эволюции преступления нами развенчан полностью, а пресловутая презумпция
невиновности выкинута на свалку истории, вместе с произведениями
белогвардейской шлюхи Ахматовой и активного педераста Зощенко.
Сейчас, Коля, давай выпьем за самых ядовитых змей, потому что нет на
земле ни одного насекомого, ни одной змеи, ни одного червяка, ни одного
зверя, не достойного Свободы! Проклянем же тюрьмы, лагеря и зоопарки. Хотя
это очень и очень разные вещи. Просто я хочу сказать, что некоторые люди
хуже кобр и вонючих хорьков, ибо ведают, падлы, что творят. Но и тут, Коля,
все до того запутано и, как ты очень точно выразился, неизвестно, за что и
кто кого целует и ебет, что нам с тобой наверняка не распутать клубок
мировой истории. Не мы его стянули с коленок старенькой бабушки-жизни и
запутали, а какой-то котенок. Вот пускай котенок его и распутывает. Мы же
вернемся к Кидалле.
Он мне, значит, открыл свои планы революционного подхода к
преступлениям и велел не беспокоится насчет электронной каши в протоколах. В
них, мол, наведет порядок один наш крупный прозаик-соцреалист. Пообедали.
Покурили. Посмотрел я в окошко, а там "Детским Миром" еще не пахло. На том
месте, где он сейчас стоит, была забегаловка "Иртыш" и славный бар
"Веревочка".
- Ну, что ж, - говорю, - товарищ Кидалла, давайте ближе к нераскрытому
особо важному делу. Раз я согласен, значит, у меня есть к органам кое-какие
претензии. Во-первых, - говорю, - камера должна быть на солнечной стороне.
Из газет - "Нью-Йорк таймс", Вечорка", "Фигаро", "Гудок" и "Пионерская
правда". Питание из "Иртыша", Оттуда же раки и пиво. Мощный приемник. Хочу
иметь объективную информацию о жизни нашего государства и, разумеется, не
забудем, товарищ Кидалла, о сексе. О сексе, - говорю, - человек не должвн
забывать даже во время затяжного предварительного следствия, а оно, как я
полагаю, будет длиться пять месяцев и семь дней. За такой срок можно женскую
гимназию превратить в женскую консультацию имени Лепешинской, которая в
вашей, небось, - говорю, - лаборатории из чистого локша получила живую
клетку. Девочек будем менять каждую ночь. Невинных не надо. Не надо также
дочерей и родственниц врагов народа, потому что я не тот человек, который
злоупотребляет служебным положением и изгиляется над несчастными. Не тот,
товарищ Кидалла!
Смотрю: Кидалла побелел, глаза зеленой блевотиной налились, рука к
пресс-папье потянулась. Быстро подставляю под удар часть мозга, заведующую
устными показаниями. Кидапла заскрипел зубами и вышел куда-то. Бить не стал.
- Чего, - говорю, когда он вернулся, - вы психуете?
- Я, - говорит Кидалла, - регулярно психую три раза в сутки. В стресс
впадаю. И мне требуется разрядка. Я тогда помогаю друзьям допрашивать
врагов. Сейчас вот помудохался с одной актриской. Берии самому не дала,
сволочь, а какому-то паршивому филиппинцу поднесла себя на блюдечке.
Мерзость. А Зоя Федорова - музыкальная история - что вытворяет? Полюбила
американца! И конца нашей работе не видно. Выкладывай, разложенец, остальные
претензии!
- Три раза, - говорю, - в неделю кино, желательно неореализм, Чаплин и
20 век Фокс. Бюнюзль, Хитчкок, Иван Пырьев. После процесса отправка в
спецлаг с особоопасными политсоперниками Советской Власти, бравшими штурмом
Зимний и ближайшими помощниками Ильича. Со светлыми личностями, в общем.
Так. И еще, - говорю, - товарищ Кидалла, у меня к вам личная просьба.
Поскольку вы не без моей дружеской поддержки получите за внедрение в
следственный процесс ЭВМ закрытую медаль "За взятие шпиона" и значок
"Миллионный арест", то я убедительно умоляю вас посадить на пару дней в мою
однокомнатную камеру, в мое уютное каменное гнездышко изобретателя ЭВМ.
Очень вас прошу. Я даже готов сократить срок предварительного следствия за
знакомство с человеком, чей бюст со временем украсит вестибюль Бутырок, фойе
Консьержери и Тауэра.
- Ну, хватит ебать мозги, - говорит Кидалла, - закругляйся! Домой ты не
вернешься. Входи в роль убийцы и насильника кенгуру. По системе
Станиславского сочиняй сценарий процесса, обдумывай версии и варианты и
радуйся, подонок: ты по-своему себя обессмертил и будешь фигурировать в
Закрытой Истории Чека, рядом со мной. А ее когда-нибудь напишут! Напишут о
нашем труде! Напишут, как мы помогали не объяснять весь мир, а переделывать!
- А кто, кстати, - спрашиваю, - будет уделывать кенгуру? Может, вообще
ее не убивать? Пускай живет. На хрена органам путать искусство с жизнью и
наоборот? Кенгуру ведь не Киров, за нее золотом платить надо.
- Вопрос о кенгуру, - отвечает Кидалла, - муссируется сейчас на
коллегии, и он не твоего преступного ума дело. Мы, если понадобится, и
парочку динозавров укокошим, не постоим. Цель оправдывает средства. Твои
претензии учтем, кроме одной. "Пионерской правды" не видать тебе,
педерастина, как своих ушей!
Я, конечно, спросил Кидаллу: почему зто не видать, а он вдруг снова
побелел и в крик: "Молча-ать! Конвой!"
Приходит мусор, рыло девять на двенадцать, за три дня не обсеришь, а с
бригадой за день. Кидалла и велит ему волочь меня в третью комфортабельную с
содержанием по высшей усиленной.
Не отдохнуть ли нам, Коленька, не устроить ли нам перекур с дремотой?
Не хочешь? Тогда давай выпьем за слонов и за всю секцию круглых хищных
животных, и пожелаем вонючему человечеству как можно скорей оставить их в
покое. А заодно и нас с тобой!
3
Мусор дал мне тогда какой-то микстуры в дежурке, и проснулся я,
неизвестно сколько прокемарив, на чистом белье, в чудесной комнатушке без
единого окна, но воздух - прелесть и холодок, как летом на даче. Герань в
горшочках. Васильки и ромашки в вазочке. Послушай, Коля, я что-то вдруг
забыл, имелся ли в той комнатушке потолок?... Имелся ли потолок? Странно.
Даже такие простые вещи иногда, оказывается, забываются. Васильки, в общем,
и ромашки в вазочке, Мощный приемник "Телефункен" и фотографии с картинками.
Вся история ревдвижения в России, партийной борьбы и Советской власти в
фотографиях и картинках. Вольтер. "Радищев едет из Ленинграда в Сталинград".
"Буденный целует саблю после казни царской фамилии". "Вот кто сделал
пробоину в "Челюскине" и открыл каверны в Горьком!!" Ленинский огромный
лоб". "Сталин поет в Горках "Сулико". "Детство Плеханова и Стаханова".
"Якобы голод в Поволжье и на Украине". "Мама Миши Ботвинника на
торжественном приеме у гинеколога". "У Крупской от коллективизации глаза
полезли на лоб". "Кривонос и паровоз кулаков везут в колхоз". "Мир внимает
Лемешеву и Козловскому".
Ты себе представить не можешь, Коля, чего только там не было вместо
обоев и, разумеется, на самом видном месте висели стереофото Курлы Мурлы,
еще совсем безбородого, не усатого и не кучерявого, и Ильича, наоборот,
шевелюристого, с мягким пушком на скулах. Ну, что еще? Книги. Сервант с
хрустальными рюмочками. Гардероба не было, а стол стоял со стульями. Уют.
Телефон. Я выпрыгнул из постельки, как мальчик, и ласточкин номер набрал. А
мне в трубку Кидалла говорит, чтобы я скорей завтракал и начинал занятия по
зоологии и географии. Учитель уже в пути. Тогда я набираю номер еще одной
своей ласточки и опять нарываюсь на Кидаллу.
- Если, - говорит, - дрочить меня не перестанешь во время важного
допроса, я тебя, гадюку, совсем по другому делу направлю, а этот телефон для
признаний, раздумий, внутренних сомнений и рацпредложений. Подъем,
мерзавец!! Прекрати яйца чесать, когда с тобой разговаривает офицер
контрразведки!
Я, конечно, спрашиваю, откуда ему известно, чем я в данный момент
предварительного следствия занимаюсь, а Кидалла еще громче заорал, что видит
на экране мою омерзительную харю, по которой он еще погуляет пресс-папье. Я
и повесил трубку. Лежу. Разглядываю вышивки на наволочках, простынях и
пододеяльнике. Все - подарки на день рождения Якиру, Тухачевскому, Егорову и
прочим военачальникам от корешей, с которыми они вместе брали Кронштадты,
Перекопы и каленым железом выжигали дворянскую язву на теле россии.
Конфисковали бельишко у палачей более удачливые и гнусные палачи. Встал.
Сходил в сортир. Маленький такой, милый сортирчик. На двери нацарапано:
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь. История еще вынесет внутренним врагам
свой приговор". Ну, думаю, идиотина, она ведь тебя уже приговорила! Добавки
захотелось? Получишь! Не мечи икру! Обязательно получишь! Придешь на вахту,
сунешь рыло за справкой об освобождении и получишь еще пять или десять по
зубам от матушки Истории, движущей силой которой ты сам являлся, пока тебя
не остановили твои дружки по баррикаде. Сукоедина. В таком сортире на
следствии надо кайф ловить, а не изрыгать сентенции! ..
Бамс! Открывается кормушка, на пол падает "Фигаро". Я стучу и
спрашиваю, где "Гудок"? Мне голос, хрен знает откуда, отвечает: "Гудка"
седни не будя. Типографские бастуют".
Удивляюсь. Набираю номер третьей своей ласточки из театра кукол.
"Товарищ Кидалла, - говорю, - неужели гудковцы объявили нам с вами
забастовку? Где "Гудок"? Я ж исключительно этот орган любил читать в
экспрессах! Мне без него, - говорю, - в неволе трудно."
Кидалла териеливо разъяснил, что бастуют типографии Херста и не выходит
"Таймс", а тираж "Гудка" задержан, так как по вине вредителя-редактора на
передовой фотографии "Каганович в березовой роще" на одной из берез
виднеется слово из трех букв и имя Гоша".
- Гоша только что, - говорит Кидалла, - взят нами при попытке перейти
финскую границу. Остальное - дело техники. Редактора через день ликвидируют,
и "Гудок" начнет выходить, как ни в чем не бывало.
Бамс! Снова открывается кормушка, и на ней, Коля, завтрак. Полопал.
Закурил. Дымок вытягивает неизвестно куда, но ясно, что на свободу. Колечко
за колечком. Тю-тю! И никто ничего про меня не знает, кроме Кидаллы и рыла,
которое за три дня не обсеришь, А учитель все чего-то не идет и не идет. Я
книжки полистал, Хорошие книжки. Из личных библиотек врагов народа. На "Трех
мушкетерах" читаю. Дорогому Бухарину-Портосу первой пятилетки. Не надо
враждовать с гвардейцами Ришелье. И, Сталин. Не послушался, олень. Полез со
шпагой на мясорубку. Достаю брошюру Толстого "Непротивление злу насилием".
"Верному другу Зиновьеву, с пожеланием поплясать на трупах кавказских
преторианцев. Каменев". А интересно, думаю, знает родной и любимый про дело
кенгуру или не знает? Вдруг голос слышу:
- Учитель пришел. Постороннего не болтать. Не шушукаться, ничего не
передавать. Быстро воспринимать!
Стена раздвинулась бесшумно. Шверник от "Буденного целует саблю"
отъехал. Старикашку ко мне втолкнули, и стена снова сдвинулась, чуть его не
раздавила, Прижало старенькие брючки. Пришлось старикашке выпрыгнуть из брюк
и остаться в кальсонах с тесемочками. Жалко его. Дрожит, как старый петушок,
бородка седенькая трясется и представляется мне: "Профессор Боленский. По
вопросу о сумчатых. Всесторонние консультации. С кем имею честь?"
- Здравствуйте, - говорю, - профессор, Успокойтесь. Зовите меня Фан
Фанычем. Вы ЗЭК или вольняшка?
- Пока еще вольняшка! - ответил по радио Кидалла. - Приступайте к
занятиям, сволочи!
Профессор стал сморкаться, но зто с понтом, а сам плачет от первого,
возможно, в своей жизни оскорбления и в платочек с ужасом говорит: "Боже
мой... Боже мой... Боже мой..."
Тут я, чтобы его отвлечь от позора чести, начал задавать научные
