Хозяин отставил стакан.
- Скажите, но только честно, вы очень хотите спать?
- Нисколечки.
- Тогда послушайте.
Он взял со стола листок бумаги и стал читать:
Когда прервется этой жизни нить,
Когда для нас последний час настанет,
Весь светлый мир, как прежде, будет жить,
Все будет жить, и только нас не станет...
Странное чувство охватило паренька. Он любил стихи. В этих было что-то
неуловимо общее с дождем, что неспешно шуршал за окном, с запахом влажной
земли и листьев, даже с этим неожиданным знакомством. И хотя прозвучали
слова "когда прервется", он остро почувствовал, что живет, что будет жить.
Слова, звуки, запахи, мысли, воспоминания и предчувствия - все сразу
нахлынуло и смыло вялую усталость ночи.
И снова будет белый снег идти...
- Боже мой,- пробормотал хозяин, - Снег? Почему именно снег? Никакого
снега ведь нет...
- Дальше,- попросил паренек.
Виновато улыбнувшись, хозяин продолжил:
И снова будет белый снег идти -
Мгновенный на руке, но все же вечный.
Вершина громоздится на пути,
За нею - мрак, мгновенно-бесконечный...
Мы будем возвращаться в чьи-то сны
Проклятьем, что когда-то прозвучало.
Конец зимы и первый день весны -
Конец начала и конца начало...
Да, будет снова белый снег идти
И обновляться по весне природа.
И упадет на прерванном пути
Опять зерно в извечной жажде всхода.
Все повторится. И лишь в той реке,
Что воды мчит свои с высот забвенья,
Зажгутся вдруг, как слезы на щеке,
Растаявшие звезды на мгновенье...
Несколько минут оба молчали, потом паренек сказал:
- Да. Теперь я понимаю. Вы поэт. Я должен был сразу догадаться. Только
поэты способны на такие неожиданные, добрые поступки. И еще я хочу сказать,
что вы - хороший поэт. Кто вы? Видимо, я вас знаю.
Хозяин покачал головой.
- Нет. Это дождь. Поэт, о котором вы говорите, - это дождь. Я просто
записал то, что сложил он.
"Конечно,- подумал паренек.- Он и должен говорить о себе только так.
Дождь навеял ему и этот ритм, и эти образы..."
- Не верите? Но это действительно дождь. Я сейчас объясню...
Хозяин торопливо прошел вдоль стеллажа. Пальцы его, словно по клавишам,
пробежали по корешкам папок.
- Дождь - естественный генератор шума, то есть последовательности
случайных сигналов. Ведь каждая капля падает по-своему, правда? Я придумал
одно устройство. Оно фиксирует удары капель и преобразует их в обычный
двоичный код. Импульс - единица. Нет импульса - ноль... Моя пишущая машинка
превращает язык дождевых капель в знаки: 10000 - "а", 01000 - "б", и так
далее. И вот, представьте себе, сначала получался хаотичный, бессмысленный
набор знаков, строк. Но потом, потом... Сколько дождей прошумело за те
десять лет, что прошли! Сколько капель упало... Наверное, нет числа, чтобы
их сосчитать... Но потом вдруг случилось вот это... Явилось это
стихотворение. Теперь вы понимаете, почему его написал дождь?
Паренек взял одну из папок, раскрыл ее. Бесчисленные буквы перетекали из
строки в строку, со страницы на страницу, из папки в папку... в
бесконечность.
Он поднял глаза:
- Но десять лет... Десять лет! Как вы могли ждать? И... зачем вам все
это?
Ему не стоило так говорить. Лицо хозяина стало замкнутым.
- Я математик. Я хотел показать, на что способна техника. И сам хотел
узнать, на что она способна. Мне было интересно. Неужели не понимаете?
Паренек поспешил исправить оплошность.
- Я понимаю, понимаю. Все равно - вы поэт. Поэт техники.
Глаза хозяина снова засияли по-детски. Он засуетился, схватил поднос,
выбежал из комнаты. Вернулся с крупными яблоками, мокрыми, со следами земли
на золотистых боках. Они словно светились.
- Как вас зовут?
- Саша.
- А я Павел Иванович.
- Что вы собираетесь сделать со стихами? Пошлете в редакцию?
- Нет. Разве можно? Они ведь не мои.
- Стихи дождя. Но нашли их и записали вы. Чьи же они еще?
Хозяин съел яблоко вместе с сердцевиной. Покрутил в руках "хвостик",
сказал:
- В том-то и дело, что они чьи-то. Когда-нибудь родится человек. Он
вырастет и начнет писать стихи. Кто знает, когда и почему выплеснет из его
сердца эти строки. И в эту минуту человек станет их рабом: слова будут
торопливо ложиться одно за другим, словно их кто-то нашептывает. А когда
поставит последнюю точку, прочтет изумленно. Как это случилось? Откуда
взялось? Он не будет знать, что стихи в природе существуют объективно: как
дождь, как ветер, как эти яблоки. Все прекрасные мелодии, стихи существуют
объективно - сегодня или в будущем. На языке математика они - продукт
естественных генераторов шума. Человеческий мозг - самый совершенный из
таких генераторов. Какие еще возможности скрыты в нем! Может быть, всего
десяти минут хватит тому, неведомому человеку, чтобы создать стихи, которые
я искал десять лет...
Помолчав, хозяин добавил:
- А вдруг такой человек уже есть? Может, он уже написал эти стихи?
Паренек не ответил: он слушал дождь. Дождь шуршал, шелестел, шептал в
созвездьях плодов и цветов...
Перевод с украинского
(c) Техника молодежи N 1 за 1986 г.
Рубрика "Русские космисты"
Рудольф БАЛАНДИН
Наперекор космическому порядку
Ну, что если человек был пущен на землю в
виде какой-то наглой пробы, чтобы только
посмотреть: уживется ли подобное существо
на земле или нет?
Ф.М.Достоевский
Дocтoeвcкий оказался напрямую причастным к нашей космической эре. И не
только с идейных позиций, не умозрительно, а как автор технического термина
"спутник" (в значении - искусственный спутник Земли). Сделано это было в
художественной форме, но безукоризненно точно с научной точки зрения.
Вот слова черта, порожденного больным сознанием Ивана Карамазова: "Что
станется в пространстве стопором?.. Если куда попадет подальше, то
примется, я думаю, летать вокруг земли, сам не зная зачем, в виде спутника.
Астрономы вычислят восхождение и захождение топора, гатцук внесет его в
календарь, вот и все".
Учтем, так рассуждает "нечистый", а спутник представлен в виде страшного
орудия казни. Что это, провидение смертельно опасных для человечества
"звездных войн"?
На первый взгляд такой вывод чересчур осовременивает взгляды
Достоевского. Ведь о трагических последствиях технического прогресса ученые
и публицисты громко заговорили лишь во второй половине нашего века. Однако
Федор Михайлович более ста лет назад задавал вопрос: "Увеличилась ли сумма
счастья в человеческой жизни равномерное развитием господства человека над
природой, возможного для него при теперешнем развитии естественных наук?" И
отвечал на него отрицательно.
В знаменитой "Легенде о Великом Инквизиторе" ("Братья Карамазовы") он
последовательно развивает идею неуемной человеческой жажды материальных
благ. А источник материальных ресурсов, как известно, окружающая природная
среда. Человек обращается с ней бесцеремонно. Дальнейшее видится
Достоевским так. Покоряя "уже без границ природу, волею и наукой", человек
исполнится великой гордости, ощутив себя человекобогом; и уже сама мысль о
таких возможностях ведет к преклонению перед самим собой, перед своими
желаниями, ради удовлетворения которых можно пойти даже на преступление,
ибо нет ничего на свете выше человека, которому "все дозволено".
Достоевский предугадал некоторые острейшие проблемы нашего времени,
связанные с эксплуатацией природных богатств и разрушением биосферы. Но
исходил он не из фактов преобразующей деятельности технической цивилизации,
не из положений естествознания, а из глубокого знания души человеческой.
Было бы несправедливо упрекать Достоевского в отрицании технического
прогресса и научных достижений (к этому официозные критики и философы
добавляли приверженность к мистике и религиозному мракобесию). Писатель
категорически отрицал воинствующее невежество, уверенное в своей правоте:
"Полузнание - это деспот... имеющий своих жрецов и рабов, перед которым все
преклонились с любовью и суеверием... перед которым трепещет даже сама
наука". Он категорически отрицал суеверия, в частности, спиритизм, веруя в
высшие идеалы, в недоступный для ограниченного рассудка человека
Божественный Разум. И трагический финал технической цивилизации он
предполагал прежде всею из-за потери веры в Бога.
Идею Бога Достоевский воспринимал непросто, без упований на чудо, при
отличном знании научного метода и сути естествознания. Область знаний и
доказательств он безоговорочно относил к науке, оставляя религии веру в
добро, красоту. Разум Вселенной, пронизывающий мироздание. "Я православие
определяю не мистической верой, - писал он, - а человеколюбием, и этому
радуюсь". В то же время он отчетливо понимал ограниченность научных
представлений о мире. И объяснял это так: "Путаница и неопределенность
теперешних понятий происходит 110 самой простейшей причине: отчасти оттого,
что правильное изучение природы происходит весьма недавно (Декарт и Бэкон)
и что мы еще собрали до крайности мало фактов, чтобы вывести из них хоть
какие-нибудь заключения. А между тем торопимся делать эти заключения,
повинуясь нашему закону развития. Выводить же окончательные результаты из
теперешних фактов и успокаиваться на этом могут разве только самые
ограниченные натуры..."
Не случайно, конечно, А.Эйнштейн признавался: "Достоевский дает мне
больше, чем любой другой мыслитель, больше, чем Гаусс". В данном случае
речь идет и о постижении сути научного метода, и о научном понимании
природы. Иван Карамазов сетует на ограниченность рациональной мысли: "Все
эти вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о
трех измерениях". У Эйнштейна есть почти дословный повтор: "Человеческий
разум не способен воспринимать четыре измерения. Как же он может постичь
Бога, для которого тысяча лет и тысяча измерений предстают как одно?"
В своих сочинениях Достоевский постоянно использовал метод мысленного
эксперимента, ставя перед своими героями трудноразрешимые задачи. При этом
человеческая личность выступает не просто как микрокосм, но и равноправным
партнером окружающей природы, вселенского Разума. Как справедливо отметил
советский физик и историк науки Б.Кузнецов, у Достоевского: "Итог
рационалистической мысли - космическая гармония неприемлема, если она
игнорирует индивидуальную судьбу... Это крик боли, жажды гармонии, который
вошел в историю человеческой культуры как вопрос, обращенный к XX
столетию... Он стоит рядом с крупнейшими научными открытиями XIX столетия".
Однако надо признать, что это-достаточно странное научное открытие, ибо
совершенно не учитывает ту объективность (иллюзорную?), которую исповедуют
правоверные ученые. В естествознании принято считать Вселенную совершенно
чуждой человеку, существующей как бы вне его и без него по каким-то
непреложным, невесть кем и зачем установленным законам. Существование
человека в таком мире бессмысленно: "Ну, пусть бы я умер, - пишет герой его
рассказа, - а только человечество оставалось бы вместо меня вечно, тогда,
может быть, я все же был бы утешен. Но ведь планета наша невечна, и
человечеству срок-такой же миг, как и мне, И как бы разумно, праведно и
свято ни устроилось на земле человечество,-все это тоже приравняется завтра
к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по какимто там
всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли
заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне
оскорбительное и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого".
Достоевский вполне корректно, в духе естествознания описывал
геологические циклы и судьбы планеты. И вновь, в отличие от ученого,
завершал описание субъективным, человечным выводом: "А ведь теперешняя
земля, может, сама-то биллионы раз повторялась; ну, отживала, леденела,
