жало. Только тогда это несколько истерическое избиение пошло на убыль, но
ряды триффидов к тому времени уже изрядно поредели. Несколько позже
появилась мода иметь одного-двух обезвреженных триффидов у себя в саду.
Выяснилось, что отрезанное жало восстанавливается только через два года, и
ежегодная обрезка вполне гарантирует вашим детям безопасную и забавную
игрушку.
В умеренном поясе, где человеку удалось ограничить большинство форм
жизни (кроме себя самого) более или менее строгими рамками, статус
триффидов был, таким образом, определен вполне четко. Но в тропиках,
особенно в джунглях, они быстро сделались бичом Божьим.
Путнику нелегко обнаружить засаду в кустах и зарослях, и едва он
вступил в зону поражения, ему навстречу выхлестывалось ядовитое жало. Даже
туземец не всегда мог разглядеть неподвижного триффида, коварно
затаившегося возле лесной тропинки. Они были сверхъестественно
чувствительны ко всякому движению поблизости от себя, и застать их
врасплох было трудно.
Борьба с ними превратилась в тропиках в серьезную проблему. Наилучший
способ состоял в том, чтобы отстреливать верхушку стебля вместе с жалом.
Туземцы взяли на вооружение длинный легкий шест с кривым ножом на конце;
они пользовались им довольно ловко, если успевали нанести удар первыми, но
ничего не получалось, когда триффид вдруг наклонялся вперед и неожиданно
увеличивал таким образом радиус поражения на метр-полтора. Вскоре, однако,
эти копьеобразные приспособления были вытеснены пружинными ружьями разных
типов. Как правило, они стреляли вертящимися дисками, вертящимися крестами
и маленькими бумерангами из тонкой стали. Точный бой у них не превышал
двенадцати метров, однако при попадании они напрочь срезали стебель и с
двадцати пяти метров. Изобретение этого оружия вызвало тихую радость как у
властей, которым очень не нравилось, что огнестрельное оружие носит кто
попало, так и у населения: острые, как бритва, метательные снаряды были
значительно дешевле и легче, нежели патроны, и восхитительно подходили для
бесшумной партизанской войны.
Повсюду продолжались интенсивные исследования триффида, его природы,
образа жизни и внутреннего строения. Были проведены серьезные эксперименты
с целью установить в интересах науки, как далеко и как долго способен он
ходить; есть у него передняя и задняя части или он с одинаковой
неуклюжестью может двигаться любой стороной вперед; какую долю времени он
проводит, зарывшись корнями в землю; как он реагирует на присутствие в
почве различных химических веществ, а также масса всяких иных
экспериментов, полезных и бесполезных.
Самый крупный экземпляр, найденный в тропиках, достигал в высоту
почти трех метров сорока сантиметров, в среднем же они были двух метров
десяти сантиметров. Они, по-видимому, легко приспосабливались в самом
широком диапазоне климатов и почв. Естественных врагов у них, видимо, не
было, если не считать человека.
Но они обладали еще большим числом довольно очевидных особенностей,
которые вначале не были замечены наблюдателями. Прошло, например, много
времени прежде, чем обратили внимание на то, что триффиды бьют жалом с
невероятной точностью и почти всегда целят в голову. Не сразу заметили и
то, что они имеют обыкновение оставаться подле своих жертв. Причина стала
ясной, когда узнали, что они питаются не только насекомыми, но и мясом.
Жалящий жгут не обладал мускульной мощностью, чтобы разрывать плоть, но в
нем было достаточно силы, чтобы отделять лоскутья от разложившегося тела и
отправлять их в чашечку на стебле.
Не сразу заинтересовались и тремя небольшими голыми черенками у
основания стебля. Существовало неясное представление, будто они как-то
связаны с системой размножения - той самой системой, куда ботаники
обыкновенно зачисляют на первый случай все сомнительные органы, пока они
не будут как следует изучены и поняты. Поэтому стали считать, что свойство
этих черенков вдруг приходить в движение и выстукивать барабанную дробь о
главный стебель является своеобразным проявлением триффидных любовных
устремлений.
Я был ужален в детстве, в самом начале эры триффидов. Этот несчастный
случай, возможно, стимулировал мой к ним интерес, ибо кажется с той поры у
меня с ними установилось что-то вроде связи. Я провел - или, с точки
зрения моего отца "потратил" много времени, зачарованно наблюдая за ними.
Нельзя упрекать отца за то, что он считал это пустым
времяпрепровождением. И тем не менее позже оказалось, что время было
проведено далеко не худшим образом, потому что как раз перед тем, как я
закончил школу, "Арктическо-европейская компания рыбьих жиров"
реорганизовалась, утратив в процессе реорганизации из своего названия
слово "рыбьих". Публика узнала, что "Арктическо-европейская", а также
другие подобные фирмы за границей собираются выращивать триффидов в
больших масштабах на предмет получения ценных масел и соков и производства
питательных кормовых жмыхов. Таким образом, триффиды в одну ночь вошли в
царство большого бизнеса.
Я тут же определил свое будущее. Я обратился в
"Арктическо-европейскую", где мои данные позволили мне получить работу в
сфере производства. Неудовольствие отца несколько смягчили размеры
зарплаты, весьма хорошей для моего возраста. Но когда я с энтузиазмом
заговорил о будущем, он только с сомнением запыхтел в усы. Он верил лишь в
такую работу, которая имела давно установившиеся традиции; впрочем, он мне
не препятствовал. "В конце концов, - снисходительно заметил он, - если эта
штука кончится пшиком, ты будешь еще достаточно молод, чтобы приняться за
что-либо более солидное".
Приниматься за что-либо более солидное мне не пришлось. Пятью годами
позже отец и мать погибли при крушении прогулочного аэробуса, но им еще
довелось увидеть, как новые фирмы вытеснили с рынков все конкурирующие
масла, и те из нас, кто вступил в дело с самого начала, могли, очевидно,
считать себя обеспеченными на всю жизнь.
Одним из вступивших с самого начала был Уолтер Лакнор.
Вначале фирма колебалась, брать ли Уолтера. Он мало понимал в
агрономии, еще меньше в делах и не имел никакой квалификации для
лабораторных работ. С другой стороны, он очень многое понимал в триффидах,
у него врожденная сноровка обращаться с ними.
Я не знаю - могу только догадываться, - что случилось с Уолтером в
роковой майский день через несколько лет. Очень печально, что он не выжил.
Сейчас он был бы незаменим у нас. Я не думаю, что кто-нибудь научится
понимать их, но Уолтер был к этому ближе всех. Или, вернее, ему была дана
способность воспринимать их интуитивно.
Впервые он поразил меня год или два спустя после того, как начался
триффидный бизнес.
Солнце садилось. Мы закончили работу и с чувством удовлетворения
взирали на три новых поля, засаженных почти созревшими триффидами. В те
дни мы еще не содержали их в коралях, как позже. Они были высажены на
полях приблизительно прямыми рядами - во всяком случае прямыми рядами
располагались стальные шесты, к которым они были прикреплены цепями,
потому что сами растения оставаться в строю не желали. Мы считали, что
примерно через месяц можно будет начать надрезать их для получения сока.
Вечер был тихий, и только триффиды время от времени нарушали эту тишину,
барабаня черенками по стеблям. Уолтер смотрел на них, склонив голову.
Затем он вынул изо рта трубку.
- Сегодня вечером они что-то разговорчивы, - сказал он.
Я воспринял это, естественно, как метафору.
- Возможно, погода виновата, - предположил я. - Мне кажется, они чаще
делают это, когда сухо.
Он искоса взглянул на меня и улыбнулся.
- Вы тоже более разговорчивы, когда сухо?
- С какой стати?.. - начал я и остановился. - Не думаете же вы, что
они действительно разговаривают, - сказал я, пораженный выражением его
лица.
- Почему бы и нет?
- Но это же абсурд. Говорящие растения!
- Больший абсурд, нежели ходячие растения? - спросил он.
Я уставился на них, затем снова на него.
- Мне в голову не приходило... - начал я с сомнением.
- Подумайте об этом немного и понаблюдайте за ними. Мне интересно, к
какому вы выводу придете.
Как это ни странно, но за все время, что я имел дело с триффидами,
такая возможность никогда не приходила мне в голову. Я думаю, меня
гипнотизировала теория любовного призыва. Но когда он подал эту идею, я
принял ее сразу и целиком. Я не мог больше отделаться от ощущения, что
они, возможно, действительно отстукивают друг другу какие-то тайные
послания.
До того вечера я воображал, что наблюдаю триффидов достаточно
внимательно, но когда о них заговорил Уолтер, я почувствовал, что не видел
практически ничего. А Уолтер, если он был в настроении, мог говорить о них
часами, выдвигая теории, которые звучали иногда дико, но никогда не
казались невозможными. К тому времени публика уже не смотрела на
триффидов, как на каприз природы. Они были забавными уродцами, только и
всего; особого интереса они не представляли. Компания же ими
интересовалась. Она считала, что их существование является благом для
всего человечества и особенно для нее самой. Уолтер не разделял ни мнения
публики, ни мнения компании. Слушая его, я начинал временами мучиться
скверными предчувствиями.
Теперь он был совершенно убежден, что они "разговаривают".
- А отсюда следует, - утверждал он, - что где-то в них прячется
интеллект. Он не может находиться в мозгу, потому что, как показывают
вскрытия, никакого мозга у них нет. Но это не значит, что у них нет
какой-то системы или органа, которые выполняли бы функции мозга. А что-то
вроде интеллекта у них, несомненно, имеется. Вы заметили, что, когда они
нападают, они всегда целят в незащищенную часть тела? Почти всегда в
голову, иногда в руки. Или вот еще: если взять статистику жертв, то
обращают на себя внимание процент поражения глаз и ослепление. Это весьма
примечательно и важно.
- Чем же? - спросил я.
- Тем, что им известно, как вернее всего вывести человека из строя.
Другими словами, они знают, что делают. Давайте посмотрим на это вот с
какой точки зрения. Положим, они действительно обладают интеллектом. Тогда
у нас перед ними только одно важное преимущество - зрение. Мы видим, они -
нет. Отнимите у нас зрение, и наше превосходство исчезает. Мало того, наше
положение станет хуже, чем у них, потому что они приспособлены к слепому
существованию, а мы нет.
- Даже если бы это было так, они не могут создавать вещи. Они не
могут пользоваться вещами. У них в этом жалящем жгуте очень мало силы, -
заметил я.
- Правильно. Но на что нам способность пользоваться вещами, если мы
не видим, что нужно делать? И кроме того, они не нуждаются в вещах, как
мы. Они могут получать пищу прямо из почвы, могут питаться насекомыми и
кусочками сырого мяса. Им ни к чему сложнейший процесс выращивания,
распределения и вдобавок еще обработки продуктов питания. Короче, если бы
мне предложили пари: у кого больше шансов на выживание - у триффида или у
слепого человека, я бы знал, на кого поставить.
- Вы предполагаете равные интеллекты, - сказал я.
- Ничего подобного. Я готов признать, что триффиды обладают
интеллектом совершенно иного типа, хотя бы потому, что их потребности
гораздо проще. Смотрите, какие сложные процессы мы используем, чтобы
получить съедобный продукт из триффида. А теперь поменяйте нас местами.
