла соскользнула со стены. Раскинув руки и изгибаясь, легкая как
пушинка, она танцевала в огромном круге лунного света. Потом она
остановилась передо мной. Глаза ее сияли, и она протянула ко мне руки.
И мы танцевали на пороге неведомого будущего под эхо исчезнувшего
прошлого.
8. КРУШЕНИЕ ПЛАНОВ
Я брел по незнакомому пустынному городу, где мрачно бил колокол и
гробовой бестелесный голос вопил в пространстве: "Зверь на свободе!
Берегитесь! Зверь на свободе!" Тут я проснулся и обнаружил, что колокол
бьет наяву. Он гремел медным звоном так резко и тревожно, что секунду я не
мог сообразить, где нахожусь. Затем, пока я все сидел, приходя в себя,
послышались крики: "Пожар!" Я выскочил из постели и в чем был выбежал в
коридор. Там пахло дымом, слышались торопливые шаги, хлопали двери. Больше
всего шум доносился справа, где бил колокол и слышались испуганные крики,
и я побежал туда. Лунные блики падали через высокие окна в конце коридора
