виды, а конденсатор "И" будет наполняться интеллектуальной энергией от
другого донора, у которого она высшего качества.
- Гениально! - выдохнул толстяк, поблескивая очками и ища одобрения у
прочих.
- Восхитительно! - поддержала его соседка слева.
- Короче, клиенту открывается возможность заряжать себя любым из этих
видов, и вы должны так преподнести новинку, чтобы она принесла фирме
выгоду. Более того, удалось установить, что жизненное поле - биополе - это
энергия, сохраняемая и переносимая конкретными частицами. Они столь малы,
что увидеть их нельзя, о массе могу сказать лишь, что в знаменателе стоит
десятка в тридцать четвертой степени! И мы - внимание! - на уровне квантов
займемся сортировкой не только видов энергии, но и оттенков. Образно
говоря, если общая - римская цифра, то виды - арабские цифры, а оттенки или
подвиды - буквы. Надеюсь, ясно?
- Да... но... Юрий Вольфович, оттенки - это как?
- То есть, не просто эмоциональная энергия, а - конкретная эмоция:
счастье, влюбленность, страдание и т.д. Операторы напряженно работают в
городе уже второй месяц. Ведь если есть спрос, мы обязаны на нем
зарабатывать. Судите сами: человеку, который имеет все, ни в чем не
нуждается, достаточно стар и пресыщен жизнью,-а это и есть наши клиенты -
вдруг захотелось ощутить состояние влюбленности. Или - при том, что клиент
циник и прожженный прагмат, способный продать и мать родную, и собственного
ребенка, ему вдруг захотелось "остренького" - вспомнить, как он когдато,
будучи двадцатилетним, страдал, потеряв близкого человека. Но страдать-то
он давно разучился. Хочется? Плати - и мы сделаем.
- Странно - кому хочется страдать? - вроде бы сам у себя спросил мужчина
лет сорока с пшеничными усами.
Лицо Юрия Вольфовича стало жестким.
- Не заставляйте меня думать, сударь, что вы плохо знаете клиентуру,- в
его голосе появились металлические нотки. - Вы для фирмы, но не она для
вас. Это во-первых. А во-вторых, советую всегда помнить: вы подписали
контракт, из коего следует, что "666" - не контора, из которой можно уйти,
когда заблагорассудится. Здесь работают до смерти: не забыли этот пункт? И
если кто-то нарушает правила, разглашает тайну или даже упускает шанс
обогатить фирму, он сам обрекает себя. Наши приборы не разбирают, донор вы
или сотрудник фирмы.
Он произнес все это, так и не повернув головы в сторону испуганного
подчиненного, и продолжил:
- Сегодня, по случаю юбилея, мы угощались коктейлем аур - теми самыми
частицами, которые невозможно увидеть...
"Но я-то их видел, эти шарики с искорками!" - пронеслось у меня в голове.
- ... И вы сами почувствовали, что деньги с клиентов мы берем не зря. Что
касается новых товаров - кратковременных страданий, жалости, стыда и прочих
острых чувств, то именно на них мы уже и получили заказ. Чтобы срочно и
качественно выполнить его, пришлось провоцировать увеличение этих подвидов
энергии в ауре. Опыт удался. Была найдена любящая пара. Муж погиб в
"случайной" автокатастрофе, что, естественно, до предела увеличило в ауре
его вдовы концентрацию энергии страдания. Ее-то мы и перевели на наши
конденсаторы. И вот тут я вынужден сделать замечание. Поскольку ее аура
оказалась очень сочной и по другим параметрам, оператор, желая побольше
заработать, включил все три прибора. Не надо увлекаться: лучше брать у пяти
человек по одному-два вида, чем полностью "раздеть" одного донора. В
Москве, конечно, народу хватит, но все же целесообразнее обходиться без
трупов - ведь со временем с перспективного донора, оставленного "на
вырост", можно снять несколько "урожаев".
"...Да ведь он же о Болерах говорил!" - дошло до меня, и я, не помня себя
от злости, ударил мокрым от дождя кулаком в стекло. Но от удара почему-то
не стекло разбилось, а все окно вывалилось. Неведомая сила оторвала меня от
земли и головой вперед втащила в комнату: так космонавты в невесомости
плавают внутри корабля. Сидящие за столом повернулись к окну, и вдруг я с
ужасом увидел, как мгновенно меняются их лица. Тело продолжало двигаться по
воздуху, и вопль застрял в горле. Чем ближе я подлетал к столу, тем
озлобленней становились лица сидящих. Да это уже были и не лица: глаза
Татьяны Львовны выпучились, верхняя губа оттопырилась и из-под нее
выглянули два острых тонких клыка; нос Юрия Вольфовича неимоверно вытянулся
крючком и стало слышно, как заскрежетали его ужасающие желтые зубы; усач
тянул ко мне руки, на которых с каждой секундой все увеличивались огромные,
длинные, похожие на сабли, когти; лысый толстяк хрюкнул и на месте его носа
образовался поросячий пятачок, кисти рук превратились в копыта, а маленькие
заплывшие глазки выражали только одно: "сожрать, сожрать, сожрать..."
"Оборотни! - хотел закричать я. - Вампиры! Изыди, нечистая сила! Свят,
свят, свят! - но крик, как это часто бывает в снах, не прорывался сквозь
какой-то комок в горле. Я понимал, что сейчас, вот сейчас они все сразу
набросятся на меня, вопьются клыками в тело, станут жадно высасывать кровь,
сдирать ауру и чавкать, чавкать, упиваясь беззащитностью жертвы.
И, оказывается, не вокруг стола, а вокруг свежей могилы сидели они. Затем
вскочили, завращались, закружились, видоизменяясь с каждой минутой все
больше и становясь все страшнее; словно шабаш начался; волосы их
всклочились, а у лысого появилось омерзительное фиолетовое пятно на голове;
отвратительный запах гниения, сверкающие лютой злобой глаза... Даже одежда
изменилась - стала грязными лохмотьями: будто не минута прошла, а
десятилетия; и словно мертвецы передо мной, по недоразумению вставшие из
могил и затеявшие эту нелепую пляску.
Пытаясь отдалиться от них, увильнуть, я хотел броситься назад, к окну, но
опереться в воздухе было не на что, шелуха белых шариков сама парила без
опоры, и потому тело оставалось неподвижным, глухо зависшим между полом и
потолком. "Неужели - все, конец? - мелькнуло в голове.- Такова, значит, моя
смерть? И жил я только для того, чтобы меня сожрало это гнусное зверье?
Какой кошмар, бред, идиотизм!"
- Не-е-т!!! - заорал я изо всех сил и вдруг понял, что сам вопль, сам
звук нарушил что-то в комнате; и хозяева ее на мгновение застыли, и я
поднялся чуть выше к потолку, и теперь им уже труднее было дотянуться до
меня.
- Не-е-т!! - снова вырвалось из груди, и неведомая сила подняла меня еще
на полметра. То ли это происходило от нежелания умирать так по-скотски,
толи-от того, что где-то в подкорке, в подсознании засела мысль: все, что
передо мною,- фантасмагория, это не опасно, как не опасен маскарад.
- Да-да! Да! Да-да! Да! - завыли, зашипели, захрюкали они, заклацали
зубами, прыгая и стараясь зацепить меня длиннющими, со следами засохшей
крови, когтями. - Да! Да-да! Да! - Стало ясно, что они хотят убедить и
меня, и, прежде всего, - себя самих в том, что все это - явь, реалия, и для
этого им нужен я, нужна победа надо мной, нужна хоть капля моей крови,
нужно мое падение.
Желая достать меня, Юрий Вольфович вдруг резко протянул ко мне левую
беспалую руку, и я увидел, что она удлиняется: становится тоньше и длинней,
превращаясь в извивающееся щупальце, которое сейчас схватит меня, и тогда -
конец. С ужасом, забыв обо всем на свете, смотрел я на катастрофически
приближающиеся присоски. И когда Юрий Вольфович впился в мой локоть, я,
придя в себя, истошно закричал: "Нет!" и, подлетев к потолку, ударился о
него головой.
- Да что с тобой?! - тряс меня за локоть Макаров.- Уснул стоя, что ли? И
не надо головой биться, это вредно для нее. Следующая станция - наша,
Тверская.
Слава Богу, в вагоне было лишь несколько человек. Ну и глупо же,
вероятно, я выглядел со стороны!
Эдвард появился в сквере вместе с нами - его долговязая фигура
угадывалась издали. Без особой встревоженности, но с интересом он спросил,
что же случилось, обращаясь, естественно, ко мне, но пришлось тут же
переадресовать его к доктору, поскольку я и себе-то толком не мог на это
ответить.
Отнесшийся поначалу с недоверием к пространным расспросам о снах, Эдвард
гораздо быстрее, чем я, ухватил какую-то суть в рассуждениях Макарова, и
вскоре Леонид Иванович знал от немногословного собеседника достаточно
много. Впрочем, не меньше узнал и я, едва не воскликнув, что негоже
воровать и пересказывать чужие сны. Информация, сообщенная Эдвардом, во
многом совпадала с тем, что слышал Макаров и от меня. Но важно было, что
совпадала именно принципиально. То есть, повторялись шесть человек, суть
доклада Юрия Вольфовича, превращение в вампиров и т.д. Вероятно, какой-то
из аппаратов начал работать наоборот - так иногда бывает, пардон, даже с
элементарной канализационной раковиной; почему же не случиться такому и с
аппаратом, где фазы могут сдвинуться, поменяться, или еще что-нибудь может
произойти.
Макаров, потрясенный услышанным от нас с Эдвардом, запретив еще кому бы
то ни было говорить о снах и потребовав осторожности, умчался в ассоциацию:
что-то там, видимо, замышлялось крупномасштабное...
"Господи, Боже всесильный, прости мне грехи мои, если я того достоин,
наставь на путь истинный, дай просветления голове моей, не покидай меня,
избави от лукавого, не дай впасть в отчаяние, охрани от одиночества и
сиротства, пребудь в душе моей во веки веков!" - мысленно твердил я уже
неделю, не находя себе места. Чувство неприкаянности, ненужности,
невостребованности миром не только не покидало, но и нагнеталось, стучалось
с каждым часом. Выпитая водка оставляла мозг трезвым, желанное забытье не
приходило. Блуждания по ночным, вымершим улицам приводили к новым, совсем
уж греховным и тоскливым мыслям. Получалось, что я испытываю судьбу, и в то
время, как после полуночи люди укрываются в своих эфемерных
комнатушках-крепостях, я наоборот - выхожу в ночную жизнь, непредсказуемую,
дикую, лунную, пьяную, случайную, диктующую свои законы и правила
поведения, мне неведомые. Острые ощущения? Да какие же они острые, если
даже элементарный страх не берет за душу, а напротив - что-то тянет к
зловещим редким группкам людей, спаянных общим умыслом, будь то выпивка,
наркота или грабеж,- тянет только для того, чтобы не быть одному, чтобы
хоть на минутку избавиться от мучительной пустоты, которая оказалась
тяжелее тяжести.
Вдруг все, с чем рядом я существовал целую жизнь, резко отдалилось от
меня, обособилось, приняло роль особых знаков, символов, заговорило. Словно
меня, как ноту, вырвали из общей гармонии, и теперь я мучительно пытаюсь
вспомнить свое место в ней, найти его, занять; а мелодия-то звучит дальше,
и нельзя вернуться в прежнюю. В шуме листвы угадывались сожаление и
тревога; грозовые раскаты звучали предупреждением; ливни смывали мои слабые
следы на этой земле... Почему раньше все это оставалось незамеченным, было
напрочь лишено трагизма, воспринималось естественно, без надрыва, без
труда? Может, дурацкий вампирский прибор снова заработал наоборот, на
отдачу, и посылает мне чужие сомнения? Но нет же, нет, чужие не могут быть
такими - моими во всем...
Сплин, выжавший меня за минувшую неделю так, что сухая луковая кожура, по
сравнению со мной, казалась цветущей розой, закончился внезапно. И здесь
знак судьбы тоже угадывался во всем. В том, что утром я проснулся в
спокойной уверенности, что уже началась новая жизнь, и мое дело - лишь
войти в нее без сомнений и опасений. В том, что женщину звали Люба -
Любовь, а ее сына - Максимом.
Мы сошлись с ней легко и спокойно, - не как два одиночества, а как две
необходимости. Через три месяца я уже и представить не мог, как мы жили
порознь. Зато точно понял, какая сила держала меня на земле - сила ожидания
именно этой встречи. И совершенно ясно, отчетливо осознал закономерность
того недавнего сплина, той непередаваемой депрессии, тоски, одиночества:
все это необходимо было для того, чтобы очиститься от прошлого; для того
чтобы на контрасте оценить всю прелесть, все блаженство дарованного
общения, которое так долго я боялся назвать истинным его именем - Любовью.
