докладывали об одном и том же: в городе начинаются пожары. Наполеон далеко
не сразу уразумел истинный смысл и размеры того явления, о котором ему
докладывали. У него сначала составилось такое представление, что это
солдаты его армии, рассеявшись по городу, громят брошенные дома и по их
неосторожности возникают пожары. Он призвал маршала Мортье, которого
назначил в этот день военным губернатором Москвы, и грозно приказал ему
немедленно прекратить грабежи, о которых уже начали доходить до него
многочисленные сведения. "Вы мне отвечаете своей головой за это!" -
прибавил император.
Он еще не успел заснуть, когда в третьем часу ночи ему сообщили, что горит
уже центральный квартал. Гостиный двор, средоточие московской торговли, и
что загораются дома, куда никто из французских солдат не только не входил,
но где и поблизости еще никаких французов не было. Бушевал ветер, искры
сыпались густым огненным дождем и зажигали соседние здания. Взошло солнце,
и при дневном свете вместо зарева пожаров над городом носились клубы дыма.
Когда Наполеон проезжал утром 15 сентября из Дорогомилова в Кремль, где
решил поселиться, Москва со своими великолепными дворцами и храмами
поразила его почти так же, как с Поклонной горы. Эти впечатления разделяли
с ним его маршалы и, насколько можно судить из случайно дошедших
документов, также все люди армии. Вот, например, первые впечатления
очевидца, офицера интендантского ведомства наполеоновских войск, которые мы
узнаем из его позднейшего письма, писанного в Москве 15 октября (и
перехваченного казаками). Он пишет о вступлении французов в Москву, т. е. о
событии, бывшем за. месяц до того: "Мы вошли в город с надеждой найти там
жителей и отдохнуть от дурных бивуаков, но там никого не было, кроме
французов и иностранцев, которые не хотели уходить вслед за русскими. Все
было спокойно, и ничто не предвещало ужасных событий, которые должны были
последовать. При входе в Москву меня охватило удивление, смешанное с
восхищением, потому что я ожидал увидеть деревянный город, как многие о том
говорили, но, напротив, почти все дома оказались кирпичными и самой изящной
и самой новой архитектуры. Дома частных лиц похожи на дворцы, и все было
богато и великолепно. Нас поместили в очень хорошей квартире" [19].
О ярких и в общем положительных впечатлениях, произведенных Москвой в самые
первые дни ее оккупации, говорит также первое письмо, которое Наполеон
написал императрице из Москвы на третий день после вступления своего в
столицу:
"Город так же велик, как Париж. Тут 1600 колоколен и больше тысячи красивых
дворцов, город снабжен всем. Дворянство уехало отсюда, купцов также
принудили уехать, народ остался... Неприятель отступает, по-видимому, на
Казань. Прекрасное завоевание - результат сражения под Москвой" [20].
Почему Наполеон думал тогда, что "народ" остался, неизвестно. Вскоре он
убедился, что и "народа" в Москве почти вовсе нет, если не считать
прячущихся по углам в разных частях необъятного города, в общем кучку в
несколько тысяч человек.
Французы буквально не могли поверить своим глазам, бродя по громадной
столице и видя, что она пуста. Зловещее и дикое это было впечатление.
"Вступая вслед за пехотой, я проходил через громадные площади и улицы. Я
заглядывал в окна каждого дома и, не находя ни одной живой души, цепенел от
ужаса. Изредка мы встречали (французские. - Е. Т.) кавалерийские полки,
мчавшиеся во весь опор по улицам и также никого не находившие", - читаем мы
показания одного французского артиллериста. Далеко не все понимали все
значение этого странного, неслыханного явления. "Я громко заявлял, что
город покинут жителями; теперь еще я без смеха не могу вспомнить, каким
наставительным тоном мне отвечал капитан Лефрансэ: "Подобным образом
больших городов не покидают. Эти канальи попрятались, мы их разыщем, и они
будут перед нами стоять на коленях!"
Но эти первые впечатления французской армии уже с утра 15 сентября стали
очень быстро вытесняться грозным событием, с часу на час принимавшим совсем
неслыханные, поистине чудовищные размеры. Пожары, начавшиеся еще с вечера
14 сентября, охватили уже полгорода и продолжали усиливаться.
Загорелся прежде всего винный двор, был взорван пороховой магазин, сгорел
Новый Гостиный двор. Ряды, потом разом в нескольких местах дома, церкви,
"особливо сожжены все фабрики..." "Эти пожары продолжались целых шесть
суток, так что нельзя было различить ночи от дня. Во все же сие время
продолжался грабеж". Французские солдаты, а за ними и французские мародеры
вбегали в дома и тащили все, что уцелело от огня. Брали белье, шубы, даже
женские салопы. "Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи,
а у многих снимали только сапоги, капоты или сюртуки. Если же найдут какое
сопротивление, то с остервенением того били, и часто до смерти". Кое-кто из
солдат прибегал и к пыткам, особенно пытали церковных служителей, так как
были убеждены, что они куда-то припрятали церковное золото и серебро.
"Французы даже купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде,
что они попы". Схваченных на улице заставляли работать, носить за собой
мешки с награбленными вещами, а также копать огороды, "таскать с дороги
мертвых людей и лошадей" [21].
По донесению (от 19 сентября) очевидца генерала Тутолмина, оставшегося в
Москве, пожары начались 14 сентября вечером, через несколько часов после
вступления конницы Мюрата в город, а уже на следующий день, пишет Тутолмин
императору Александру, пожары "были весьма увеличены зажигателями...
Жестокости и ужасов пожара я не могу вашему императорскому величеству
достаточно описать: вся Москва была объята пламенем при самом сильном
ветре, который еще более распространял огонь, и к тому весьма разорен
город" [22].
Ростопчин, конечно, активно содействовал возникновению пожаров в Москве,
хотя к концу жизни, проживая в Париже, издал брошюру, в которой отрицал
это. В другие моменты своей жизни он гордился своим участием в пожарах, как
патриотическим подвигом.
Вот официальное донесение пристава Вороненки в Московскую управу
благочиния: "2 (14) сентября в 5 часов пополуночи (граф Ростопчин. - Е. Т.)
поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в комиссариат... и в
случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истреблять все
огнем, что мною исполняемо было в разных местах по мере возможности в виду
неприятеля до 10 часов вечера..." [23].
Что и независимо от распоряжений Ростопчина могли найтись люди, которые
остались в Москве и с риском для жизни решили уничтожить все, лишь бы
ничего не досталось врагу, - это тоже более чем вероятно. Наконец,
безусловно очень много пожаров возникло при хозяйничанье солдат французской
армии в покинутых домах и лавках, где были найдены огромные запасы спиртных
напитков. Пьянство уже с первых дней во французском войске шло
невообразимое.
4
В течение всего дня 15 сентября пожар разрастался в угрожающих размерах.
Весь Китай-город, Новый Гостиный двор у самой Кремлевской стены были
охвачены пламенем, и речи не могло быть, чтобы их отстоять. Началось
разграбление солдатами наполеоновской армии лавок Торговых рядов и
Гостиного двора. На берегу Москвы-реки к вечеру 15 сентября загорелись
хлебные ссыпки, а искрами от них был взорван брошенный русским гарнизоном
накануне большой склад гранат и бомб. Загорелись Каретный ряд и очень
далекий от него Балчуг около Москворецкого моста. В некоторых частях
города, охваченных пламенем, было светло, как днем. Центр города с Кремлем
еще был пока не затронут, или, точнее, мало затронут. Большой Старый
Гостиный двор уже сгорел. Настала ночь с 15 на 16 сентября, и все, что до
сих пор происходило, оказалось мелким и незначительным по сравнению с тем,
что разыгралось в страшные ночные часы.
Ночью Наполеон проснулся от яркого света, ворвавшегося в окна. Офицеры его
свиты, проснувшись в Кремле по той же причине, думали спросонок, что это
уже наступил день. Император подошел к одному окну, к другому; он глядел в
окна, выходящие на разные стороны, и всюду было одно и то же: нестерпимо
яркий свет, огромные вихри пламени, улицы, превратившиеся в огненные реки,
дворцы, большие дома, горящие огромными кострами. Страшная буря раздувала
пожар и гнала пламя прямо на Кремль, завывание ветра было так сильно, что
порой перебивало и заглушало треск рушащихся зданий и вой бушующего
пламени. В Кремле находились Наполеон со свитой и со старой гвардией, и тут
же был привезенный накануне французский артиллерийский склад. Был в Кремле
и пороховой склад, брошенный русским гарнизоном вследствие невозможности
вывезти его. Другими словами, пожар Кремля грозил полной и неизбежной
гибелью Наполеону, его свите, его штабу и его старой гвардии. А ветер все
свирепел, и направление его не менялось. Уже загорелась одна из кремлевских
башен. Нужно было уходить из Кремля, не теряя ни минуты. Наполеон, очень
бледный, но уже взяв себя в руки после первого страшного волнения при
внезапном пробуждении, молча смотрел в окно дворца на горящую Москву. "Это
они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!", - воскликнул он. Затем
добавил: "Какая решимость! Варвары! Какое страшное зрелище!"
Свита обступила императора; маршал Мортье, делавший все возможное, чтобы
отстоять Кремль, категорически заявил, что императору нужно немедленно
уходить из Кремля, иначе ему грозит смерть от огня. Наполеон медлил. Еще
накануне, войдя впервые во дворец, он сказал, обращаясь к свите: "Итак,
наконец, я в Москве, в древнем дворце царей, в Кремле!" Он знал значение
Кремля в русской истории и не хотел покидать его, только сутки, да и то
неполные, пожив в нем. Но рассуждать было нельзя: пожар с каждой минутой
грозил объять дворец и отрезать все выходы. Стало светать, а положение все
ухудшалось, уже дышать становилось трудно от гари и дыма, отовсюду
проникавших во дворец. "Это превосходит всякое вероятие, - сказал Наполеон,
обращаясь к Коленкуру. - Это война на истребление, это ужасная тактика,
которая не имеет прецедентов в истории цивилизации... Сжигать собственные
города!.. Этим людям внушает демон! Какая свирепая решимость! Какой народ!
Какой народ!" [24]
Маршалы и свита единодушно возобновили свои просьбы, чтобы император
немедленно покинул дворец. Уже повторялась версия, что русские не только
организованно подожгли Москву, но что в особенности они решили направить
все усилия на дворец, чтобы покончить с Наполеоном. Вице-король Италии
Евгений, пасынок и любимец Наполеона, и маршал Бертье пали на колени,
убеждая императора покинуть Кремль. Со всех сторон доносились громкие
крики: "Кремль горит!" Император решил перейти в Петровский дворец, тогда
стоявший еще вне городской черты, среди чащи и пустырей.
Он вышел из дворца в сопровождении свиты и старой гвардии, но все чуть было
не погибли при этой попытке спасения. Вице-король, Сегюр, Бертье, Мюрат шли
рядом с императором. Они навсегда запомнили этот выход из Кремля. Вот
знаменитое показание графа Сегюра: "Нас осаждал океан пламени: пламя
запирало перед нами все выходы из крепости и отбрасывало нас при первых
наших попытках выйти. После нескольких нащупываний мы нашли между каменных
стен тропинку, которая выходила на Москву-реку. Этим узким проходом
Наполеону, его офицерам и его гвардии удалось ускользнуть из Кремля. Но что
они выиграли при этом выходе? Оказавшись ближе к пожару, они не могли ни
отступать, ни оставаться на месте. Но как идти вперед, как броситься в
волны этого огненного моря? Те, которые пробегали по городу, оглушенные
бурей, ослепленные пеплом, не могли распознать, где они, потому что улицы
исчезали под дымом и развалинами. Однако приходилось спешить. С каждым
мигом вокруг нас возрастал рев пламени. Единственная извилистая и кругом
пылающая улица являлась скорее входом в этот ад, чем выходом из него.
Император, не колеблясь, пеший, бросился в этот опасный проход. Он шел
