попечительство понадобится им самим.
И он несколько вызывающе расправил плечи.
- Спасибо. Счастливо оставаться, - сказал он и зашагал своей дорогой,
держась с преувеличенной независимостью.
Быстрый и отчетливый стук его трости постепенно замер вдали за моей
спиной, когда я направлялся вверх по Пиккадилли.
Людей здесь было больше, и я подошел по мостовой среди стоявших в
беспорядке машин. На мостовой я гораздо меньше смущал людей, нащупывавших
дорогу вдоль стен зданий, потому что, заслышав поблизости от себя шаги,
они каждый раз останавливались в готовности к возможному столкновению.
Такие столкновения происходили на тротуарах непрерывно, и одно из них
показалось мне многозначительным. Молодой человек в хорошо сидящем
костюме, при галстуке, выбранном явно на ощупь, и молодая женщина с
хныкающим ребенком на руках ощупью двигались навстречу друг другу вдоль
витрины магазина. Они столкнулись, молодой человек стал осторожно обходить
женщину и вдруг остановился.
- Погодите минутку, - сказал он. - Ваш ребенок зрячий?
- Да, - сказала она. - А я вот ослепла.
Молодой человек повернулся. Он упер палец в стекло витрины и сказал:
- А ну, сынок, посмотри, что там такое?
- Я не сынок, - возразил ребенок.
- Ну же Мэри, скажи джентльмену, - сказала мать укоризненно.
- Там красивые тети, - сказал девочка.
Молодой человек взял женщину за руку и повел ее на ощупь к следующей
витрине.
- А здесь что? - спросил он.
- Всякие яблоки, - ответила девочка.
- Отлично! - сказал молодой человек.
Он стащил с ноги туфлю и ударил в стекло каблуком. Он был неопытен, и
первый удар не увенчался успехом. Зато после второго звон разбитого стекла
эхом прокатился по улице. Молодой человек снова натянул туфлю, осторожно
всунул руку в разбитую витрину и принялся шарить там, пока не нашел пару
апельсинов. Один он дал женщине, другой протянул девочке. Затем он опять
пошарил, нашел апельсин для себя и принялся его чистить. Женщина стояла в
нерешительности.
- Но... - начала она.
- В чем дело? - спросил он. - Вы не любите апельсины?
- Это же неправильно, - сказала она. - Нам не следовало брать их. Не
так надо было.
- А как? - спросил он. - Как вы собираетесь добывать еду?
- Я думаю... Ну, я не знаю, призналась она неохотно.
- Очень хорошо. Вот вам и ответ. Ешьте, а потом мы пойдем и поищем
чего-нибудь более сытного.
Она все держала плод в руке, склонив голову, как бы глядя на него.
- Все равно это неправильно, - снова сказала она, но теперь в голосе
ее было меньше уверенности.
Потом она опустил ребенка на тротуар и принялась чистить апельсин...
Пиккадилли-Сиркус был самым многолюдным местом, какое мне пришлось до
сих пор видеть. После пустынных улиц мне показалось, будто он заполнен
толпой, хотя там было, наверно, всего не более сотни человек. Большей
частью они были в нелепых, самых неподходящих одеждах и беспокойно бродили
по кругу, словно еще не совсем пришли в себя. Изредка какое-нибудь
столкновение вызывало взрыв ругани и бессильной ярости; слушать это было
жутко, потому что эти взрывы порождаются страхом и детской
раздражительностью. Но вообще, за единственным исключением, разговоров и
шума было немного, словно слепота заперла людей в самих себя.
Разговаривал и шумел только высокий и тощий пожилой человек с копной
жестких седых волос, обосновавшийся на одном из "островков безопасности"
на проезжей части. Он вдохновенно разглагольствовал о раскаянии, о гневе
грядущем, о неприятностях, которые ожидают грешников. Никто не обращал на
него внимания: для большинства день гнева уже наступил.
Затем вдалеке послышались звуки, привлекавшие всеобщее внимание - хор
голосов, который становился все громче:
Когда подохну я,
Меня не хороните.
Возьмите мое тело
И в спирте утопите.
Унылый и нестройный, он гудел в пустынных улицах, отдаваясь гнетущим
эхом. Люди в Сиркусе поворачивали головы то вправо, то влево, пытаясь
определить его направление. Пророк судного дня повысил голос, дабы
перекричать соперников. А разноголосый вой приближался:
В ногах и головах
Поставьте мне бочонок,
Тогда червям могильным
Не жрать моих печенок.
И как аккомпанемент к нему слышалось шарканье многих шагов,
старающихся ступать в ногу.
С того места, где я стоял, было видно, как они цепочкой один за
другим выползли из бокового переулка на Шафтсбери-авеню и повернули к
Сиркусу. Второй в цепочке держался за плечи ведущего, третий - за плечи
второго и так далее, человек двадцать пять или тридцать. Песня
закончилась, и тогда кто-то затянул "Пиво, пиво, вот славное пиво!" таким
высоким голосом, что сейчас же устыдился и смолк.
Они устало и упорно тащились вперед, пока не оказались в центре
Сиркуса, и тут ведущий скомандовал:
- Рота-а-а... стой!
У него был уверенный командирский голос. Все в Сиркусе стояли
неподвижно, все лица обращены у нему, каждый старался понять, что
происходит. Ведущий снова заговорил, пародируя манеру профессионального
гида:
- Итак, джентльмены, мы здесь. Пиккавматьегодилли-Сиркус. Центр мира.
Пуп вселенной. Здесь знатные особы развлекались вином, девками и музыкой.
Он не был слепым, отнюдь. Его глаза смотрели зорко, схватывая все,
что происходило вокруг. Должно быть, зрение у него сохранилось так же
случайно, как у меня, но он был изрядно пьян, и пьяны были люди, которых
он привел.
- Мы тоже будем развлекаться, - прибавил он. - Следующая остановка в
знаменитом "Кафе Рояль", выпивка за счет заведения.
- Ага... А как насчет девок? - спросил голос, и раздался смех.
- О, девки... Тебе нужны девки? - сказал ведущий.
Он шагнул вперед и поймал за руку какую-то женщину. Она завизжала, но
он, не обращая на это внимания, подтащил ее к говорившему.
- Держи, парень. И не говори потом, что я о тебе не забочусь. Это
персик, цыпочка... если тебе не все равно.
- Эй, а мне? - сказал другой.
- Тебе? Так, посмотрим. Тебе блондинку или черненькую?
Позже я понял, что вел себя как дурак. Моя голова все еще была набита
условностями и нравственными стандартами, которые утратили смысл. Мне даже
в голову не пришло, что у женщины, принятой в эту банду, гораздо больше
шансов выжить, чем у предоставленной самой себе. Воспламененный школьной
героикой и благородными сантиментами, я ринулся в бой. Он заметил меня,
когда я был уже совсем рядом, и я изо всех сил ударил его в челюсть. К
несчастью, он чуть-чуть опередил меня...
Когда я вновь обрел способность интересоваться окружающим, оказалось,
что я лежу на мостовой. Топот и шарканье банды затихали вдали, и пророк
судного дня, восстановив свое красноречие, посылал ей вслед громовые
угрозы вечного проклятия, адского пламени и геенны огненной.
Обретя таким путем некоторую долю здравого смысла, я почувствовал
облегчение, что так дешево отделался. Если бы на мостовую лег он, мне
неминуемо пришлось бы взять на себя ответственность за людей, которые шли
за ним. Можно что угодно думать о его методах, но он был глазами этой
группы, и к нему они будут обращаться не только за выпивкой, но и за едой.
И женщины тоже пойдут к ним добровольно, когда достаточно наголодаются. Я
огляделся и подумал, что уже теперь вряд ли какая-нибудь женщина стала бы
серьезно возражать против этого. В общем, так или иначе, мне, кажется,
удалось счастливо избежать возведения в ранг вожака банды.
Припомнив, что они направились в "Кафе-рояль", я решил прийти в себя
и освежить голову в отеле "Риджент-палас". Похоже было на то, что кто-то
подумал об этом раньше меня, но нетронутых бутылок там осталось еще
достаточно.
Я думаю, именно тогда, удобно расположившись со стаканчиком бренди и
сигаретой, я начал, наконец, признавать, что все, что я видел, было
реальным и окончательным. Что это конец всему, что я знал...
Возможно, чтобы убедить меня, понадобился тот удар кулаком. Теперь я
был лицом к лицу с фактом, что мое существование больше не имело цели. Мой
образ жизни, мои планы, стремления, мои надежды - все это сметено вместе с
условиями, которые их формировали. Я полагаю, что, если бы я имел родных и
близких и у меня было бы кого оплакивать, я чувствовал бы себя в тот
момент покинутым. Но то, что еще вчера создавало в моей жизни некоторую
пустоту, обернулось теперь для меня удачей. Мать и отец давно умерли,
единственная моя попытка жениться кончилась несколько лет назад
неблагоприятно, никто во всем мире от меня не зависел. И как это ни
странно, я вдруг обнаружил, что испытываю - отчетливо сознавая, что так не
должно быть, - чувство облегчения.
Не только под действием бренди возникло это чувство, ибо оно
оставалось во мне навсегда. Я думаю, оно возникло из ощущения, что мне
предстоит нечто совершенно небывалое и новое. Все прежние избитые
проблемы, личные и общие, были решены одним могучим потрясением. Только
небо тогда знало, какие могут встать новые проблемы, а по всему было
видно, что их будет немало, но они будут новыми. Я стал сам себе хозяином
и не был больше винтиком в чужой машине. Да, возможно, мир будет полон
ужасов и опасностей, которым мне придется противостоять, но я буду
действовать по своему разумению, я не буду больше игрушкой сил и
интересов, которых я не понимал и не желал понимать.
Нет, это было не только бренди, ибо даже сейчас, годы спустя, я все
еще испытываю нечто подобное, хотя не исключено, что бренди несколько
упростило тогда для меня положение вещей.
Затем был еще маленький вопрос: что делать дальше, как и где начинать
эту новую жизнь? Я, однако, решил пока не слишком беспокоиться об этом. Я
допил бренди и вышел из отеля посмотреть, что может предложить мне этот
странный мир.
4. ТЕНИ ПРОШЛОГО
Чтобы избежать новой встречи с бандой из "Кафе-рояль", я направился
по боковой улице, ведущей в Сохо, рассчитывая вернуться на Риджент-стрит
немного дальше.
Видимо, голод гнал народ из домов. Поэтому или по иной причине
кварталы, куда я теперь углубился, были более многолюдны, нежели остальные
места, где мне пришлось до сих пор проходить. На тротуарах и в узких
переулках происходили непрерывные столкновения, и сумятица усугублялась
толкучкой перед разбитыми витринами. Никто из толпившихся, очевидно, не
знал, какой перед ним магазин. Одни оставались снаружи и пытались выяснить
это, отыскивая на ощупь распознаваемые предметы; другие, рискуя распороть
животы о торчащие осколки стекла, предприимчиво лезли внутрь.
Я чувствовал, что надо бы показать этим людям, где найти пищу. Но
действительно ли я должен это сделать? Если бы я подвел их к нетронутой
продовольственной лавке, началась бы давка, и все было бы кончено в
течение пяти минут, и слабейшие были бы раздавлены насмерть. Пройдет
какое-то время, продовольствие кончится, и что тогда делать с тысячами,
требующими еды? Можно было бы отобрать небольшую группу и неопределенно
долго кормить ее - но кого отбирать и от кого отказываться? Как я ни
старался, безусловно правильной линии поведения мне придумать не удалось.
Происходило нечто жестокое и страшное, где не было места рыцарству,
где все хватали и никто не давал. Человек, столкнувшись с другим человеком
