Она обернулась с легкой улыбкой и затем исчезла за дверью, как облако
тумана.
Я плеснул в бокал последнюю каплю бренди, согрел в ладонях и выпил.
"Никогда, никогда в жизни ты не увидишь больше такого зрелища, сказал
я себе. Sic transit..." [так проходит... - начало латинского изречения Sic
transit gloria mundi - так проходит земная слава; здесь употребляется в
значении: этим и кончилось].
И, не дожидаясь, пока тяжкое отчаяние овладеет мной, я отправился в
свою скромную постель.
Я уже покоился в блаженном полузабытье, когда раздался стук в дверь.
- Билл, - позвал голос Джозеллы. - Скорее идите сюда. Свет!
- Какой свет? - осведомился я, выбираясь из постели.
- В городе. Идите посмотрите.
Она стояла в коридоре, закутавшись в халат, который мог принадлежать
только владелице той замечательной спальни.
- Боже милосердный! - нервно проговорил я.
- Не валяйте дурака, - раздраженно сказала она. - Идите и посмотрите
на этот свет.
Свет действительно был. Выглянув из окна на северо-восток, я увидел
яркий неподвижный луч, скорее всего прожекторный, направленный прямо в
зенит.
- Это означает, должно быть, что там кто-то зрячий, - сказала она.
- Должно быть, - согласился я.
Я попробовал определить, где находится прожектор, но не смог из-за
темноты. Не слишком далеко, я был уверен, и основание луча как бы висело в
воздухе - это, вероятно, означало, что прожектор установлен на высоком
здании. Я заколебался. Мысль попытаться отыскать туда путь по улицам,
погруженным в кромешный мрак, представлялась мне далеко не
привлекательной. Кроме того, возможно было - весьма мало вероятно, но
все-таки возможно, - что это западня. Даже слепой человек, достаточно
умный и отчаянный, мог оказаться в состоянии смонтировать такую штуку на
ощупь.
- Лучше оставим это до завтра, - решил я.
Я нашел пилку для ногтей и опустился перед окном на корточки так,
чтобы мои глаза были на уровне подоконника. Кончиком пилки я старательно
провел по краске прямую линию, обозначив точное направление на луч. Затем
я вернулся в свою комнату.
Час или больше я лежал, не смыкая глаз. Ночь усилила тишину над
городом и прибавила тоски нарушающим ее звукам. Время от времени с улицы
поднимался гомон голосов, раздраженных и ломающихся от истерии. Однажды
послышался леденящий душу визг, который, казалось, упивался освобождением
от оков разума. Неподалеку кто-то тихо рыдал, бесконечно и безнадежно.
Дважды я слыхал отчетливый треск одиночных пистолетных выстрелов... И я от
всего сердца вознес благодарность случаю, который свел меня с Джозеллой и
избавил от одиночества.
Полное одиночество было самым страшным состоянием, какое я мог тогда
себе представить. Один был ничем. Содружество означало цель, а цель
помогала держать на привязи мрачные ужасы.
Я старался заглушить ночные крики мыслями обо всем, что нужно будет
сделать завтра и послезавтра, и еще через день, и во все последующие дни;
догадками о том, что может означать прожекторный луч и какое влияние он
окажет на нас. Но рыдания продолжались, они не давали забыть о том, что я
видел сегодня и что я увижу завтра...
Отворилась дверь, и я сел в постели, охваченный внезапной тревогой.
Это была Джозелла с горящей свечой. Глаза у нее были огромные и темные, и
она плакала.
- Я не могу заснуть, - сказала она. - Я боюсь... ужасно боюсь. Вы их
слышите... всех этих несчастных? Я не вынесу этого...
Она пришла, ища утешения, как ребенок. Не думаю все же, чтобы она
нуждалась в утешении больше, чем я сам.
Она заснула раньше меня, положив голову мне на плечо.
Воспоминания о прошедшем дне все еще не давали мне покоя. Но рано или
поздно человек засыпает. Последнее, что я вспомнил, был нежный девичий
голос, певший балладу Байрона.
6. ВСТРЕЧА
Проснувшись, я услыхал, что Джозелла уже возится на кухне. Мои часы
показывали около семи. К тому времени, когда я побрился с холодной водой и
оделся, по всей квартире уже пахло поджаренным хлебом и кофе. Когда я
вышел в кухню, Джозелла держала сковородку над керосинкой. Она была
преисполнена самообладания, которое совсем не ассоциировалось с испуганной
фигуркой минувшей ночи. И движения ее были весьма деловиты.
- Боюсь, молоко у нас будет консервированное, - сказала она. -
Холодильник не работает. Впрочем, все остальное в порядке.
На мгновение мне было трудно поверить, что эта скромно и практично
одетая девушка и есть вчерашнее видение с великосветского бала. На ней
были темно-синий лыжный костюм, грубые носки с белым верхом и крепкие
башмаки. На черном кожаном ремне вместо посредственного ножа, которым я ее
вооружил вчера, висел отличный охотничий кинжал.
Не знаю, в какой одежде я ожидал ее увидеть и думал ли я об этом
раньше вообще, но ее вид произвел на меня большое впечатление.
- Подходяще, как вы думаете? - спросила она.
- Замечательно, - уверил я ее. Затем я оглядел себя. - Мне бы тоже
следовало подумать об этом. Этот джентльменский наряд, - добавил я, - не
совсем пригоден в нынешних обстоятельствах.
- Да, вы могли бы одеться получше, - честно согласилась она, взглянув
на мой измятый костюм. - Этот свет прошлой ночью, - продолжала она, - был
с Университетской башни. Я, во всяком случае, в этом уверена. Больше в том
направлении нет ничего заметного. И расстояние тоже подходит.
Я отправился в ее комнату и посмотрел вдоль царапины, которую провел
на подоконнике. Она действительно указывала прямо на башню. И я увидел
кое-что еще. На башне развевались два флага. Будь там один флаг, это могло
оказаться простой случайностью, но два явно означали сигнал: дневной
эквивалент прожекторного луча. За завтраком мы решили отложить выполнение
нашей программы и прежде всего обследовать башню.
Мы вышли из квартиры примерно через полчаса. Как я и надеялся, наш
автофургон, стоявший на середине улицы, избег внимания мародеров. Не
откладывая дела в долгий ящик, мы бросили чемоданы, добытые Джозеллой, в
кузов рядом с противотриффидным снаряжением и тронулись в путь.
Людей было мало. Вероятно, усталость и похолодание воздуха подсказали
им вчера, что наступила ночь, и пока лишь некоторые вышли из своих ночных
убежищ. Теперь они старались держаться ближе к водосточным канавам, а не к
стенам, как вчера. Многие из них имели трости или обломки дерева, которыми
они простукивали путь вдоль обочины тротуаров. Ходить так было гораздо
легче, нежели вдоль стен с их дверями и выступами, а стук уменьшал
опасность столкновения.
Мы продвигались без особых трудностей и вскоре свернули на пустынную
Стор-стрит, в конце которой перед нашими глазами выросла Университетская
башня. Джозелла сразу сказала:
- Осторожно. По-моему, у ворот что-то творится.
Она была права. Подъехав ближе, мы обнаружили перед Университетом
довольно изрядную толпу. Вчерашний день наделил нас неприязнью к толпам. Я
резко свернул в Гауэр-стрит, проехал метров пятьдесят и остановил машину.
- Как вы думаете, что там происходит? Попробуем узнать или уберемся
подобру-поздорову? - спросил я.
- Я за то, чтобы узнать, - быстро ответила Джозелла.
- Отлично. Я тоже.
- Я помню этот район, - добавила Джозелла. - За этими домами есть
садик. Если забраться туда, можно наверняка все увидеть, ни во что не
вмешиваясь.
Мы вышли из машины и принялись разглядывать нижние этажи ближайших
зданий. В третьем доме обнаружилась открытая дверь. Проход вел прямо в
садик. Это место выглядело странно, потому что большая его часть
располагалась на уровне подвалов, то есть ниже уровня соседних улиц, но
дальний его участок, ближайший к университету, поднимался и образовывал
своего рода террасу, отделенную от дороги высокими железными воротами и
низенькой оградой. Из-за ограды доносился шум толпы. Мы пересекли лужайку,
поднялись по гравийной дорожке и устроились наблюдать, укрывшись за
кустами.
Толпа на дороге перед воротами университета состояла, должно быть, из
нескольких сотен мужчин и женщин. Она была больше, чем можно было судить
по ее шуму, и я впервые осознал, насколько толпа слепых молчаливее и
пассивнее такой же толпы зрячих. Это, разумеется, естественно, ибо чтобы
ориентироваться в происходящем, им приходится полагаться почти
исключительно на слух, так что все заинтересованы в молчании каждого; но
понял я это только теперь.
События развертывались прямо перед нами. Нам удалось найти небольшое
возвышение, с которого мы могли видеть университетские ворота поверх голов
толпы. Человек в кепке что-то многословно доказывал другому человеку,
стоящему по ту сторону решетчатых ворот. По всей вероятности, его
доказательства успеха не имели, так как собеседник в ответ только
отрицательно качал головой.
- Что там такое? - шепотом спросила Джозелла.
Я помог ей устроиться рядом с собой. Говоривший повернулся, и мы
увидели его профиль. Ему было, насколько я мог судить, лет тридцать, у
него были прямой узкий нос и впалые щеки; волосы, выбивавшиеся из-под
кепки, были темные. Но внимание привлекала не столько его наружность,
сколько напряженность, которая ощущалась в каждом его движении.
По мере того как переговоры продолжались, не давая никаких
результатов, его голос становился все громче и выразительнее. Впрочем, на
собеседника это не производило впечатления. Было очевидно, что человек по
ту сторону ворот был зрячим: он настороженно поглядывал сквозь очки в
роговой оправе. В нескольких шагах позади него стояли еще трое, тоже,
несомненно, зрячие. Они тоже глядели на толпу и ее предводителя с тем же
настороженным вниманием. Человек в кепке начал горячиться. Голос его
возвысился, как если бы он говорил теперь, обращаясь не только к людям за
ограждением, но и к толпе.
- Да послушайте же меня! - сердито вскричал он. - Эти вот люди имеют
столько же права жить, как и вы. Разве не так, черт подери? Они не
виноваты, что ослепли. Разве не так? Никто здесь не виноват. Но если они
погибнут от голода, виноваты будете вы, и вам это прекрасно известно.
Я показывал им, где взять еду. Я делал для них все, что мог, но,
Господи Иисусе, я ведь один, а их тысячи! Вы бы тоже могли показывать им,
где еда, но разве вы это делаете? Черта с два! Вам на них наплевать! Вы
заботитесь только о своих шкурах. Я видел таких, как вы. У вас один символ
веры: "Провалитесь все к чертям, лишь бы мне было хорошо".
Он презрительно сплюнул и ораторским жестом простер руку.
- Там, - сказал он, - там, в Лондоне, тысячи несчастных людей. Им
нужно только, чтобы кто-нибудь показал, как взять еду, которая лежит у них
под носом. Вы могли бы делать это. Единственное, что от вас требуется, это
просто показать им. А вы? Что вы делаете, подонки? Вы помогаете им? Нет,
вы заперлись здесь, и пусть все они подыхают с голоду, а между тем каждый
из вас мог бы спасти сотни людей, и для этого нужно всего-навсего выйти и
показать беднягам, где взять жратву. Боже всемогущий, да есть ли в вас
что-либо человеческое?
Он говорил яростно. Он знал, в чем обвинять, и обвинял он страстно. Я
почувствовал, как пальцы Джозеллы бессознательно впились в мой локоть, и я
положил ладонь на ее руку. Человек по ту сторону ворот сказал что-то, чего
мы не расслышали.
- На сколько времени? - закричал человек в кепке. - Да откуда мне
знать, черт вас подери совсем, на сколько времени хватит еды? Я знаю
только, что если недоноски вроде вас не возьмутся за дело и не начнут
помогать, мало кто останется в живых к тому времени, когда сюда придут,
