открытие вроде... ну, я думаю, вроде теории относительности.
Знаете, - Эйнштейн обнаружил, что Пространство искривлено. Так
вот, и Время тоже - или Мышление, - наподобие этого. Обычному
человеку этого не понять. А для него это просто привычный факт.
Он установил его в девятьсот десятом. Это как-то связано с тем,
что Пространство и Время являются лишь частями одного и того
же.
- Но мы-то ему зачем?
- Чтобы помочь ему овладеть миром.
Глава семнадцатая. Свобода выбора
Пока они беседовали, мистер Фринтон приобретал вид все более
утомленный и нетерпеливый. Напряженные усилия, которые ему
пришлось потратить, чтобы принудить себя сделать то, что он
намеревался сделать, опасность, которой он подвергался, - и как
оказалось, впустую, - а теперь еще старания столь многое
объяснить детям, все это вымотало мистера Фринтона, сколь бы он
ни был любезен. В карих глазах его все чаще стало мелькать
скрытное, сердитое, враждебное выражение, - не потому, что он
злился на детей, злился-то он как раз на себя самого. Он не
хотел обходиться с ними резко, но боялся, что, пожалуй,
придется. Мысль о том, что от близнецов может быть какая-то
польза, не приходила ему в голову, - напротив, они
представлялись ему катастрофической помехой, - и слишком
быстрый переход от роли убийцы к роли няньки оказался
добавочной соломинкой, прогибавшей спину верблюда. В очертаниях
синеватых челюстей его появилось что-то отталкивающее, лысеющая
голова желтовато, словно налитая желчью, поблескивала в
электрическом свете.
Слишком многое приходилось объяснять, а это отнимало силы.
Человеком он был добрым и совестливым. Мало кто стал бы в
такое время возиться с Никки и Джуди, да еще помогать им в
решении их загадок. Он собирался убить Хозяина, у него имелись
на то свои причины. Операция была опасна хотя бы вследствие
вовлеченных в нее могучих сил, и теперь он вдруг понял, что
пока на острове находятся дети, дразнить эти силы ни в коем
случае нельзя. Собственной жизнью он готов был рискнуть, но не
жизнью детей. Они оказались камнем преткновения в делах, куда
более важных, чем их детские делишки, и это наполняло его
негодованием. Он добросовестно напоминал себе, что негодовать
надлежит на сложившуюся ситуацию, а вовсе не на детей.
Все равно ничего я сегодня ночью уже не сделаю, говорил он
себе. Несчастные ребятишки, наверное, помирают от страха.
На самом деле они были страшно увлечены.
- А зачем ему это?
- Послушай, Никки, я не могу рассказать вам сразу обо всем.
Я устал. И вообще это...
Он с трудом выдавил их себя извиняющуюся улыбку и закончил:
- Ну, это вопрос веры и морали.
Джуди никак не могла примириться с главной особенностью
старика.
- Я все-таки не понимаю, как может человек дожить до ста
пятидесяти семи лет.
- Ну, не знаю, - сказал Никки. - Он всего лишь на пятьдесят
лет старше той французской шансонетки.
- Какой?
- Про которую папа рассказывал.
- А.
Пауза.
- Ты полагаешь, что и она могла бы разговаривать с ним без
слов?
- А пожалуй, жуткое было бы зрелище, верно? - без тени
улыбки сказал Никки.
Мистер Фринтон расхохотался и сказал:
- Да, и все, наверное, жаловалась бы на Ла Гулю, как та
сперла одну из ее песен, чтобы спеть ее перед Эдуардом Седьмым,
когда он был еще принцем Уэльским. Не иначе, как "Марсельезу".
Он посерьезнел и добавил:
- Вы сознаете, что при его рождении "Марсельеза" еще
оставалась новинкой?
- Так вы уверены, что это правда?
- По-моему, достаточно посмотреть на него.
- Вообще-то, в Библии рассказывается об очень старых людях.
- Не только в Библии. Старый Парр, как полагали, прожил сто
пятьдесят два года, только это нельзя было проверить, поскольку
в то время не существовало свидетельств о рождении. О другом
малом по имени Генри Дженкинс говорили, будто ему стукнуло сто
шестьдесят девять. И была еще графиня Десмондская, про которую
рассказывали, что она умерла, свалившись с яблони, когда ей
было сто сорок лет, а даты рождения графинь люди, как правило,
помнят. Муж ее совершенно определенно умер за семьдесят лет до
нее.
- Интересно, что чувствует такой человек?
- Сомневаюсь, чтобы он вообще что-то чувствовал.
- Онемение?
- Только не умственное.
- А почему он так много пьет по субботам?
- Никто не знает. Я думаю, это как-то связано со здоровьем
его рассудка, своего рода прием лекарства.
- Вроде английской соли?
- Почему бы и нет?
- Кстати, кто он такой?
- Просто старик, родившийся за десять лет до Дарвина. Был
когдато сельским джентльменом, как ваш отец. Только он все жил
и жил и все думал, думал. Надо полагать, жизнь у него была
одинокая.
- А зачем его надо убивать?
- Надо.
- Но зачем?
- Затем, что хватит с людей диктаторов.
- А чем они нехороши?
- Тем, что человек должен обладать свободой выбора между
правильным и неправильным.
- Даже если он выбирает неправильное?
- Да, я это так понимаю.
Джуди, все время напряженно размышлявшая, спросила:
- Для чего он хочет завладеть миром?
- Чтобы им управлять.
- Но для чего?
- А ты посмотри, на что этот мир похож.
- Ты и не ведаешь, сын мой, - вдруг сообщил Никки, - сколь
малая мудрость потребна для управления миром.
- Вот именно.
- А если он станет им управлять, лучше будет?
- Он говорит, что лучше.
- Но будет или не будет?
- Никки, сейчас нами управляют люди вроде президента
Эйзенхауэра, сэра Антони Идена и мистера Хрущева, или кто у них
там теперь? - и все они вооружены атомными бомбами. Большая
часть политиков едва-едва способна написать собственное имя или
прочесть подпись под карикатурой. У них слишком много времени
уходит на то, чтобы побеждать на выборах, когда им еще учиться?
Вместо того, чтобы читать или развиваться, им приходилось
пустословить на митингах, и тем не менее оружие находится
именно в их руках. Неужели ты не выбрал бы руководство мудрого
полуторастолетнего старца, да притом всего одного, - взамен
соревнования тех, кого мы имеем?
- Конечно, выбрал бы.
- Вот и я держался таких же взглядов. Прежде всего, в этом
случае мир стал бы единым.
- Тогда почему же вы собираетесь его убить?
Мистер Фринтон, казавшийся еще более утомленным,
помассировал пальцами глаза и ответил:
- Он выдалбливал этот остров в течение сорока лет.
- Что вы хотите этим сказать?
- Еще никаких атомных бомб не было.
- Если он намеревался стать диктатором еще до бомбы, -
пояснила Джуди, - значит, ему просто хочется быть диктатором и
все.
- Правда, он мог их предвидеть, - честно признал мистер
Фринтон. - Мы с вами вроде собак, обсуждающих человека.
- Никки тоже так говорил.
- Я верил в его правоту еще несколько дней назад.
- И что же заставило вас изменить ваши мысли?
- Да ничего. Просто они понемногу менялись все это время.
И стиснув кулаки, позабыв о слушателях, он продолжал,
обращаясь уже к самому себе:
- Теперь же я верю, - я обязан либо верить в это, либо
погибнуть, - что мы должны обладать свободой выбора. Без нее
остановится эволюция. Если бы обезьяны не могли выбирать,
становиться им людьми или нет, если бы у естественного отбора
не имелось мутаций на выбор, мы бы застряли на месте. Муравьи
сотни тысяч лет назад увязли в диктатуре, и с тех пор ни на
йоту не изменились. Лишите себя свободного предпринимательства
и свободы неверного выбора, и вы лишитесь прогресса.
Глава восемнадцатая. Локаторы наоборот
- Если вам хочется спать, - мягко сказала Джуди, - мы уйдем.
- Нет. Давайте уж покончим с этим. Мне завтра предстоит
лететь на большую землю.
- Зачем?
- Чтобы привезти кое-что. И чтобы не маячить у него перед
глазами.
- Он и вас подозревает, как доктора Мак-Турка?
- Все может быть.
- Тогда, пожалуйста, не возвращайтесь.
- Я могу быть на что-то полезен лишь здесь. А кроме того,
как насчет вас?
- Да вы не беспокойтесь, - прибавил он, - я стараюсь,
сколько могу, держаться от него подальше, хотя бы из страха
перед промыванием мозгов. А это дело нехитрое.
Он сознавал, какому подвергается риску. Именно поэтому в
речи его мелькнул оборот давних рисковых времен.
- А как он собирается овладеть миром?
- С помощью этих его вибраторов.
- Вы не могли бы нам о них рассказать?
- Если бы мог, рассказал бы. Для того, чтобы в них
разобраться, - хотя бы самую малость, - нужно быть специалистом
по радиолокации.
- И кроме того, - устало прибавил он, - я подозреваю, что
для полного их понимания нужно прожить лет сто пятьдесят.
- Как они работают?
- Это что-то связанное с частотами. Как мне объясняли,
всякой вещи свойственны свои колебания, а вибраторы способны
вносить в них помеху. Вы знаете про те здоровенные чаши,
которые строят на Аляске, чтобы принимать радиоволны? Ну вот, а
у его локаторов действие в точности обратное. Они излучают
волны.
- И что при этом случается?
- При точной настройке в веществе прекращаются колебания.
- А что происходит, когда в тебе прекращаются колебания?
- Ты и сам тоже - прекращаешься.
Он мрачно уставился в свою кружку, покачивая ею так, чтобы
остывший осадок оставался на стенке.
- Этот остров, - сказал он, - стоит как раз на полпути между
Америкой и Россией. Он выбрал его не за одну только
уединенность. Если он расставит вибраторы кольцом, направив их
наружу, он может создать вокруг что-то вроде оболочки из
античастот, которую можно будет растягивать на весь мир или
стягивать.
Вот представьте себе плавающий в вашей ванне мыльный пузырь.
Если бы у вас была воздушная трубка, соединяющая центр пузыря с
Роколлом, вы могли бы раздувать его и раздувать, и в конце
концов, он заполнил бы собой всю ванну. А если бы ванна была
округлая, как земной шар, пузырь обогнул бы ее и встретился сам
с собой на другой ее стороне, в тысяче миль под нами - на
островах Мидуэй или где-то еще.
- Нет, а что все-таки значит "прекращаешься"?
- Перестаешь существовать.
Он прибавил, не уверенный, что детям стоит об этом
рассказывать:
- От Трясуна ничего не осталось, - даже похоронить было
нечего.
- Значит Земля исчезнет?
- По правде сказать, я не знаю. Во всяком случае, станет
инертной. Что происходит с вещью, когда она лишается
собственных частот?
- Но тогда всему на свете придет конец.
- Он же не сможет править миром, - пояснила Джуди, - если
никакого мира не будет.
- Да, но ему вовсе не обязательно прибегать к точной
настройке. Если чуть-чуть сместить частоту, в веществе начнется
что-то наподобие перебоев. И кроме того, нет никакой
необходимости выдувать такой пузырь, чтобы он обогнул весь
земной шар. Подумайте сами, что будет, если он выдует оболочку,
которая сместит все частоты от Ньюфаундленда до Москвы и от
Шпицбергена до Либерии?
- Ну, и что же будет?
- Я полагаю, он скажет президенту Эйзенхауэру и мистеру
Хрущеву: "Видите, в Англии, Франции, Испании и Германии люди
все до единого мучаются страшной головной болью, а все их
машины встали. Так вот, если вы мне не подчинитесь, я этот мой
пузырек раздую пошире."
- А как он это скажет?
- По радио, я полагаю.
- И тогда им придется поднять кверху лапки.
- Или терпеть головную боль, причем все более сильную.
- Но они же могут сбросить на него атомную бомбу или послать
управляемую ракету.
- Она развалится на куски, как только встретится с
оболочкой.
- Ну и ну!
- И как скоро все это должно случиться? - спросил Никки.
