раненых, которых эвакуировали из Москвы перед выступлением великой армии.
Охранять этот обоз должны были около 300 солдат. По пути на них напали
русские партизаны и часть регулярных русских войск. Их обстреливали издали,
но им удалось спастись, каким-то образом отразив атаку. "Мы решили стать в
маленькое карре и скорее дать себя перебить до последнего человека, чем
попасть в плен к крестьянам, которые убили бы нас медленно ударами ножа или
каким-нибудь другим любезным способом".
Французы шли в Смоленск по дороге, "уже за три месяца перед тем
опустошенной", как пишет один из участников похода, Балари, своей жене во
Францию. Целый ряд таких писем, написанных в пути, был перехвачен казаками
и находится теперь в наших архивах. В письмах, конечно, французские офицеры
и солдаты не смели и сотой доли писать о всем том, что они переживали. Но и
того, что они писали, более чем достаточно. "Мы прошли по самой дурной и
опустошенной дороге, лошади, павшие в пути, тотчас же пожирались", - пишет
другой офицер своей матери, уже придя в Смоленск. "В нашей армии кавалерии
уже нет, немного осталось лошадей, и те падают от голода и холода, - и еще
до того как падут, их уже распределяют по кускам". Лейб-медик Наполеона
доктор Ларрэй пишет жене: "Я еще никогда так не страдал. Египетский и
испанский походы - ничто сравнительно с этим. И мы далеко еще не у конца
наших бедствий... Часто мы считали себя счастливыми, когда получали
несколько обрывков конской падали, которую находили по дороге". Если такова
была жизнь сановника и любимого доктора самого императора, то можно легко
себе представить, каково приходилось нижним чинам отступающей армии.
"Вся почти кавалерия идет пешком, не наберется на пятый полк и одной сотни
конных", - доносит французский инженер Монфор своему начальнику генералу
Шаслу.
Голод приобретал катастрофические размеры для французской армии.
Уже в начале отступления французов, на переходе от Вязьмы до Смоленска,
русский генерал Крейц, идя походом со своим полком, услышал какой-то шум в
лесу, правее дороги. Въехав в лес, он с ужасом увидел, что французы ели
мясо одного из своих умерших товарищей [5]. Дело было еще до морозов, до
полного расстройства французской армии, до неслыханных бедствий, ждавших ее
впереди. Это показание Крейца подтверждается рядом других аналогичных.
"...Кроме лошадиного мяса, им есть нечего. По оставлении Москвы и Смоленска
они едят человеческие тела..." [6].
"...Голод вынудил их не только есть палых лошадей, но многие видели, как
они жарили себе в пищу мертвое человеческое мясо своего одноземца...
Смоленская дорога покрыта на каждом шагу человеческими и лошадиными
трупами"[7], - пишет Воейков престарелому поэту Державину 11 ноября из
Ельни. Как видим, везде тут речь идет о начале отступления, о перегоне
Москва - Смоленск. Что поедание трупов сделалось обыденным явлением в конце
бедственного отступления, об этом свидетельств сколько угодно.
Но нам важно зафиксировать факт страшного голода именно в тот период, когда
еще и морозов не было, а стояла прекрасная солнечная осень.
Именно голод, а не мороз быстро разрушил наполеоновскую армию в этот период
отступления.
В интересных записках русского генерала Крейца, проделавшего всю кампанию,
я нашел следующее свидетельство:
"Несправедливо французские писатели обвиняют холод причиною гибели армии
Наполеона. От Малого Ярославца до Вязьмы время было очень теплое; от Вязьмы
до Смоленска были приморозки. Около г. Ельни выпал первый снег, но очень
малый. Днепр однако же покрылся прозрачною льдиною, по которой еще никто не
смел ходить, кроме первого Нея. От Смоленска до Борисова холод был сильнее,
но сносный, мы ночевали на поле без крыш". В Борисове генерал Крейц в
первый раз ночевал под крышей. Это между прочим иллюстрирует, в каких
условиях находилась и русская армия в этом походе. "От Борисова до Вильно
морозы были весьма суровы, и здесь по большей части французы перемерзли.
Они погибли больше от голода, изнурения, беспорядка, грабительств и потери
всякой дисциплины, а кавалерия - от тех же причин и от весьма дурной и
безрассудной ковки лошадей" [8].
Дисциплина в чисто французских частях пока еще держалась. Вот что писал
пленный французский кирасирский генерал Опиа императору Александру спустя
какой-нибудь месяц после конца отступления великой армии, беспристрастно
описав ужасы отступления, - речь идет о суровом, для многих и многих крайне
тягостном приказе Наполеона (между Вязьмой и Смоленском) сжечь все кареты,
весь колоссальный обоз награбленных в Москве ценностей ввиду военной
опасности тащить за собой все эти богатства: "Многие корпуса, многие
генералы исполнили приказ в тот же день. Люди испытывали какое-то
наслаждение в том, чтобы как можно строже исполнить свои обязанности по
отношению к императору. Чем больше обстоятельства казались трудными и
критическими, тем больше его любили и тем больше привязывались к нему, как
единственному лоцману, который может спасти корабль"[9].
Но в немецких и итальянских, а отчасти польских отрядах упадок дисциплины
проявлялся уже в самых грозных симптомах.
Отступающие французы влекли за собой несколько тысяч русских пленных,
взятых с начала войны. Их почти вовсе перестали кормить. Велено было
слабосильных пристреливать.
В одной только партии русских пленных, которых французы гнали от Москвы до
Смоленска, было пристрелено 611 человек (из них 4 офицера). Пристреливали
их как слабосильных [10]. Пленных убивали даже при малейшем признаке
отставания. Их погибло, конечно, много тысяч человек. Трупы расстрелянных
русских пленных постоянно встречались между трупами французов по дороге, на
всем пути отступления наполеоновской армии.
Народная война, до сих пор олицетворяемая действиями регулярной армии и
неорганизованными выступлениями крестьян, отныне приняла еще новую форму.
Мы говорим о партизанском движении.
4
Нужно сказать, что мысль о партизанской войне подсказывалась прежде всего
примером Испании. Это признавали и вожди русского партизанского движения.
Полковник Чуйкевич, писавший свои "Рассуждения о войне 1812 года" во время
самой этой войны (хотя книга вышла в свет уже в марте 1813 г.), вспоминает
и ставит в образец испанцев: "Быстрые успехи французского оружия в Испании
происходили оттого, что жители сей страны, кипя мщением против французов,
полагались излишне на личную свою храбрость и правость своего дела.
Собранные наскоро ополчения противопоставлялись французским армиям и были
разбиваемы врагами, превосходившими их числом и опытностью. Сии несчастные
уроки убедили мужественных испанцев переменить образ войны. Они великодушно
решились предпочесть хотя долговременную, но верную в пользу их борьбу.
Уклоняясь от генеральных сражений с французскими силами, они разделили свои
собственные на части... часто прерывали сообщения с Францией, истребляли
продовольствие неприятеля и томили его беспрерывными маршами... Тщетно
французские полководцы переходили с мечом в руках из одного края Испании в
другой, покоряли города и целые области. Великодушный народ не выпускал из
рук оружия, правительство не теряло бодрости и осталось твердым в принятом
единожды намерении: освободить Испанию от французов или погребсти себя под
развалинами. Нет, вы не падете, мужественные испанцы!" Русская народная
война, как я уже имел случай заметить, была совсем не похожа на испанскую.
Она велась больше всего русскими крестьянами уже в армейских и ополченских
мундирах, но от этого она не становилась менее народной.
Одним из проявлений народной войны было партизанское движение.
Вот как началась организация этого дела. Еще за пять дней до Бородина к
князю Багратиону явился подполковник Денис Давыдов, прослуживший у князя
пять лет адъютантом. Он изложил ему свой план, заключавшийся в том, чтобы,
пользуясь колоссально растянутой коммуникационной линией Наполеона - от
Немана до Гжатска и далее Гжатска, в случае дальнейшего движения французов,
- начать постоянные нападения и внезапные налеты на эту линию, на склады,
на курьеров с бумагами, на обозы с продовольствием. По мысли Давыдова,
небольшие конные отряды совершают внезапные налеты, причем, сделав свое
дело, партизаны скрываются от преследования впредь до нового случая; они
могли бы, кроме того, стать опорными пунктами и ячейками для сосредоточения
и вооружения крестьян. Дело было перед Бородином, и, по словам Давыдова,
"общее мнение того времени" было то, что, одержав победу, Наполеон заключит
мир и вместе с русской армией пойдет в Индию. "Если должно непременно
погибнуть, то лучше я лягу здесь; в Индии я пропаду со 100 тысячами моих
соотечественников без имени и за пользу, чуждую моего отечества, а здесь я
умру под знаменем независимости..." - так говорил Давыдов князю Багратиону.
Об этом плане Багратион доложил Кутузову, но Кутузов был очень осторожен и
к полетам героической фантазии не был склонен, однако разрешил дать Денису
Давыдову 50 гусар и 80 казаков. Багратион был недоволен этой скупостью. "Я
не понимаю опасений светлейшего, - говорил он, передавая Давыдову о слишком
скромных результатах своего ходатайства, - стоит ли торговаться из-за
нескольких сотен человек, когда дело идет о том, что в случае удачи он
может лишить неприятеля подвозов, столь ему необходимых, в случае неудачи
он лишится только горсти людей. Как же быть, война ведь не для того, чтобы
целоваться... Я бы тебе дал с первого же разу 3 тысячи, ибо не люблю ощупью
дела делать, но об этом нечего и говорить; князь (Кутузов. - Е. Т.) сам
назначил силу партии; надо повиноваться" [11]. Багратион говорил это за
пять дней до смертельной раны в бою, а после его смерти Давыдову и подавно
нельзя было надеяться получить больше людей. Но, все равно, он пустился в
путь и со своими 130 гусарами и казаками, обходя великую армию в тылу
Наполеона.
Таково было очень скромное и пока совсем неприметное начало партизанской
войны, бесспорно сыгравшей свою роль в истории 1812 г., и именно во вторую
половину войны. Не только кадровые офицеры становились организаторами
партизанских отрядов. Были и такие случаи: 31 августа 1812 г. русский
арьергард стал отходить с боем из Царева-Займища, куда уже входили
французы. Под солдатом драгунского полка Ермолаем Четвертаковым была ранена
лошадь, и всадник попал в плен. В Гжатске Четвертакову удалось бежать от
конвоя, и он явился в деревню Басманы, лежавшую далеко к югу от столбовой
Смоленской дороги, по которой шла французская армия. Здесь у Четвертакова
возникает план той самой партизанской войны, который в те дни возник и у
Давыдова: Четвертаков пожелал собрать из крестьян партизанский отряд.
Отмечу интересную черту: когда еще в 1804 г. крестьянину Четвертакову
"забрили лоб", он бежал из полка, был пойман и наказан розгами. Но теперь
он не только решил сам изо всех сил бороться с неприятелем, но и побудить к
этому других. Крестьяне деревни Басманы отнеслись к нему недоверчиво, и он
нашел лишь одного приверженца. Вдвоем они пошли в другую деревню. По пути
они встретили двух французов, убили их и переоделись в их платье. Встретив
затем (уже в деревне Задково) двух французских кавалеристов, они и тех
убили и взяли их лошадей. Деревня Задково выделила в помощь Четвертакову 47
крестьян. Затем маленький отряд под предводительством Четвертакова перебил
сначала партию французских кирасир численностью в 12 человек, потом отчасти
перебил, отчасти обратил в бегство французскую полуроту численностью в 59
человек, отобрал экипажи. Эти удачи произвели громадное впечатление, и уж
теперь деревня Басманы дала Четвертакову 253 человека добровольцев.
Четвертаков, неграмотный человек, оказался прекрасным администратором,
тактиком и стратегом партизанской войны. Тревожа неприятеля внезапными
нападениями, умно и осторожно выслеживая небольшие французские партии и
молниеносными нападениями истребляя их. Четвертакову удалось отстоять от
мародерских грабежей громадную территорию вокруг Гжатска. Четвертаков
