Треснула хрупкая дощечка, и меня насторожил короткий, резко оборвавшийся
свист. Я не сразу различил новое облачко, теперь выползавшее из рукава
меховушки. Оно тоже светилось, лиловым и фиолетовым, в нем проскакивали
желтые искры, и шерсть на меховушке встала дыбом. Но я-другой не заметил
ничего дурного. Я-другой зачерпнул полную горсть прозрачных камушков и
встряхнул на ладони, пропустил между пальцами, оставил в руке один,
присмотрелся... Я молчал, но ситуация меня забавляла. Он вытащил из дорожной
моей (или его) сумки склянку толстого стекла с давешней целебной эссенцией.
Догадался процарапать стекло, достойный наследник ломбардцев. Я отложил
бесполезные наушники и принялся за остывшую яичницу.
В телевизоре грохнуло. Тучка, разросшаяся в дальнем углу, стукнула
яркой молнией в мои доспехи, которые были привалены к стенке. Двойник
порывисто обернулся. Тучка опять коротко громыхнула и выпустила стайку
светлых шаров, не крупнее яблока. Два из них столкнулись в воздухе, и еще
одна мгновенная оранжевая вспышка разорвала сумрак. И снова грянул гром.
- Чертов пиротехник, - завопил я, отброшенный под стол. Стол меня и
защитил. Еще несколько взрывов раскатилось по хижине. Стены сотрясались, и -
хуже того - по ним побежали огоньки. Я чуть не подавился, когда новый залп
прогнул динамики. Рыцарь Ренато выказал себя молодцом хоть куда. Не суетясь
сильно, он схватил в охапку свои вьюки и сверкавший панцирь и неуклюже,
боком, протопал в сени, во двор, выпустил ношу из рук и поспешно вернулся.
Внутри уже полыхало. Шаровые молнии лопались вовсю, рассыпая горячие искры,
как от сварки. Оставалось лишь сгрести оставшиеся пожитки и бежать прочь,
пока крыша не рухнула.
Компьютер упрямо молчал. Я, на диво спокойный, заедал яичницу йогуртом.
В кадре мелькнул в последний раз черный переплет... Поздно. Я оказался во
дворе, причудливо расцвеченном мельтешением языков пламени. Бился и ржал
перепуганный Гарольд, сбросив попону и вскидывая стреноженные ноги. Я-другой
гладил его, успокаивал, а перед нами была навалена груда моего новехонького
рыцарского снаряжения, и на самом верху лежал, надрывая мне душу,
оплавленный и расколотый ровно горшок шлем мерлинумской брони с прокладкой
из белого камня, с фиксацией забрала в трех положениях. Бирюзовая краска
обгорела с него и покорежилась. Жалкое зрелище. Выбросить придется.
В хижине не переставала частая пальба. Наконец с шумом осела крыша,
подламывая прогоревшие бревна и балки, и тут же раздался взрыв небывалой
силы, разметавший остатки дома во все стороны и осветивший напоследок
высокие стволы сосен вокруг поляны.
- Ложись! - заорал я себе-другому. Они - Гарольд и Ренато кувырком
пронеслись сквозь густой малинник. Я невольно зажмурился. И снова распахнул
глаза. Неожиданно авентюра оборвалась. Даже не перекинулся огонь на верхушки
сосен, не побежал по траве и кустарнику. Ночь стояла ясная и свежая.
Развалины хижины торчали черными изломами, и в лунном свете везде блистали
лужи. Земля и трава были мокрые и скользкие. Ноги скользили по грязи, когда
я вставал. Пролетел нечаянный ветерок, меня в теплой комнате пробрал
беспричинный озноб. Поежился и сэр Ренато.
- Ваши действия?
Я влез в сбрую наушников.
- Что это все значит?
- Тайное искусство Кума Гараканского, - отрезал надменно компьютер, -
Ваши действия?
- Сейчас.
Тело ныло, будто это я приходил в себя там, на поляне, обезображенной
тайным искусством Кума Гараканского и моим явным легкомыслием.
- Найти Гарольда. Вещи собрать. Что уцелело...
Я и сам не верил. Скорей всего, Гарольд мается где-нибудь с
переломанными ногами - ничего не попишешь, случайное событие. С минуту я
горестно наблюдал за неловким копошением моего двойника на темной поляне.
- Фактор времени один к десяти, - сказал я, когда он поскользнулся и
упал на колено. Луна быстро плыла в светлом ореоле. Когда ее закрывал ствол,
в том месте продолжало светиться четкое полукружие лучей, словно от фонаря
за деревом. Красиво и загадочно. Однако следовало призвать компьютер к
ответу.
- Почему, - спросил я строго, - мой двойник работал сам по себе, я же
им никак не управлял?
- По мере того, как выявляются индивидуальные особенности игрока, -
забубнил тот, - его фантом-носитель приобретает способность действовать в
более самостоятельном режиме. Один из побочных эффектов обратной связи.
- А другие эффекты?
- Эффект фантомных ощущений, возможность прямого контакта с
фантомом-носителем.
- Ну и как мне с ним поговорить?
- Пока не набралось достаточно данных для формирования матрицы
личности.
- Ты мне дашь знать, когда эта матрица сготовится?
- Команда/вопрос некорректен. Прошу повторить другими словами.
- Когда я смогу вступить в контакт с носителем-фантомом, подай звуковой
сигнал. SOS по азбуке Морзе. Команда корректна?
- Команда корректна.
- Ну и ладушки.
Помолчали. Мой фантом-носитель носился по поляне, быстро чертыхаясь на
трех языках, отдавая, как и я, предпочтение испанскому. Гарольд оказался цел
и невредим, но напуган, и Ренато без колебаний пустил в ход эссенцию черного
клевера. На рассвете, холодном и гулком...
* * * * * * * * *
Интермедия.
-----------
Странно. Сколько прожил я в этом мире, а не знал, что они называют
пирамиду горой царя. И насколько мне известно, - а я немало постранствовал,
уверяю вас, - ни один народ не строил гигантские пирамиды. Пустые мысли
лезут в голову, когда надо сосредоточиться на одном, на главном. На старом
воспоминании, отпечатке прошлого.
Вы сидите втроем за низким столом черного дерева, на треугольном столе
покоится хрустальная гора царя в пол-человеческого роста, и вы томительно
пристально вглядываетесь в ее изменчивые глубины. Там клубятся разноцветные
облака, распухают, съеживаются, быстрые прочерки, подобно метеорам в глухую
августовскую ночь, мгновенным блеском белого огня понуждают вас щурить и
жмурить глаза. "Ледоход на реке времени", - вплывает в твою голову, -
"Откуда это? Да и непохоже ничуть! " Не похоже ни на что. Кроме, пожалуй,
ворожбы Астании, ведьмы средних лет и рассудительного характера, которую ты
вытащил из тюрьмы капитула всего-то два дня тому.
- Похоже на сон наркомана, - говоришь ты вслух. Астания молчит. Молчит
и тот, другой, только косится на тебя умными черными глазками. Птичий
взгляд. Сорока...
- Мастер Тим, мне много всякого рассказывали о твоем искусстве. На что
же способен ты?
- Если что и рассказывали, ваша милость, так только про это.
- Да. Я хочу услышать теперь от тебя, что ты умеешь.
- Милостивый господин барон, я готов изобразить любое живое существо,
зверя, рыбу, дерево, и все, что вам заблагорассудится, так, что образ сей
будет жить на холсте согласно натуре, способен будет вести себя в точном
подобии своему оригиналу, и если это человек, то он заговорит с вами, а коли
соловей - то запоет, но не сладостней, чем на самом деле, а ровно как если
бы он сидел на ветке каштана в лунную ночь...
- Ты складно обучен говорить, мастер. И если это человек... которая
знала меня, а я... его, то он меня узнает?
- Именно так, ваша милость, и если вы забудете нечто, что случилось с
вами обоими, то он дивным образом напомнит вам позабытое. И щеки его будут
горячи, и слезы солоны, а смех - звонок.
- Коли так оно и есть... Скажи мне, а будет ли он знать, этот портрет,
что он не настоящий, или, быть может, он и будет настоящий, оживет наяву?
- Этого я не знаю, ваша милость, и вряд ли еще кто ответит на такой
вопрос. Дед мой, славный живописец и великий мудрец, когда бы был жив...
Нет, не знаю.
- А если б ты написал... изобразил своего деда... и спросил его... ты
не пробовал?
Вспомни, вспомни, как исказилось его лицо. Он испугался так явственно.
- Никогда. Никогда больше... только не близких... не людей. Они
жалуются, плачут...
- Но это так страшно, мастер, почему же ты вообще работаешь, почему ты
пишешь для других?
- Мой господин, я отдаю их заказчику... и я больше про них ничего не
слышу. Но никто еще не присылал за мной стражу и не грозил расправой. Все
довольны.
- И ты спокоен? Ты умываешь руки?
- Как можно умывать руки, ваша милость? Умывают лицо!
Дерзость шута. И этот шут совершит невозможное? И я вижу, как тяжело
далась ему и эта дерзость. Взгляд его замирает, колени подгибаются. Ты
сумрачно растягиваешь губы в усмешке.
- Ты. наверное, смелый человек, мастер Тим. Но ради краснобайства ты
цепляешься к моим словам. А ведь я волен в твоей судьбе, жизни и смерти.
Он вздрагивает.
- Я известен королю Арфейскому и многим вельможам его двора.
- Никто не посмеет ссориться со мной из-за презренного маляра, обладай
ты и сотней таких секретов!
- Неужто я прогневал вашу милость? - тихо говорит он и косится на тебя.
Испуганные птичьи глаза. И ты опускаешь веки и устало произносишь, - Нет,
мастер, нет. Ты нужен мне для дела.
Но теперь для тебя только одна реальность. Тяжелое сопение мастера
Тима. И мрак подвала. И переливы цветов в светящейся изнутри хрустальной
пирамиде.
Все. Абсолютная пустота. Он отметил с каким-то вялым сожалением, что ее
образ за годы и годы ушел от него, как дым между пальцами. Еще удар судьбы.
Щелчок по носу. Обидно и небольно... Нет, больно. Больно! Долгим эхом
отозвалась боль под сердцем, и сердце разрослось в груди, его неровный
трепет приобрел значимость, и его мысли устремились туда, в эту точку, в
этот центр пульсирующей боли...
- Это она? - промурлыкала Астания. Мастер Тим засопел и придвинулся
ближе.
Он не сразу узнал ее. Он понял, что это она, когда виски стиснули
голову, и стало трудно дышать, и невероятная слабость тела, мгновенная
потеря власти над ним... Это была она, в самом деле, там, в глубине голубого
тумана. Она смеялась и сбегала по большому трапу от великанского, почти
отвесного бока боинга в три ряда иллюминаторов. Боже, как он ненавидит
самолеты!
Она сбегала, легко скользя по гладким металлическим ступенькам,
притормаживая подошвами кроссовок на их краях. Глаза затянуло влагой. Он
нетерпеливо заморгал. Видение кануло в туман. Его клубы будто вырвались за
пределы хрустальных граней и светились теперь сами по себе над их головами.
- Ты видел ее, мастер Тим?
- Да, господин.
- Сколько времени уйдет на ее портрет?
- Дайте мне двенадцать дней, господин барон, и я превзойду себя.
- Не раньше?
- Я не должен торопиться.
- Ты прав. Астания. Астания!
Астания заснула незаметно, чуть склонив голову набок.
Утром десятого дня я восстал из постели, как из гроба. Страшная ночь
прошла, вся из обрывков бреда и бессонницы. Но и во сне, и наяву я говорил с
нею.
Да, и терминал у него работал всю ночь, и был продолжением бреда, и в
оконце монитора, которое изредка оказывалось в поле его воспаленного зрения,
он видел себя же, бредущего по темной галерее. И луна, большая, незнакомая,
мерно продвигалась вслед, прячась и вновь возникая в проемах между
колонками. Как черны тени в сиянии твоем, о, богиня!
Он застонал и испугался. Ему показалось, что руки отнялись. Да нет же.
Он счастливчик. Уникум. Отделаться мертвыми ногами, упав с высоты восьми
тысяч метров. Вы - здоровый человек. Занимайтесь физическими упражнениями,
насколько это в ваших силах, и не поддавайтесь унынию. Вся жизнь впереди!
