действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов;
ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля,
как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли
отчаяния на десяти разных языках заглушались пальбой и барабанным боем.
Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел
оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и
укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда
поле битвы. Над левым крылом нашей армии висело густое черное облако от
дыма, смешавшегося с парами крови; оно совершенно затмило свет. Солнце
покрылось кровавой пеленой; перед центром пылало Бородино, облитое огнем, а
правый фланг был ярко освещен лучами солнца. В одно и то же время взорам
представлялись день, вечер и ночь".
Стремясь ускорить разгром и бегство русских. Наполеон приказал кавалерии
(кирасирам и уланам) ударить на русскую пехоту, на корпус графа Остермана.
Тяжко контуженный, Остерман выбыл из строя одним из первых, но его
пехотинцы встретили атаку французской кавалерии таким огнем. что атакующие
дрогнули. В этот момент на помощь пехотинцам подоспели свежие гвардейские
полки (кавалергарды и конный полк), и французы были отброшены. Но затем
последовал новый общий штурм батареи Раевского, французская кавалерия
(саксонцы) ворвалась на батарею с тыла, а пехота вице-короля Евгения
бросилась на батарею густыми массами прямо в лоб. Последовало страшное
побоище, русские штыками сбрасывали в ров взбиравшуюся пехоту. В плен на
этот раз не брали ни с той, ни с другой стороны. Забравшись на батарею,
французы перекололи всех, кого нашли там еще в живых. Это был последний
большой акт Бородинской битвы. Артиллерия продолжала греметь. Отдельные
частичные конные атаки отбивались русскими. Так, польская кавалерия
Понятовского была отброшена с тяжкими потерями. Речи не было не только о
бегстве русской армии, но даже об ее отступлении, несмотря на страшно
поредевшие ряды.
Наступал вечер. Величайшая битва всей наполеоновской эпопеи шла к концу, но
как назвать этот конец? Это не было ясно ни Наполеону, ни маршалам. Они на
своем веку видели столько настоящих, блистательных побед, как никто до них
не видел, но как назвать победой то, что произошло только что в этот
кровавый день 7 сентября? Бюллетень можно было написать какой угодно. Вот
что писал, например, Наполеон императрице Марии-Луизе, своей жене, на
другой день после битвы: "Мой добрый друг, я пишу тебе на поле Бородинской
битвы, я вчера разбил русских. Вся их армия в 120 тысяч человек была тут.
Сражение было жаркое; в два часа пополудни победа была наша. Я взял у них
несколько тысяч пленных и 60 пушек. Их потеря может быть исчислена в 30
тысяч человек. У меня было много убитых и раненых"[9].
Но ведь никаких "тысяч пленных" Наполеон тут не взял: пленных было всего
около 700 человек. А письма к Марии-Луизе были тоже своего рода маленькими
"бюллетенями", рассчитанными на широкую огласку, и церемониться с истиной в
них так же не приходилось, как и в больших бюллетенях.
Чувство победы решительно никем не ощущалось. Маршалы разговаривали между
собой и были недовольны. Мюрат говорил, что он не узнавал весь день
императора, Ней говорил, что император забыл свое ремесло.
С обеих сторон до вечера гремела артиллерия и продолжалось кровопролитие,
но русские не думали не только бежать, но и отступать. Уже сильно темнело.
Пошел мелкий дождь. "Что русские?" - спросил Наполеон. - "Стоят на месте,
ваше величество". - "Усильте огонь, им, значит, еще хочется, - распорядился
император. - Дайте им еще!"
Угрюмый, ни с кем не разговаривая, сопровождаемый свитой и генералами, не
смевшими прерывать его молчания, Наполеон объезжал вечером поле битвы,
глядя воспаленными глазами на бесконечные груды трупов. Император еще не
знал вечером, что русские потеряли из своих 112 тысяч не 30 тысяч, а около
58 тысяч человек; он не знал еще и того, что и сам он потерял больше 50
тысяч из 130 тысяч, которые привел к Бородинскому полю. Но что у него убито
и тяжко ранено 47 (не 43, как пишут иногда, а 47) лучших его генералов, это
он узнал уже вечером. Французские и русские трупы так густо устилали землю,
что императорская лошадь должна была искать места, куда бы опустить копыто
меж горами тел людей и лошадей. Стоны и вопли раненых неслись со всех
концов поля. Русские раненые поразили свиту: "Они не испускали ни одного
стона, - пишет один из свиты, граф Сегюр, - может быть, вдали от своих они
меньше рассчитывали на милосердие. Но истинно то, что они казались более
твердыми в перенесении боли, чем французы".
На 58 тысяч убитых и тяжко раненных, потерянных русской армией, пленных
русских оказалось всего 700 человек... "Самое страшное из всех моих
сражений - это то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя
достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть
непобедимыми", - так говорил Наполеон уже незадолго до своей смерти.
4
Бородино оказалось в конечном счете великой моральной победой русского
народа над всеевропейским диктатором. Именно на бородинских полях начато
было то неимоверно трудное дело низвержения Наполеона, которому суждено
было завершиться лишь спустя три года на равнине Ватерлоо. Наполеон вечером
первый отвел свои войска с поля битвы, еще до приказа Кутузова об отходе.
Отступала русская армия от Бородина до Москвы и дальше в полном порядке. А
самое главное - и тени упадка духа не было в русских войсках. Ненависть и
чувство мщения были сильнее, чем до Бородина. Эти чувства, конечно, владели
не всеми, но являлись бесспорно господствующими. Тут разноречий между
очевидцами нет. Официальную версию о "великой победе под Москвой"
французская историография заимствовала из предназначавшихся для французской
публики победоносных реляций императора. Ненавидевшие Кутузова царь и его
окружение, со своей стороны, охотно приняли версию о поражении русской
армии под Бородином. В этой придворной атмосфере создавались реляции таких
людей, как Винценгероде. "Что бы ни говорили, но последствия достаточно
доказывают, что сражение (Бородинское. - Е. Т.) было проиграно. Армия, а
особливо левый фланг, понесли чрезвычайную потерю. Одна из причин,
послуживших к проигрышу сражения, произошла, как меня уверяли, от
беспорядка, поселившегося в артиллерийском парке, после того как убили
графа Кутайсова; недостаток был также и в амуниции, и не знали, где ее
взять", - так писал Винценгероде Александру 13 сентября 1812 г. из села
Давыдовки (близ Тарутина). Ту же мысль высказывает царю в более скупых
выражениях и Роберт Вильсон (из Красной Пахры) в письме от 13 сентября. Эти
же тенденции отразились в работах таких военных теоретиков, как Клаузевиц
или Жомини. Но интересно то, что о "поражении" заговорили уже немного
спустя, когда сдана была Москва. В первый момент, вечером после битвы, сами
участники боя вовсе не считали себя побежденными. Напротив! Был момент,
когда поверили, будто Кутузов завтра будет наступать.
Но потери оказались в самом деле неслыханными, ужасающими.
Темнота окончательно сгустилась над долиной побоища, и неумолкавшие стоны и
вопли раненых, брошенных на поле и французами и русскими, неслись оттуда
всю ночь. И всю ночь горели огни на всех пригорках, к которым отошел штаб
Кутузова и куда собирались уцелевшие части русской армии. "Мрачную ночь,
следовавшую после кровопролитного боя, употребили на то, чтобы с помощью
лагерных огней, расставленных на высотах и служивших точками соединения,
расположить наши войска в другую позицию"[10], - пишет Барклай де Толли.
Всю ночь подходили и подползали к этим сигнальным огням измученные,
израненные люди; всю ночь и все утро шли первые, приблизительные подсчеты
потерь. От этих подсчетов зависело то решение, которое немедленно обязан
был принять Кутузов.
Утром общая картина была ясна. Действительность оказалась страшнее самых
худших опасении.
Самым кровавым сражением всей наполеоновской эпопеи считалась до Бородина
битва при Эйлау 8 февраля 1807 г., и ни с какой другой битвой Бородино
современники вообще и не сравнивали. Но очевидцы даже и этого сравнения не
допускали. Вот что писалось через три дня после Бородина: "Все говорят, что
сражение при Прейсиш-Эйлау не может иметь с ним (Бородинским боем. - Е. Т.)
никакого сравнения, потому что все поле покрыто трупами" [11].
"Под Бородином русских выбыло из строя около 58 тысяч человек, половина
сражавшейся армии. От гренадерской дивизии Воронцова из 4 тысяч человек уже
к трем часам дня осталось 300 человек. В Ширванском полку из 1300 человек
осталось 96 солдат и трое офицеров" [12]. Были батальоны и роты,
истребленные почти целиком. Были и дивизии, от которых осталось в конце
концов несколько человек. Были корпуса, больше походившие по своей
численности уже не на корпуса, а на батальоны. Но у нас все-таки,
повторяем, есть ряд показаний, что вечером 7 сентября, когда ночная темнота
оборвала бой, а русская армия осталась стоять на поле битвы, никто ни среди
солдат, ни среди командного состава не считал сражение проигранным.
Напротив, громко говорили о победе, о завтрашнем наступлении на
французов... и тут лишний раз оправдалось старое изречение: побежденным
бывает только тот, кто чувствует и признает себя побежденным.
Русская армия, половина которой осталась лежать на Бородинском поле, и не
чувствовала и не признавала себя побежденной, как не чувствовал и не
признавал этого и ее полководец. Он видел то, чего никакие Винценгероде,
Клаузевицы и Жомини видеть и понять не могли: Бородино окажется в конечном
счете великой русской победой.
Не чувствовал себя побежденным и русский народ, в его памяти Бородино
осталось не как поражение, а как доказательство, что он и в прошлом умел
отстоять свою национальную независимость от самых страшных нападений, умеет
это делать в настоящем и сумеет это сделать и в будущем.
Комментарии
[1] См. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. XI, ч. II, стр. 637.
[2] См. Клаузевиц. 1812 год. Цит. изд., стр. 74.
[3] Ермолов А. П. Записки, стр. 195.
[4] Глинка Ф. Воспоминания о 1812 годе, т. II, стр. 73.
[5] Архив Ин-та истории АН СССР, бумаги Воронцова, щ 1117. Lettres du C-te
de St.-Priest a I'Empereur de Russie du 27 aout de Mojaisk.
[6] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-9, щ 11, из бумаг
Михайловского-Данилевского. Заметки генерала Никитина. Копия.
[7] Липранди И. П. Материалы для Отечественной войны 1812 г. СПб., 1867,
стр. 14. Об этом говорят и другие.
[8] Русская старина, т. 72, стр. 44.
[9] Lettres inedites de Napoleon a Marie-Louise, щ 88, Borodino, le 8
septembre.
[10] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-9, щ 11. Краткое обозрение
знаменитого похода российских войск против французов в 1812 г. Барклая де
Толли.
[11] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-8, 29 августа 1812 г.
Донесение Льва Аршеневского- Д. П. Руничу. Копия.
[12] Липранди И. П. Цит. соч., стр. 7-8.
Глава VI
ПОЖАР МОСКВЫ
1
Немного отойдя от поля битвы, откуда несся непрерывный тысячеголосый хор
стонов и воплей раненых, брошенных обеими сторонами на произвол судьбы, и
откуда уже начало доноситься зловоние от разлагающихся трупов, французская
и русская армии несколько часов простояли в бездействии. Шли подсчеты и
проверка подсчетов, выяснение результатов побоища.
Один корпусный командир за другим, один адъютант за другим являлись к
Кутузову, и то, что они ему докладывали, было так страшно, что старый
фельдмаршал тогда же окончательно решил сдать Москву, не пытаясь уже
задержать Наполеона. Точнее сказать, он увидел, что теперь ему позволят
сдать Москву без новой битвы. 6-й, 7-й, 8-й корпуса были почти полностью
