Микенах - это Гомер о себе и своем времени, когда было именно так и никак
иначе. Ну и что с того?
С тех самых пор и повелось: о чем бы ни писали, пишут о себе и о своем
времени.
Люди пишут книги. И сейчас, именно в нашем разговоре, неважно, -
хорошие или плохие, талантливые или не очень, мудрые или наивные, на века
или на сезон. Главное, что все-таки пишут.
Все мы мучительно или машинально, автоматически, - но подбираем слова
только на ту тему, что нас действительно волнует; и по этой же причине
нельзя никого заставить сесть за письменный стол либо компьютер и угробить
уйму времени на текст, посвященный чему-то, на что мы чихать хотели с
высокой башни. Даже ставшие уже притчей во языцех диссертации и то подбирали
по принципу наибольшего соответствия. К тому же и результаты писания
диссертаций налицо - да и говорим мы сейчас не о вынужденном, а, наоборот,
вымечтанном бумагомарательстве - одном из самых приятных действий, известных
человеку разумному, и сравнимом разве что с гурманством.
Сколько воистину плотоядного удовольствия доставляет нам чистый лист
бумаги - этого одной статьей не передашь.
Литература как таковая удивительна тем, что она - неприкрытая попытка
каждого отдельно взятого человека, с головой ушедшего в эту работу,
подняться над собой повседневным - замороченным и задерганным, прыгнуть выше
головы, отрастить себе крылья, либо еще более, если только получится,
приблизиться к своему оригиналу - к тому, по образу кого... Остальное -
молчание.
Соответственно, и волнуют того, кто взялся за перо, вопросы, к быту и
скудной повседневности отношения не имеющие. Точнее, отношение они имеют
самое прямое, однако перед пишущим стоит нелегкая задачка - доказать сей
факт; и на то, чтобы это сделать, уходит порой не только вся жизнь, но еще и
огромный кусок времени из посмертного существования, прежде чем кому-нибудь
другому, уже читающему, придет в голову признать его правоту.
И если даже одного-единственного читателя автор побудит задуматься над
"вечными" вопросами - это уже победа. К сожалению, одержанная немногими.
В эпоху, условно обозначенную как эпоха отсутствия горячей воды (читай
также зарплат, жилищных условий, порядка, определенности и уверенности в
завтрашнем дне), воспоминания о таких размытых понятиях, как, скажем,
чувство собственного достоинства, всплывают только дискретно, если всплывают
вообще. Напоминать о гордости, свободе, истине человеку, который решает
проблему с уплатой за квартиру, конечно же, можно и должно, но не всегда
результативно. Беда в том, что все мы живем не одни, а в обществе, от
которого, по определению, не можем не зависеть (как бы отчаянно порой этого
ни хотелось); и хотя в теории согласны с тем, что человек - это звучит
гордо, но на практике существует родимое правительство, начальство, супруга
и потомство, а еще тещи и свекрови, сварливые продавцы в магазинах и
свирепые налоговые инспекторы, которые чью-либо, но не свою собственную
гордость и независимость воспринимают исключительно как личное
оскорбление...
Писатель пишет о том, что не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Что-то у
него где-то болит настолько, что он занимается странным - с точки зрения
окружающих - делом, не дающим по теперешним временам ни прибыли, ни
какой-либо иной, нематериальной выгоды. О писателях, сочиняющих что-то вроде
сказок, высказываются и того хлеще. Чем они заняты, черт бы их побрал?
Неужто пресловутое "viovo vicci", еще в школе изученное и тогда же прочно
забытое?
Да и каких живых?
Напоминать - если это делать вообще - о высоких материях человеку,
замученному бытовухой, необходимо осторожно, ненавязчиво и крайне деликатно.
Иначе рискуешь нарваться на защитную реакцию организма - неприятие,
раздражение, порой что-то покрепче, вроде неприкрытой ненависти и
откровенного хамства.
Чем громче человек кричит на другого, тем больнее ему самому.
Чем яростнее отрицает очевидное - тем яснее отдает себе отчет в том,
что неправ.
И такого читателя - как бы странно это ни звучало - необходимо лишить
возможности сказать: "Попробовал бы он побыть в моей шкуре - живо пропала бы
тяга совершать подвиги". Читателя вообще нужно лишить желания примерять,
оправдываясь, на себя жизнь героя в привычных для него - читателя -
обстоятельствах; сравнивать себя и героя с постоянным перекосом в свою
пользу вопреки логике и здравому смыслу; - и это очень сложно, поверьте, ибо
в этом нелегком деле самоуспокоения и самоутешения он поднаторел, как,
может, никто другой.
Недавно моя приятельница, упиваясь очередным детективом Марининой,
заявила:
- Поставить бы ее Каменскую на мое место... Узнала бы, почем фунт лиха.
И в ответ на мои "? ? ?" бодро продолжила:
- У нее и мать в Швеции, и муж - профессор, и телячьи отбивные она
полкниги ест, и переводами подрабатывает, и под горячим душем каждый день
отмокает. Ну и что, что у нее сосуды плохие?! Попробовала бы она со своими
сосудами постоять под нашим душем - под ледяным. А какие у меня сосуды, ты
сама знаешь. Подумаешь, убийца - мне бы пожить ее жизнью, я бы всю
преступность искоренила!
И все это с такой убежденностью, с таким торжеством в голосе, что
мурашки по волосам и кожа дыбом... то есть наоборот.
И не говорите мне, что такой читатель - редкость и исключение из
правила. Скорее, наоборот: читатель вымечтанный, желанный, интеллигентный и
образованный - вот это редкость; и хотя таких людей немало, но и не чересчур
много - к великому моему сожалению.
Даже самые элитные, самые сложные и непонятные книги пишутся в расчете
на то, что однажды придет такое время, когда их сможет оценить большинство.
Авторам не дают покоя не лавры Пушкина, но его литературная судьба -
понимание, которое настигло спустя столетие, его сегодняшняя уместность. И
невероятная свобода: летящее перо, ничем не ограниченный простор фантазии,
легкость...
Как же нам всем необходима свобода - даже если мы приучили себя не
думать об этом, не вспоминать и даже не чувствовать ее нехватку как острую
боль. Как же необходима.
Книги пишутся теми, у кого болит и ноет нехватка свободы в реальном
мире. Фэнтези в этом отношении - самый благодатный жанр, нашу свободу не
ограничивающий ни в чем. Единственное условие - писать, твердо помня о том,
что правда и истина - это разные вещи, и что истина неизмеримо выше. Фэнтези
- вымысел от первого и до последнего слова, и в этом смысле - сплошная
неправда; но ничего не стоит только в том единственном случае, если писано
просто на потеху, не во имя, а ради чего-то.
Непреодолимая пропасть лежит между этими двумя понятиями - ради и во
имя.
То, что создается во имя - всегда вечно, независимо от того, чем
является, под каким определением существует сегодня.
Литература существует во имя того, чтобы сделать человека на порядок
лучше и выше. Но:
Описывая сегодняшнюю реальную ситуацию, русскоязычные авторы
оказываются перед странной проблемой: в условиях полной и всепоглощающей
неразберихи (чудное китайское проклятие: чтоб тебе родиться в интересное
время!- сбывается в нашей жизни. Узнать бы, кто проклял, да надавать ему по
шее) выводить на арену героя, который пренебрегает действительностью в
стремлении к высшему и вечному - значит заведомо делать своего героя изгоем,
чудаком и - что самое главное - единственным в своем роде. А потому от
большинства читателей нельзя требовать, чтобы они присмотрелись к нему,
прислушались, оценили его поступки и согласились с ним в конце концов. Как
показывает практика, к нашему современнику и соотечественнику - буде он
решится все-таки стать героем - пожалуй, никто не примкнет; и
друзей-единомышленников у него скорее всего нет - во всяком случае таких,
чтобы и на смерть за него, и на каторгу. И возвышенная и неземная любовь ему
тоже не грозит; и противник какой-то не такой - не злобный, не всем
обеспеченный, не могущественный настолько, что победа над ним почетна и душу
греет, но иногда даже дряхлый и беспомощный, вроде соседки по коммунальной
квартире - где и мечом как следует не взмахнешь, но кровь из тебя пососут. И
на всех бабушек Раскольниковых не хватит, а топоров и подавно, не говоря о
Достоевских.
Оттого книги, написанные в жанре фэнтэзи, обладают удивительной
особенностью - правом автора на создание собственного мира, собственной
реальности, где никто не имеет права диктовать ему - а значит и его герою -
условия игры. Где добро - всегда добро, а зло - всегда зло. И это
единственное правильное.
Попытка поставить героя в принципиально ДРУГИЕ условия.
Либо попытка посмотреть на мир -, который иначе и быть не может, как
кажется тем, кто в нем обитает - принципиально иным взглядом.
Булгакову потребовался Воланд, чтобы его глазами увидеть нелепость,
невозможность окружающей действительности.
Марк Твену потребовался ангел по имени Сатана, чтобы от его лица
ужаснуться, изумиться и встряхнуть людей, спокойно проживающих свой век так,
как этого делать нельзя. Помните роман нашего детства "Таинственный
незнакомец"? Средневековую австрийскую деревушку, живущую в нищете и
полнейшей духовной тьме; где жгут на кострах ведьм и пытают инакомыслящих,
где возможно любое зло, но трое мальчишек - главных героев - резвятся и
предаются своим детским забавам все с той же радостью и беспечностью, как
любые другие дети в любые другие времена. Для них все здесь в полном
порядке, ну, может, чуть-чуть не так, и только странный незнакомец,
вторгшийся в их жизнь со своим, принципиально другим взглядом, внезапно
словно меняет освещение, и на картине проступает совсем другой рисунок.
И если автора волнуют такие вечные вопросы, как стремление к свободе,
поиск истины и справедливости, любви и сострадания, то он может позволить
себе стать понятным только десятилетия спустя; но не может позволить себе
роскоши сделать своего героя недоумком, безумцем (в худшем смысле этого
слова), эгоистом и т.д и т.п. Ему смертельно необходим герой, за которым
последуют.
И если меня как автора интересует определенного толка герой, то я
обязана создать соответствующие условия, а к ним уж заодно и пририсовать
целый мир, в котором эти условия будут не высосаны из пальца, а вполне
реальны. Если же я начну описывать действительность, то что бы я ни написала
- мораль сей басни будет совсем другой.
То, что происходит сейчас с нами - это своеобразная война,
разразившаяся без объявления войны. Человек поставлен в экстремальные
условия, но вести себя так, как если бы это были экстремальные условия,
права не имеет, ибо на страже стоит закон и правопорядок.
Сумерки мира.
Олди мог(ли) бы даже и не писать свою книгу - одного названия хватило
бы для того, чтобы его (их) запомнили.
В каком-то смысле мы сейчас переживаем именно сумерки нашего мира - в
серой мгле, балансируя на зыбкой грани между тьмой и светом, люди теряются
гораздо быстрее, нежели ночью, и это неоднократно проверено. Ибо для ночи
существует множество изобретений, вроде уличных фонарей и карманных
фонариков, тот же спасительный во все века огонь, наконец. А вот для
сумерек...
Сказано же, что переходный период - это такое время, когда люди
перестают верить в светлое будущее и начинают верить в светлое прошлое.
Ничего страшного с нами, вроде бы, не происходит. Души и жизни
