патриотической проповеди. Наполеоновская армия забирала церковную утварь,
пользовалась церковными зданиями как квартирами и нередко как конюшнями.
Это давало главное содержание антифранцузской церковной проповеди.
Наполеон приказал широко распространять через лазутчиков и всех вообще, что
он не преследует православной веры. Польский переводчик (переводящий с
французского слово "император" словом "цесарь") выразил это так: "Что
говорят попы о прибытии французов, известно ли им, что Наполеон не сделает
воины вере, но только своим неприятелям? Известно ли, что цесарь строго
приказал почитать церкви, монастыри, архимандритов и попов?" Эта
наполеоновская контрагитация имела чрезвычайно мало успеха, и об
осквернении церквей поминалось с возмущением еще долгие годы после
нашествия.
Нужно сказать, что в оккупированных местностях оставшееся духовенство,
чтобы получить право на богослужение, входило в деловые сношения с
неприятельскими властями. Священник Мурзакевич в Смоленске даже встретил
однажды Наполеона "с крестом", выйдя ему навстречу, и за это и за другие
действия того же порядка подвергся преследованиям после ухода французов.
Были и еще подобные случаи в других местах, но от обвинения в измене
духовенство все же в конце концов избавилось. Сложнее было положение
православного духовенства в Литве и Белоруссии, относительно которых в
течение всей войны была общая молва о том, что эти земли навсегда уже
отойдут к восстанавливаемой Наполеоном Польше.
Варлаам, архиепископ могилевский, получил 25 июля 1812 г. от маршала Даву
приказ привести население Могилева к присяге на верность Наполеону.
Архиепископ явился с соответствующей свитой в кафедральный собор и здесь
привел народ к требуемой присяге и отслужил молебен с поминовением имени
"великодержавного государя французского императора и италийского короля
великого Наполеона и супруги его императрицы и королевы Марии-Луизы". То же
самое произошло во всех церквах могилевской епархии. Любопытно, что
секретарь консистории Демьянович, впоследствии обличавший Варлаама, не
советовал Варлааму присягать и приводить к этой присяге по весьма
удобопонятной причине: "...поелику французы еще не совершенно овладели
Белорусской страной", а другой позднейший обличитель Варлаама, иеромонах
Орест, не только тоже приводил к присяге на верность Наполеону, но даже
доносил на тех духовных лиц, которые отказывались это делать.
И Варлаам, и Орест, и духовенство, за ними пошедшее, все они были, как и
многие, вполне убеждены в конечной победе Наполеона, в отторжении западных
губерний от России и хотели полной покорностью по отношению к грозному
завоевателю спасти православную епархию от грозившего натиска со стороны
католической церкви. Лучше Даву, чем ксендз-официал Маевский, грозивший
православному архиепископу; лучше Наполеон, чем римский папа. Так
оправдывал Варлаам свой поступок, если не этими словами, то подобной
аргументацией по существу [20].
Говоря о духовенстве в 1812 г., необходимо отметить еще одну любопытную
подробность, прямо относящуюся к деликатной и затейливой проблеме об
антихристе. Дело в том, что еще во вторую воину с Наполеоном, зимой и
ранней весной 1807 г., синод счел политичным широко поставить с церковного
амвона проповедь о том, что Наполеон есть предтеча антихриста. В народе для
краткости Наполеона тогда стали именовать просто антихристом, так как
"предтеча" - слово трудное и невразумительное. Потом, когда после битвы при
Фридланде был внезапно заключен не только мир, но и теснейший дружественный
союз между благоверным православным царем и этим самым антихристом, когда
оба они публично обнимались и лобызались на тильзитском плоту, когда
антихрист получил от царя ленту Андрея Первозванного, а царь получил от
антихриста звезду Почетного легиона, то синод приказал духовенству в самом
спешном порядке умолкнуть и ни о каких предтечах не сметь отныне и думать.
Умолкли. Но как быть теперь, в 1812 г., когда Наполеон повел себя в таком
отчетливо выраженном антихристовом стиле: оскверняет церкви, разоряет
Россию, жжет Смоленск, жжет и грабит Москву? Очень уж соблазнительно было
вспомнить об антихристе, тем более что Наполеон, как сказано, уже в 1807 г.
вплоть до Тильзита был по этой части в сильнейшем подозрении. И вот эта
проповедь снова сама собой кое-где началась уже с конца лета 1812 г. Но
положительно не везло духовенству с этой темой! Опять пришлось ее оборвать,
и притом по самой простой причине: в России тогда и в крестьянстве, и в
мещанстве, и в купечестве, и среди православных, и среди раскольников было
немало начитанных в писании людей, которых называли начетчиками и которые
превосходно знали и Евангелие и Библию и Апокалипсисом интересовались в
особенности. Эти начетчики нередко в религиозных спорах сбивали с толку и
ставили в тупик не только священников, но и архиереев. Они-то и заставили
духовенство продумать до конца эту проповедь о появлении антихриста.
Получилось нечто неладное, несуразное и даже определенно вредное.
Дело в том, что в конце концов спохватились: если в самом деле народ в
России удостоверится, что Наполеон есть антихрист, то может махнуть рукой
на сопротивление, так как ведь антихристу именно и предсказана полная
победа и затем тысячелетнее благополучное царствование, а что потом, в 2812
г., антихристу придется круто, так ведь дожидайся этого благоприятного
времени! И вот пастырям рекомендуется снять с Наполеона этот выгодный для
него навет, будто он - антихрист. Пусть не хвастается: вовсе он не
антихрист! "Да не смущается сердце ваше, не унывайте, не думайте, чтоб это
был антихрист, особенный человек греха, предреченный в священном писании,
что он явится в последние времена... Много в прошедшем времени было таких,
о коих также думали, будто они - антихристы, но думали все напрасно...
Итак, не думайте вопреки священному писанию и здравому рассудку, что будто
Наполеона Бонапарта яко антихриста победить не можно, но он не что иное,
как обманщик, воюющий не силой, а хитростью..."
Мы уже отметили, что и без этой агитации настроение народа было непримиримо
враждебным по отношению к внешнему врагу, и ненависть против него бушевала
ярким пламенем. Правительство все-таки не прекращало полицейских
наблюдений.
Но все эти ухищрения политической и иной полиции, добровольных и казенных
агентов и сыщиков, почтовых шпионов и перлюстраторов были совершенно
бесполезны уже начиная с октября 1812 г., с битвы при Тарутине и с ухода
Наполеона из Москвы. Если Александру простили его явную неспособность, его
удаление в безопасный Петербург на все время войны, - словом, простили все
только за решимость ни за что не мириться с Наполеоном, - то едва начала
выясняться грозящая вражеской армии гибель, едва, еще не веря себе, стали
замечать, что Бородино и гибель Москвы оказались вовсе не поражением и
концом России, а, напротив, губительными ударами, нанесенными врагу, затих
на время ропот и на самого царя и на царское окружение. Об этом именно
моменте и писал Пушкин в сожженной им, к несчастью, главе "Евгения
Онегина":
Гроза двенадцатого года Настала - кто тут нам помог? Остервенение народа,
Барклаи, зима иль русский бог? Но бог помог - стал ропот ниже...
Царское правительство с Тарутинской битвы могло уже не беспокоиться.
Грозный кризис миновал для него благополучно.
А Тарутино было еще только зарницей, предвещавшей грандиозные события, оно
было лишь первым симптомом грядущего освобождения России от неприятельского
нашествия и совсем пока неясным еще предвестием полного истребления великой
армии.
Комментарии
[1] Харкевич В. 1812 год в дневниках..., т. II, стр. 78-79. (Записки
Бенкендорфа).
[2] Ленингр. отд. Центр арх., Арх. культуры и быта, 159, щ 57. Дело об
ослушании крестьян, купленных надворным советником Яковлевым. Начато 7 мая
1812 г., кончено 27 октября 1813 г.
[3] Журналы комитета министров. Царствование Александра I, т. II. СПб.,
1888, щ 30, стр. 466.
[4] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-7, щ 8. Богдан Греве - Д.
П. Руничу, 15 октября 1812 г.
[5] Журналы комитета министров. Царствование Александра I, т. П, стр. 566.
[6] Журналы комитета министров. Царствование Александра I, приложение щ
XIII, стр. 712.
[7] Ленингр. отд. Центр. арх., Арх. культуры и быта, департамент
министерства юстиции, 1812 г. Рапорт прокурора от 13 декабря 1812 г.
[8] Там же, донесение пензенского губернского уголовных дел стряпчего
губернскому прокурору, 11 января 1813 г.
[9] Ростопчин-Александру I, 17 декабря 1806 г. Москва.
[10] Двенадцатый год в записках В. И. Бакуниной.- Русская старина, 1885, щ
9, стр. 397.
[11] Архив Ин-та истории АН СССР, бумаги Воронцова, VII, стр. 234 (без
подписи).
[12] Харкевич В. 1812 год в дневниках..., т. II, стр. 82-83 (Записки
Бенкендорфа).
[13] Отечественная война в письмах современников, щ 331. 16 января 1813 г.
Бромберг.
[14] Журналы комитета министров. Царствование Александра I, т. II, стр.
553.
[15] Бумаги, относящиеся к Отечественной войне 1812 г., собр. и изд. П. И.
Щукиным, т. III, стр. 72.
[16] Опись документов и дел, хранящихся в сенатском архиве.- Отечественная
война, щ 727, стр. 210-211.
[17] Двенадцатый год в записках В. И. Бакуниной.-Русская старина. 1885, щ
9, стр. 409.
[18] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-7, щ 8. Секретно.
Нижний-Новгород, 19 октября, щ 236, Рунич-Козодавлеву.
[19] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-7, щ 8. Секретно. Москва,
29 сентября 1813 г. Рунич-Козодавлеву. В собственные руки.
[20] Сб. РИО, т. 139. Акты, документы, и материалы для истории 1812 года,
стр. XXXV-XXXVII.
Глава VIII
ТАРУТИНО И УХОД НАПОЛЕОНА ИЗ МОСКВЫ
1
Cейчас же после пожара Москвы у Наполеона на первый план выступают две
задачи: первая и самая важная - непременно добиться здесь же, в Москве,
мира; вторая - предохранить от окончательного разграбления солдатами то,
что еще из съестных припасов и одежды могло уцелеть в Москве от пожара и
вместе с тем (одно с другим было неразрывно связано) спасти расшатанную
дисциплину в своей пестрой по составу армии. Обе задачи оказались
совершенно невыполнимыми.
Пожар уже утихал в некоторых частях города (в центре), но еще свирепствовал
на окраине, когда Наполеон переехал из Петровского замка обратно в Кремль.
Тут ему в самый день возвращения в Кремль сообщили, что генерал-майор
Тутолмин, начальник Воспитательного дома, просит поставить стражу возле
этого учреждения для охраны оставшихся в Москве питомцев. К полной
неожиданности, Наполеон не только удовлетворил ходатайство Тутолмина, но и
велел 18 сентября пригласить его в Кремль.
Наполеон так начал разговор с Тутолминым 18 сентября:
"Я бы желал поступить с вашим городом так, как я поступал с Веной и
Берлином, которые и поныне не разрушены; но россияне, оставивши сей город
почти пустым, сделали беспримерное дело. Они сами хотели предать пламени
свою столицу и, чтобы причинить мне временное зло, разрушили созидание
многих веков... Я никогда подобным образом не воевал. Воины мои умеют
сражаться, но не жгут. От самого Смоленска я более ничего не находил, как
пепел" [1].
В разговоре Наполеон был очень милостив. Говорил о преступности Ростопчина,
которому всецело приписывал поджоги. Выяснилось, что генерал-губернатор
велел увезти все пожарные трубы, и в этом Наполеон усматривал одну из
главных улик. Были и другие: действительные или мнимые показания людей,
судившихся в качестве поджигателей. Тутолмин на вопрос императора, не
желает ли он еще о чем-нибудь просить, попросил позволения написать рапорт
Марии Федоровне, высшей начальнице всех воспитательных домов в России.
Наполеон не только позволил, но еще предложил Тутолмину добавить, что он,
Наполеон, почитает по-старому Александра и желал бы заключить мир. Тутолмин
все это написал в тот же день и отправил с чиновником своего ведомства,
