и другие перлы, излюбленные декламаторами. Потом состязались в правопи-
сании и чтении. Теперь на очереди был гвоздь вечера - оригинальные про-
изведения молодых девиц. Одна за другой они подходили к краю эстрады,
откашливались, развертывали рукопись, перевязанную хорошенькой ленточ-
кой, и начинали читать, особенно напирая на выразительность и знаки пре-
пинания. Темы были все те же, над какими в свое время трудились их ма-
тушки, бабушки и, без сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи кресто-
вых походов. Тут были: "Дружба", "Воспоминания о былом), "Роль религии в
истории", "Царство мечты", "Что нам дает просвещение", "Сравнительный
очерк политического устройства различных государств", "Задумчивость",
"Дочерняя любовь", "Задушевные мечты" и т.д.
Главной особенностью этих сочинений была меланхолия, любовно вынян-
ченная и выпестованная, кроме того - сущее наводнение всяких красивых
слов и к тому же - манера носиться с каким-нибудь любимым выражением до
тех пор, пока оно не навязнет в зубах и не потеряет всякий смысл; а осо-
бенно заметна и неприятна была надоедливая мораль, которая помахивала
куцым хвостом в конце каждого сочинения. Какая бы ни была тема, автор из
кожи лез, чтобы впихнуть в свое произведение что-нибудь полезное и поу-
чительное для добродетельного и возвышенного ума. И хотя фальшь этой мо-
рали бьет в глаза, ее ничем не искоренишь; она до сих пор остается в си-
ле и не выведется в наших школах, пока свет стоит. Нет ни одной школы во
всей нашей стране, где ученицы не чувствовали бы себя обязанными закан-
чивать сочинение моралью; и чем легкомысленней и маловерней ученица, тем
длинней и набожней будет мораль. Но довольно об этом. Горькая истина ни-
кому не по вкусу. Давайте вернемся к экзаменам. Первое из прочитанных
сочинений было озаглавлено: "Так это и есть жизнь?" Быть может, читатель
выдержит хоть один отрывок из него:
"На торных путях жизни с каким радостным волнением предвкушает юный
ум некое долгожданное празднество! Воображение живо набрасывает розовыми
красками картины веселья. В мечтах изнеженная поклонница моды уже видит
себя среди праздничной толпы, окруженною всеобщим вниманием. Ее изящная
фигура, облаченная в белоснежные одежды, кружится в вихре упоительного
танца; ее глаза сияют ярче всех; ее ножки порхают легче всех в этом ве-
селом сборище.
В таких упоительных мечтах время проходит быстро, и наступает желан-
ный час, когда она должна вступить в тот светлый рай, о котором говорили
ей счастливые грезы. Как волшебнопрекрасно кажется здесь все ее очаро-
ванному взору! Каждое новое явление для нее все более пленительно. Но с
течением времени она обнаруживает, что под этой блестящей внешностью
скрывается суета сует; лесть, когда-то пленявшая ее душу, теперь только
раздражает; бальные залы потеряли для нее свое очарование; с расстроен-
ным здоровьем и горечью в сердце она бежит прочь, уверившись, что светс-
кие удовольствия не могут удовлетворить стремлений ее души! "
И так далее, и тому подобное. Одобрительный гул то и дело слышался во
время чтения, сопровождаемый шепотом: "Как мило! ", "Какое красноречие!
", "Как это верно! ", а после того, как все это закончилось особенно на-
доедливой моралью, слушатели восторженно захлопали в ладоши.
Потом выступила стройная меланхолическая девица, отличавшаяся инте-
ресной бледностью, происходящей от пилюль и несварения желудка, и прочла
"поэму". Довольно будет и двух строф:
ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ
С АЛАБАМОЙ
Алабама, прощай! Я любила тебя,
А теперь я тебя покидаю!
Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя,
И навеки тебя оставляю.
Алабама, тебе шлю любовь и привет.
О долинах твоих я горюю.
Пусть остынут навеки и сердце и tete,
Если только тебя разлюблю я.
Очень немногие из присутствующих знали, что такое "tete", но все-таки
стихи очень понравились.
После нее перед зрителями появилась смуглая, черноволосая и черногла-
зая барышня; она выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо и на-
чала читать размеренно и торжественно:
ВИДЕНИЕ
"Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного престола не мерцала ни
одна звезда, но глухие раскаты грома непрестанно сотрясали воздух, в то
время как ужасающая молния гневно сверкала в облачных чертогах небес,
как бы пренебрегая тем, что знаменитый Франклин укротил ее свирепость!
Даже неистовые ветры единодушно покинули свое таинственное убежище и за-
бушевали над землей, словно для того, чтобы эта бурная ночь казалась еще
более ужасной.
В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по человеческому учас-
тию, но вместо того -
Мой друг, моя мечта - советник лучший мой
В скорбях и в радости - явилась предо мной.
Она приближалась, подобная одному из тех небесных созданий, которые
являются юным романтикам в мечтах о сияющем рае, - царица красоты, не
украшенная ничем, кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее
поступь, что ни одним звуком не дала знать о себе, и если бы не волшеб-
ный трепет, сообщившийся мне при ее приближении, она проскользнула бы
мимо незамеченной, невидимой, подобно другим скромным красавицам. Стран-
ная печаль была разлита в ее чертах, словно слезы, застывшие на одеянии
Декабря, когда она указала мне на борьбу стихий под открытым небом и об-
ратила мое внимание на тех двух, что присутствовали здесь".
Этот кошмар занимал десять рукописных страниц и заканчивался такой
суровой проповедью, предрекавшей неминуемую гибель всем, кто не принад-
лежит к пресвитерианской церкви, что за него присудили первую награду.
Это сочинение, по общему мнению, было лучшим из всех, какие читали на
вечере. Городской мэр, вручая автору награду, произнес прочувствованную
речь, в которой сказал, что за всю жизнь не слышал ничего красноречивее
и что сам Дэниель Уэбстер мог бы гордиться таким сочинением.
Заметим мимоходом, что сочинений, в которых слово "прекрасный" повто-
рялось без конца, а человеческий опыт назывался "страницей жизни", было
не меньше, чем всегда.
Наконец учитель, размякший от выпивки до полного благодушия, отодви-
нул кресло и, повернувшись спиной к зрителям, начал чертить на доске
карту Америки для предстоящего экзамена по географии. Но рука у него
дрожала, с делом он справлялся плохо, и по зале волной прокатился сдав-
ленный смешок. Учитель понял, что над ним смеются, и захотел попра-
виться. Оп стер губкой чертеж и начертил его снова, но только напортил,
и хихиканье усилилось. Учитель весь ушел в свою работу и, повидимому,
решил не обращать никакого внимания на смех. Он чувствовал, что все на
него смотрят; ему казалось, что дело идет на лад, а между тем смех не
умолкал и даже становился громче. И недаром! Над самой головой учителя
приходился чердачный люк, вдруг из этого люка показалась кошка, обвязан-
ная веревкой; голова у нее была обмотана тряпкой, чтобы она не мяукала;
медленно спускаясь, кошка изгибалась то вверх, то вниз, хватая когтями
то веревку, то воздух. Смех раздавался все громче и громче - кошка была
всего в шести дюймах от головы учителя, поглощенного своей работой, -
ниже, ниже, еще немножко ниже, и вдруг она отчаянно вцепилась когтями
ему в парик и в мгновение ока вознеслась на чердак, не выпуская из лап
своего трофея. А лысая голова учителя засверкала под лампой ослепи-
тельным блеском - ученик живописца позолотил ее!
Этим и кончился вечер. Ученики были отомщены. Наступили каникулы.
ГЛАВА XXII
Том вступил в новое общество "Юных трезвенников", привлеченный блес-
тящим мундиром. Он дал слово не курить, не жевать табак и не употреблять
бранных слов, пока состоит в этом обществе. И тут же сделал новое откры-
тие, а именно: стоит только дать слово, что не будешь чего-нибудь де-
лать, как непременно этого захочется. Скоро Тому ужасно захотелось ку-
рить и ругаться; до того захотелось, что только надежда покрасоваться
перед публикой в алом шарфе не позволила ему уйти из общества "Юных
трезвенников". Приближалось Четвертое июля; но скоро он перестал наде-
яться на этот праздник - перестал, не проносив своих цепей и два дня, -
и возложил все свои надежды на старого судью Фрэзера, который был при
смерти. Хоронить его должны были очень торжественно, раз он занимал та-
кое важное место. Дня три Том усиленно интересовался здоровьем судьи
Фрэзера и жадно ловил каждый слух о нем. Иногда судья подавал надежды -
и настолько, что Том вытаскивал все свои регалии и любовался на себя в
зеркало. Но на судью никак нельзя было положиться - то ему становилось
лучше, то хуже. Наконец объявили, что дело пошло на поправку, а потом -
что судья выздоравливает. Том был очень недоволен и, чувствуя себя оби-
женным, сейчас же подал в отставку. В ту же ночь судье опять стало хуже,
и он скончался. Том решил никогда никому больше не верить.
Похороны были великолепные. Юные трезвенники участвовали в церемонии
с таким блеском, что бывший член общества чуть не умер от зависти.
Все-таки Том был опять свободен и в этом находил некоторое утешение. Те-
перь он мог и курить и ругаться, но, к его удивлению, оказалось, что ему
этого не хочется. От одной мысли, что это можно, пропадала всякая охота
и всякий интерес.
Скоро Том неожиданно для себя почувствовал, что желанные каникулы ему
в тягость и время тянется без конца.
Он начал вести дневник, но за три дня ровно ничего не случилось, и
дневник пришлось бросить.
В город приехал негритянский оркестр и произвел на всех сильное впе-
чатление. Том и Джо Гарпер тоже набрали себе команду музыкантов и два
дня были счастливы. Даже славное Четвертое июля вышло не совсем удачным,
потому что дождик лил как из ведра, процессия не состоялась, а величай-
ший человек в мире, как полагал Том, настоящий сенатор Соединенных Шта-
тов Бентон ужасно разочаровал его, потому что оказался не в двадцать
пять футов ростом, а много меньше.
Приехал цирк. Мальчики после этого играли в цирк целых три дня, уст-
роив палатку из рваных ковров. За вход брали три булавки с мальчика и
две с девочки, а потом забросили и цирк.
Приехал гипнотизер и френолог, потом опять уехал, и в городишке стало
еще хуже и скучней. У мальчиков и девочек несколько раз бывали вечерин-
ки, но так редко, что после веселья еще трудней становилось переносить
зияющую пустоту от одной вечеринки до другой.
Бекки Тэтчер уехала на каникулы с родителями в Константинополь, и в
жизни совсем не осталось ничего хорошего.
Страшная тайна убийства постоянно тяготела над мальчиком. Она изводи-
ла его, как язва, непрестанно и мучительно.
Потом он заболел корью.
Две долгие недели Том пролежал в заключении, отрезанный от мира, от
всего, что в нем происходит. Он был очень болен и ничем не интересовал-
ся. Когда он наконец встал с постели и, едва передвигая ноги, побрел в
центр города, то нашел решительно во всех грустную перемену. В городе
началось "религиозное обновление", и все "уверовали", не только взрос-
лые, но даже мальчики и девочки. Том долго ходил по городу, надеясь уви-
деть хотя бы одного грешника, но везде его ждало разочарование. Джо Гар-
пера он застал за чтением Евангелия и с огорчением отвернулся от этой
печальной картины. Он разыскал Бена Роджерса, и оказалось, что тот наве-
щает бедных с корзиночкой душеспасительных брошюр. Джим Холлис, которого
он долго разыскивал, сказал, что корь была ему послана от бога, как пре-
дупреждение свыше. Каждый мальчик, с которым он встречался, прибавлял
лишнюю тонну груза к тяжести, которая лежала на душе у Тома. А когда,
доведенный до отчаяния, он бросился искать утешения у Гекльберри Финна,
то был встречен текстом из Писания и, совсем упав духом, поплелся домой
и слег в постель, думая, что он один во всем городе обречен на вечную
