русском лагере все зависело, в самом деле была направлена к тому, чтобы
окружить и взять в плен французского императора.
Обратимся к тому, что можно было бы назвать "предысторией" огромной
важности событий, разыгравшихся на берегах Березины. Еще когда Кутузов,
оставив Москву и перейдя на старую Калужскую дорогу, находился в Красной
Пахре, туда явился Александр Иванович Чернышев, флигель-адъютант и любимец
царя, и привез Кутузову план, выработанный военным окружением царя. И царь
и его советники, начиная с этого же Чернышева, составляли свой план в том
уютном царском кабинете Зимнего дворца, где Александр Павлович, собственно,
и проделал всю кампанию двенадцатого года, т. с. царь сам никаких планов не
составлял, а лишь "одобрял" планы царедворцев в эполетах. План был большой,
разработанный и "неопровержимо" вел к тому, что Наполеон при отступлении
будет окружен и взят в плен. Предполагалось, что он пойдет либо из
Смоленска через Витебск, Бочейково и село Глубокое, и тогда его необходимо
подстеречь на реке Уле, у местечка Чашников, или в другом месте берега этой
реки, где Наполеон попытался бы перейти через Улу, либо, что было гораздо
вероятнее, Наполеон предпочтет идти на Смоленск, Оршу, Борисов и Минск, где
у него были заготовлены большие запасы продовольствия, и тогда подстеречь
его должно у реки Березины, где он попытается через Борисово или иное место
перейти реку. Река Ула, текущая на север и впадающая в Двину, и река
Березина, текущая на юг и впадающая в Днепр, так близко протекают на
известном протяжении одна от другой, что со стратегической точки зрения
прохода между ними никак предполагать нельзя было.
Итак, на Уле или на Березине Наполеона должны встретить все военные силы
России, какие там имеются (на северном фланге - Витгенштейн, на южном -
Чичагов), и преградить ему возможность речной переправы; а так как с
востока на запад, к Уле или к Березине, все равно, французов будет гнать
главная русская армия Кутузова, то, следовательно, Наполеону останется
только капитулировать. Таков был этот план в главных его чертах. Были
разработаны и все подробности, и все выходило гладко и безошибочно. По
крайней мере в Зимнем дворце план оказывался великолепным.
И вот тут-то, с момента, когда Чернышев привез этот план Кутузову, и
начинает зарождаться березинская драма. Кутузов поступил в своем всегдашнем
духе: он ничего не возразил по существу и направил соответственные
распоряжения Витгенштейну и Чичагову, но он не одобрял этот план, не желал
его осуществления и не верил в его осуществление. Он слегка, деликатно
намекнул Александру насчет "трудностей" и сделал вид, будто принял план.
Однако царь очень хорошо понял натуру и отношение фельдмаршала к его
царской особе. Царь не верил ни одному слову Кутузова и пустился на
опаснейшее дело: за спиной и без ведома фельдмаршала он стал давать
указания и советы (которые, исходя от царя, получали, конечно, значение
повелений) как Витгенштейну, так и Чичагову. Получалась путаница, выходил
разнобой и двоевластие, а кроме того, если у царя были люди, шпионившие за
Кутузовым, то и у Кутузова были люди, державшие его более или менее в курсе
того, что происходит в Зимнем дворце, в ставке Витгенштейна и в ставке
Чичагова. Старый фельдмаршал все знал и учитывал, и если еще в Красной
Пахре он не желал осуществления плана Александра, то теперь, когда
наступила критическая минута, он его окончательно отвергал. И, конечно,
вовсе не личные чувства руководили Кутузовым в его поступках в березинском
деле. Это значило бы совсем не понимать Кутузова и подходить к очень
большому человеку со слишком маленьким мерилом. Нет, Вильсон был более прав
в своей оценке, чем Ермолов или Денис Давыдов, или ряд других наблюдателей
и критиков: у Кутузова была определенная политическая цель, в которой он
видел благо России, и эта цель заключалась, как уже сказано, в том, чтобы
выгнать Наполеона из России, и ни шагу далее. Уничтожение вторгнувшейся
армии было достигнуто Кутузовым, а больше ничего фельдмаршалу и не
требовалось.
После всего, что было уже сказано, незачем останавливаться на радикально
противоположной точке зрения царя. С этой царской точки зрения захватить в
плен Наполеона и низвергнуть этим его с престола было важнее всего на
свете. До царя уже доходило, как в Европе ждут именно этого решения.
В своем лондонском окружении русский посол в Англии, старый князь Воронцов,
был решительно убежден, что Наполеон лично погибнет или, по крайней мере,
попадет в плен, но ни в каком случае не окажется в Париже. "Кончилось тем,
что стали бить этого тирана до тех пор, пока не будет разрушено все его
колоссальное могущество, потому что я не вижу, как это чудовище избегнет
смерти или плена" [12], - так писал старый Воронцов сыну 4 декабря 1812 г.
Пометка на письме показывает, что письмо это дошло по назначению только 6
февраля 1813 г., т. е. когда не только Наполеон уже давно был в Париже, но
когда уже полным ходом шли грандиозные приготовления французского
императора к новой войне.
Воронцов, как и царь, не одобрял действий Кутузова. Но Кутузов лучше всех
знал, что ловить Наполеона, сидя в Зимнем дворце или в кресле перед камином
в доме русского посольства в Лондоне, гораздо легче, чем сделать это на
реке Березине. Он знал о страшных потерях русской армии, потерях и от боев,
и от холода и голода. Правда, дух русской армии был выше всяких похвал,
дисциплине подчинялись охотно, с готовностью, не из-за шпицрутенов. Все это
было так, но численность русской армии (именно после Красного, при
наступлении морозов и исчезновении фуража) стала резко уменьшаться.
О присылке зимней одежды для солдат и ополченцев слышно было очень мало, и
мерзли они люто в этом тяжелом пути.
О бедственном состоянии русской армии свидетельствует и Барклай.
Еще до перехода Наполеона через Березину и, следовательно, до перспективы
его появления в Париже и организации новой армии Барклай уже не скрывал
перед Александром, что русская армия не будет в состоянии в настоящем споем
виде продолжать войну: "Ваша армия, государь, в дурном состоянии, потому
что армия, в которой управление дезорганизовано, есть тело без души. Пока
она еще действует в защиту отечества под влиянием патриотического народного
духа, но после перехода через границу эта армия не будет соответствовать
своему назначению, если она останется в нынешнем положении".
Кутузовский штаб говорил, что русская армия, которая шла по следам
отступающего Наполеона, была так слаба, что истинное положение дел надо
было утаивать "не только от неприятеля, но и от самих чиновников, в армии
служащих". Вот численная сила русских войск ко времени занятия Вильны (к 10
декабря 1812 г.), по данным самого Кутузова.
В русской "главной армии" (т. е. той, которая шла от Тарутина до Вильны
вслед за Наполеоном) оказалось к 10 декабря всего 27 464 человека и 200
орудий, а когда она выходила из Тарутина, в ней было 97112 человек при 622
орудиях. Итак, за два месяца пути выбыло из строя 70 тысяч человек. Из них
более или менее точному учету поддается только цифра в 60 тысяч: 48 тысяч
больных лежали в госпиталях, 12 тысяч убиты в боях или умерли от ран и
болезней. Правда, можно было надеяться к этой ничтожной цифре (27464
человека) прибавить войска Витгенштейна (34 483 человека) и Чичагова (24438
человек). Но эти армии Чичагова и Витгенштейна были для Кутузова не очень
ясно учитываемой величиной, а уж в таланты обоих предводителей он и совсем
мало верил.
При таких условиях "поймать" Наполеона не представлялось Кутузову делом
весьма верным, и тактика фельдмаршала больше всего и вытекала из убеждения,
что без определенного смысла проливать солдатскую кровь непозволительно.
Царь имел, конечно, в виду, что австрийские "союзники" Наполеона (т. е.
Шварценберг со своим корпусом) не весьма стесняют Чичагова и что вообще эта
"война" на южном фланге является скорее притворством и пародией на войну.
Уже после открытия военных действий были известны очень успокоительные
симптомы и сведения. Меттерних имел возможность дать знать Александру, что
"настоящей" войны австрийцы против русских вести не будут. Вот что писал
генерал Тормасов генералу Сакену секретно еще 7 июля 1812 г. из Луцка: "В
заключение поставляю обязанностью открыть вашему превосходительству, что по
высочайшему удостоверению со стороны австрийской границы можем мы быть
покойны, каковую важную тайну относительно безопасности нашей от австрийцев
никому вверять не должно" [13]. Да и Наполеон уже с середины войны перестал
верить в реальную помощь со стороны Австрии. Значит, Чичагов освобождался
для своевременного активного участия в окружении и пленении Наполеона.
Витгенштейн на северном фланге был более связан. Весь конец лета и раннюю
осень Витгенштейн простоял за Дриссой. Только когда к нему подошло
петербургское ополчение, он начал действовать. 19 октября Витгенштейну
удалось заставить Сен-Сира отступить от Полоцка, после чего русские заняли
этот город, казаки же показались уже около Витебска. 30 октября Витгенштейн
при Чашниках снова отбросил Сен-Сира к западу, причем были отброшены и
подоспевшие на помощь Сен-Сиру войска маршала Виктора, герцога Беллюнского.
Затем, идя за отступающим Виктором, Витгенштейн 6 ноября занял Витебск, а
14-го, когда Виктор остановился у Смоленска (точнее - у Смольянцев),
Витгенштейн снова отбросил его, взял пленных и несколько орудий.
И вот тут-то пресеклись сравнительно легкие подвиги Витгенштейна. Он знал,
что именно нужно делать ему по диспозиции, заблаговременно ему сообщенной:
идти дальше немедленно за Виктором и принять участие в предстоявшем
генеральном бою под Березиной, но непреодолимый страх перед встречей с
Наполеоном сковал Витгенштейна. Полководец он был третьестепенный, и именно
его-то и разгромил впоследствии, уже весной 1813 г., Наполеон в двух битвах
- под Лютценом и Бауценом, когда, к несчастью русских войск, скончался
Кутузов и Александр назначил Витгенштейна главнокомандующим. Милорадович
тогда, после Бауцена, явился к Витгенштейну и сказал ему: "Благо отечества
требует, чтобы вы были сменены", но теперь, под Березиной, и не думали
сменять Витгенштейна. Он был предоставлен самому себе, и он "опоздал".
Но главная роль предназначалась не Витгенштейну, а Чичагову. Павел
Васильевич Чичагов был адмиралом, побывал морским министром и пост
командующего армией получил совершенно случайно. Еще в 1811 г. царь,
который очень его любил, назначил его на несколько странный пост:
"главнокомандующим Молдавией, Валахией и Черноморским флотом". Тут и
застала его война 1812 г. В тот момент, когда ему пришлось выполнять дело
колоссальной трудности ("поймать" Наполеона), у Чичагова было под командой
около 24,5 тысяч человек. Горячий человек, несколько фантазер, лишенный
способности командовать большими массами, Чичагов навеки опозорил свою
репутацию и свое историческое имя как раз на этой злосчастной для него
Березинской переправе. Поколения русских детей знакомились по басне Крылова
"Щука и кот", написанной специально по поводу Березины, с тем, как у щуки
крысы хвост отъели, т. е. как адмирал потерпел на сухом пути неудачу.
Поколения взрослых, учась истории, узнавали, как Чичагов испортил конец
Отечественной войны, упустив Наполеона. Позднейшая военная историография, и
русская и западноевропейская, смотрит на дело не так и "вину" раскладывает
на трех лиц: Чичагова, Витгенштейна и Кутузова, но после всего сказанного
выше незачем тут распространяться, что "вина" Кутузова не в том, что он не
взял в плен Наполеона, которого он вовсе не хотел и не считал возможным
взять в плен, но разве только в том, что он не высказался в этом смысле
прямо и открыто.
Вот вкратце главные факты, которые нужно знать, чтобы отдать себе отчет в
общем характере этого события.
16 ноября г. Минск, где огромные продовольственные и боевые запасы ждали
Наполеона, был занят русскими войсками - авангардом армии Чичагова под
