нарисовал его портрет. Стажер Бородин, очень похожий, вот с этаким носом,
сидел, перекосив физиономию, за чтением толстенной книги "Физика
металлов".
- А я так не люблю скучных, - заявил Юра, разглядывая рисунок. -
Можно, я его возьму? Спасибо... Я вот, Ваня, очень не люблю скучных. У них
такая скучная, тошная жизнь. На работе пишут бумажки или считают на
машинах, которые не они придумали, а сами придумать что-нибудь даже не
пытаются. Им и в голову не приходит что-нибудь придумать. Они все делают
"как люди". Вот примутся рассуждать: эти ботинки красивые и прочные, а эти
нет, и не умеют у нас в Вязьме красивую мебель делать, придется из Москвы
выписать, а вот об этой книге говорят, что ее надо прочесть, и пойдемте
завтра по грибы, по слухам хорошие в этом году грибы... Елки-палки, меня
по эти грибы ничем на свете не загонишь!
Жилин задумчиво слушал, тщательно разрисовывая на бумаге огромный
интеграл от нуля до бесконечности.
- Всегда у них уйма свободного времени, - продолжал Юра, - и никогда
они не знают, куда это время девать. Катаются на машинах большой глупой
компанией, и тошно смотреть, как они это по-идиотски делают. Сначала по
грибы, потом идут в кафе и едят так - просто от безделья, потом начинают
гонять по шоссе, только по самым лучшим и благоустроенным, где, значит,
безопасно, и ремонтные автоматы под рукой, и мотели, и все что хочешь.
Потом собираются на какой-нибудь даче и там опять ничего не делают, даже
не беседуют. Скажем, перебирают эти свои паршивые грибы и спорят, где
подберезовик, а где подосиновик. А уж начнут спорить о чем-нибудь дельном,
тут уж беги-спасайся. Почему, видите ли, их до сих пор не пускают в
космос. А спроси, зачем им это, - ничего толком ответить не могут,
бормочут что-то про свои права. Ужасно они любят говорить про свои права.
Но самое противное у них - это то, что у них всегда масса времени, и они
это время убивают. Я тут на "Тахмасибе" не знаю, куда деваться от
безделья, мне работать не терпится, а они были бы здесь как рыба в воде...
Юра потерял нить и замолчал. Жилин все разрисовывал свой интеграл,
лицо у него стало почему-то печальное. Потом он сказал:
- А причем здесь капитан Быков?
Юра вспомнил, с чего он начал.
- Алексей Петрович, - нерешительно пробормотал он, - он... какой-то
скучноватый...
Жилин кивнул.
- Я так и думал, - сказал он. - Но ты ошибаешься, дружище, если
мешаешь все в одну кучу - и Быкова и любителей безопасных шоссе...
- Я совсем не это имел в виду...
- Я понимаю тебя. Так вот. Быков любит свое дело - раз. Не мыслит
себя в каком-либо другом качестве - два. И потом ведь Алексей Петрович
работает даже тогда, когда читает журналы или дремлет в своем кресле. Ты
никогда не задумывался над этим?
- Н-нет...
- Зря. Знаешь, в чем работа Быкова? Быть всегда готовым. Это очень
сложная работа. Тяжелая, изматывающая. Нужно быть Быковым, чтобы
выдерживать все это. Чтобы привыкнуть к постоянному напряжению, к
состоянию непрерывной готовности. Не понимаешь?
- Не знаю... Если это действительно так...
- Но это _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_ т_а_к! Он солдат космоса. Ему
можно только позавидовать, Юрочка, потому что он нашел главное в себе и в
мире. Он нужен, необходим и труднозаменим. Понимаешь?
Юра нерешительно кивнул. Перед ним встала осточертевшая картина -
прославленный капитан в шлепанцах и полосатых носках в позе бЮргера в
своем любимом кресле.
- Я знаю, тебя покорил Владимир Сергеевич. Что ж, это понятно. С
одной стороны Юрковский, который считает, что жизнь - это довольно скучная
возня с довольно скучными делами и нужно пользоваться всяким случаем,
чтобы разрядиться в великолепной вспышке. С другой стороны, Быков, который
полагает истинную жизнь в непрерывном напряжении, не признает никаких
случаев, потому что он готов к любому случаю, и никакой случай не будет
для него неожиданностью... Но есть еще и третья сторона. Представь себе,
Юра, - Жилин положил ладони на стол и откинулся в кресле, - огромное
здание человеческой культуры: все, что человек создал сам, вырвал у
природы, переосмыслил и сделал заново так, как природе было бы не под
силу. Величественное такое здание! Строят его люди, которые отлично знают
свое дело и очень любят свое дело. Например, Юрковский, Быков... Таких
людей меньше пока, чем других. А другие - это те, на ком стоит это здание.
Так называемые маленькие люди. Просто честные люди, которые, может быть, и
не знают, что они любят, а что нет. Не знают, не имели случая узнать, что
они могут, а что нет. Просто честно работают там, где поставила их жизнь.
И вот они-то в основном и держат на своих плечах дворец мысли и духа. С
девяти до пятнадцати держат, а потом едут по грибы... - Жилин помолчал. -
Конечно, хочется, чтобы каждый и держал и строил. Очень, брат, хочется. И
так обязательно будет когда-нибудь. Но на это нужно время. И силы. Такое
положение вещей тоже ведь надо создать.
Юра думал. Что-то было в словах Ивана. Что-то непривычное. Это надо
было еще осмыслить.
Жилин заложил руки за голову.
- Я вспоминаю одну историю, - проговорил он. Он глядел прямо на
лампу, зрачки у него стали как точки. - У меня был товарищ, звали его
Толя. Мы вместе в школе учились. Он был всегда такой незаметный, все,
бывало, копался в мелочах. Мастерил какие-то тетрадочки, клеил коробочки.
Очень любил переплетать старые зачитанные книжки. Добряк был большой, до
того добряк, что обидных шуток не понимал. Воспринимал их как-то странно
и, на наш тогдашний развеселый взгляд, как-то даже дико. Запустишь ему,
бывало, в кровать тритона, а он его вытащит, положит на ладонь и долго
рассматривает. Вы вокруг гогочем, потому что смешно, а он его
разглядывает, а потом скажет негромко: "Вот бедняга" - и отнесет его в
пруд. Потом он вырос и стал где-то статистиком. Всем известно, работа эта
тихая и незаметная, и все мы считали, что так ему и надо и ни на что
другое наш Толя не годится. Работал он честно, без всякого увлечения, но
добросовестно. Мы летали к Юпитеру, поднимали вечную мерзлоту, строили
новые заводы, а он все сидел в своем учреждении и считал на машинах,
которые не сам придумал. Образцовый маленький человек. Хоть обложи его
ватой и помести в музей под колпак с соответствующей надписью: "Типичный
самодовлеющий человечек конца двадцатого века". Потом он умер. Запустил
пустяковое заболевание, потому что боялся операции, и умер. Это случается
с маленькими людьми, хотя об этом никогда не пишут в газетах.
Жилин замолчал, словно прислушиваясь. Юра ждал.
- Это было в Карелии, на берегу лесного озера. Его кровать стояла на
застекленной веранде, и я сидел рядом и видел сразу и его небритое темное
лицо... мертвое лицо... и огромную синюю тучу над лесом на той стороне
озера. Врач сказал: "Умер". И тотчас же ударил гром невиданной силы, и
разразилась такая гроза, какие на редкость даже на южных морях. Ветер
ломал деревья и кидал их на мокрые розовые скалы, так что они разлетались
в щепки, но даже их треска не было слышно в реве ветра. Озеро стеной шло
на берег, и в эту стену били не по-северному яркие молнии. С домов срывало
крыши. Повсюду остановились часы - никто не знает почему. Животные умирали
с разорванными легкими. Это была неистовая, _з_в_е_р_с_к_а_я_ буря, словно
весь неживой мир встал на дыбы. А он лежал тихий, обыкновенный, и, как
всегда, это его не касалось. - Жилин снова прислушался. - Я, Юрик, человек
не трусливый, спокойный, но тогда мне было страшно. Я вдруг подумал: "Так
вот ты какой был, наш маленький скучный Толик. Ты тихо и незаметно, сам не
подозревая ни о чем, держал на плечах равновесие Мира. Умер и равновесие
рухнуло, и Мир встал дыбом". Если бы мне тогда прокричали на ухо, что
Земля сорвалась с орбиты и ринулась на Солнце, я бы только кивнул головой.
И еще я тогда подумал... - Жилин помолчал. - Я подумал: почему он был
таким скучным и таким маленьким? Ведь он был очень скучным человеком, Юра.
Очень. Если бы эта буря случилась у него на глазах, он наверняка бы
закричал: "Ах! Тапочки! Тапочки мои сохнут на крыльце!" И побежал бы
спасать тапочки. Но почему, как он стал таким?
Жилин замолчал и строго посмотрел на Юру.
- Но он же сам был виноват... - робко сказал Юра.
- Неправда. Никто никогда не бывает виноват только сам. Такими,
какими мы становимся, нас делают люди. Вот в чем дело. А мы... Как часто
мы не платим этот должок... Почти никогда. А ведь нет ничего важнее этого.
Это главное. Сейчас это главное. Раньше главным было дать человеку свободу
стать тем, чем ему хочется быть. А теперь главное - показать человеку,
каким надо стать для того, чтобы быть по-человечески счастливым. Вот это
сейчас главное, - Жилин посмотрел на Юру и вдруг спросил: - Правда?
- Наверное, - сказал Юра. Все это было правильно, но как-то чуждо
ему. Как-то не трогало. Безнадежным казалось это дело. Или скучным...
Жилин сидел, настороженно прислушиваясь. Глаза у него совсем
остановились.
- Что случилось? - спросил Юра.
- Тихо! - Жилин поднялся. - Странно, - сказал он. Он все
прислушивался. Юра вдруг ощутил, как пол тихонько дрогнул под ногами, и в
ту же секунду пронзительно завыла сирена. Он вскочил и кинулся к двери.
Жилин поймал его за плечо.
- Спокойно, - сказал он. - Свое место по расписанию помнишь?
- Да! - сказал Юра и задохнулся.
- Обязанности тоже? - Жилин отпустил его. - Марш!
Юра кинулся в коридор.
Он бежал по кольцевому коридору в вакуум-отсек, где было его место по
аварийному расписанию, бежал быстро, но все же сдерживался, чтобы не
пуститься во всю прыть. Стажеру надлежит быть "спокойну, выдержану и
всегда готову", однако когда по кораблю несется тоскливый угрожающий вой,
когда корабль судорожно вздрагивает, словно раненый, у которого копаются в
ране неумелыми пальцами, когда плохо понимаешь, что ты должен делать, и
совсем не понимаешь, что происходит... В конце коридора вспыхнули красные
лампы. Юра не выдержал и кинулся со всех ног.
Навалившись, он откатил тяжелую дверь и влетел в серую комнату, где
вдоль стен темнели стеклянные шторы боксов с вакуум-скафандрами. Надо было
поднять все шторы, проверить комплектность скафандров, давление в
баллонах, энергопитание, перевести крепление каждого скафандра в аварийное
положение и сделать что-то еще... Потом надо было надеть свой скафандр и с
откинутым колпаком ждать дальнейших распоряжений.
Юра проделал все это довольно быстро и, как ему показалось, толково,
хотя сильно дрожали пальцы и он ощущал напряжение во всем теле, сильное и
неприятное, похожее на затянувшуюся судорогу. Сирена замолчала, наступила
зловещая тишина. Юра покончил с последним скафандром и огляделся. В боксах
под поднятыми шторами горел сильный голубой свет, блестели огромные с
раскинутыми рукавами скафандры, похожие на уродливые безголовые статуи.
Юра вытащил свой скафандр и влез в него. Костюм был великоват, в нем было
жестко и неудобно, совсем не так, как в костюме сварщика, удобном, гибком,
уютном. А в этом сразу стало жарко. Юра включил потоуловитель, потом,
тяжело переставляя толстые ноги, лязгая металлом о металл, подошел к
двери.
Корабль все вздрагивал, было тихо, вдоль коридора горели под потолком
красные аварийные сигналы. Юра прислонился спиной к одному косяку двери и
уперся в противоположный. Он перегородил дверь, и теперь войти в отсек
можно было, только сбив его с ног. (Было странно читать это место в
инструкции, где предписывалось о_х_р_а_н_я_т_ь вакуум-отсек во время
