- Да, идите, - медленно сказал Быков.
Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед.
Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.
- Что он поет? - спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.
Дауге прислушался и стал переводить:
- "Две ласточки целуются за окном моего звездолета. В
пустоте-те-те-те. И как их туда занесло. Они очень любили друг друга и
сиганули туда полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля. И какое вам дело до них".
Что-то в этом роде.
- Тра-ля-ля, - задумчиво сказал Быков. - Здорово.
- Т-ты п-пе-ереводишь, к-как ЛИАНТО, - сказал Юрковский. -
"С-сиганули" - ш-шедевр.
Быков поглядел на него с изумлением.
- Ты что это, Владимир? - спросил он. - Что с тобой?
- З-заика н-на-а всю жизнь, - ответил Юрковский, усмехаясь.
- Его ударило током, - сказал тихо Дауге.
Быков пожевал губами.
- Ничего, - сказал он. - Не мы первые. Бывало и похуже.
Он знал, что хуже еще никогда не бывало. Ни с ним, ни с
планетологами.
Из полуоткрытого люка раздался голос Михаила Антоновича:
- Алешенька, готово!
- Поди сюда, - сказал Быков.
Михаила Антонович, толстый и исцарапанный, ввалился в кают-компанию.
Он был без рубашки и лоснился от пота.
- Ух, как тут у вас холодно! - сказал он, обхватывая толстую грудь
короткими пухлыми ручками. - А в рубке ужасно жарко.
- Давай, Михаил, - нетерпеливо сказал Быков.
- А что с Володенькой? - испуганно спросил штурман.
- Давай, давай, - повторил Быков. - Током его ударило.
- А где Шарль? - спросил штурман, усаживаясь.
- Шарль жив и здоров, - ответил Быков, сдерживаясь. - Все живы и
здоровы. Начинай.
- Ну и слава богу, - сказал штурман. - Так вот, мальчики. Я здесь
немножко посчитал, и получается вот какая картина. "Тахмасиб" падает, и
горючего, чтобы вырваться, нам не хватит.
- Ясно даже и ежу, - сказал Юрковский.
- Не хватит. Вырваться можно только на фотореакторе, но у нас,
кажется, разбит отражатель. А вот на торможение горючего хватит. Вот я
рассчитал программу. Если общепринятая теория строения Юпитера верна, мы
не сгорим.
Дауге хотел сказать, что общепринятой теории строения Юпитера не
существует и никогда не существовало, но промолчал.
- Мы уже сейчас хорошо тормозимся, - продолжал Михаил Антонович. -
Так что, по-моему, провалимся мы благополучно. А больше сделать ничего
нельзя, мальчики. - Михаил Антонович виновато улыбнулся. - Если, конечно,
мы не исправим отражатель.
- На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий
Юпитера. - Быкову хотелось, чтобы они все-таки поняли. До конца поняли.
Ему все еще казалось, что они не понимают.
- Какую теорию строения ты считаешь общепринятой? - спросил Дауге.
Михаил Антонович пожал плечиком.
- Теорию Кангрена, - сказал он.
Быков выжидающе уставился на планетологов.
- Ну что ж, - сказал Дауге. - Можно и Кангрена.
Юрковский молчал, глядя в потолок.
- Слушайте, планетологи, - не выдержал Быков, - специалисты. Что
будет там, внизу? Вы можете нам это сказать?
- Да, конечно, - сказал Дауге. - Это мы тебе скоро скажем.
- Когда? - Быков оживился.
- Когда будем там, внизу, - сказал Дауге. Он засмеялся.
- Планетологи, - сказал Быков. - Спе-ци-а-лист-ты.
- Н-надо рассчитать, - сказал Юрковский, глядя в потолок. Он говорил
медленно и почти не заикался. - Пусть М-михаил рассчитает, на какой
глубине к-корабль перестанет проваливаться и повиснет.
- Интересно, - сказал Михаил Антонович.
- П-по Кангрену давление в Юпитере р-растет быстро. П-подсчитай,
Михаил, и выясни г-глубину погружения, д-давление на этой глубине и силу
т-тяжести.
- Да, - сказал Дауге. - Какое будет давление? Может быть, нас просто
раздавит.
- Ну, не так это просто, - проворчал Быков. - Двести тысяч атмосфер
мы выдержим. А фотонный реактор и корпуса ракет и того больше.
Юрковский сел, согнув ноги.
- Т-теория Кангрена не хуже других, - сказал он. - Она даст порядок
величин. - Он посмотрел на штурмана. - М-мы могли бы п-подсчитать сами, но
у тебя в-вычислитель.
- Ну, конечно, - сказал Михаил Антонович. - Ну о чем говорить?
Конечно, мальчики.
Быков попросил:
- Михаил, давай сюда программу, я прогляжу, и вводи ее в
киберштурман.
- Я уже ввел, Лешенька, - виновато ответил штурман.
- Ага, - сказал Быков. - Ну что ж, хорошо. - Он поднялся. - Так.
Теперь все ясно. Нас, конечно, не раздавит, но назад мы уже не вернемся -
давайте говорить прямо. Ну, не мы первые. Честно жили, честно и умрем. Я с
Жилиным попробую что-нибудь сделать с отражателем, но это... так... - Он
сморщился и покрутил распухшим носом. - Что намерены делать вы?
- Н-наблюдать, - жестко сказал Юрковский.
Дауге кивнул.
- Очень хорошо. - Быков поглядел на них исподлобья. - У меня к вам
просьба. Присмотрите за Молларом.
- Да-да, - подтвердил Михаил Антонович.
- Он человек новый, и... бывают нехорошие вещи... вы знаете.
- Ладно, Леша, - сказал Дауге, бодро улыбаясь. - Будь спокоен.
- Вот так, - сказал Быков. - Ты, Миша, поди в рубку и сделай все
расчеты, а я схожу в медчасть, помассирую бок. Что-то я здорово расшибся.
Выходя, он услышал, как Дауге говорил Юрковскому:
- В известном смысле нам повезло, Володька. Мы кое-что увидим, чего
никто не видел. Пойдем чиниться.
- П-пойдем, - сказал Юрковский.
"Ну, меня вы не обманете, - подумал Быков. - Вы все-таки еще не
поняли. Вы все-таки еще не верите. Вы думаете: Алексей вытащил нас из
Черных Песков Голконды, Алексей вытащил нас из гнилых болот, он вытащит
нас из водородной могилы. Дауге - тот наверняка так думает. А Алексей
вытащит? А может быть, Алексей все-таки вытащит?"
В медицинском отсеке Моллар, дыша носом от боли, мазался жирной
таниновой мазью. У него было красное лоснящееся лицо и красные лоснящиеся
руки. Увидев Быкова, он приветливо улыбнулся и громко запел про ласточек:
он почти успокоился. Если бы он не запел про ласточек, Быков мог бы
считать, что он успокоился по-настоящему. Но Моллар пел громко и
старательно, время от времени шипя от боли.
3. БОРТИНЖЕНЕР ПРЕДАЕТСЯ ВОСПОМИНАНИЯМ,
А ШТУРМАН СОВЕТУЕТ НЕ ВСПОМИНАТЬ
Жилин ремонтировал комбайн контроля отражателя. В рубке было очень
жарко и душно, по-видимому, система кондиционирования по кораблю была
совершенно расстроена, но заниматься ею не было ни времени, ни, главное,
желания. Сначала Жилин сбросил куртку, затем комбинезон и остался в трусах
и сорочке. Варечка тут же устроилась в складках сброшенного комбинезона и
вскоре исчезла - осталась только ее тень да иногда появлялись и сразу же
исчезали большие выпуклые глаза.
Жилин одну за другой вытаскивал из исковерканного корпуса комбайна
пластметалловые пластины печатных схем, прозванивал уцелевшие, откладывал
в сторону расколотые и заменял их запасными. Работал он методически,
неторопливо, как на зачетной сборке, потому что спешить было некуда и
потому что все это было, по-видимому, ни к чему. Он старался ни о чем не
думать и только радовался, что очень хорошо помнит общую схему, что ему
почти не приходится заглядывать в руководство, что расшибся он не так уж
сильно и ссадины на голове подсохли и совсем не болят. За кожухом
фотореактора жужжал вычислитель. Михаил Антонович шуршал бумагой и
мурлыкал себе под нос что-то немузыкальное. Михаил Антонович всегда
мурлыкал себе под нос, когда работал.
"Интересно, над чем он работает сейчас? - подумал Жилин. - Может
быть, просто старается отвлечься. Это очень хорошо - уметь отвлечься в
такие минуты. Планетологи, наверное, тоже работают, сбрасывают бомбозонды.
Так мне и не удалось увидеть, как взрывается очередь бомбозондов. И еще
многого мне не удалось увидеть. Например, говорят, что очень хорош Юпитер
с Амальтеи. И мне очень хотелось участвовать в межзвездной экспедиции или
в какой-нибудь экспедиции Следопытов - ученых, которые ищут на других
планетах следы пришельцев из других миров... Потом говорят, что на
"Джей-станциях" есть славные девушки, и хорошо было бы с ними
познакомиться, а потом рассказать об этом Пере Хунту, который получил
распределение на лунные трассы и был этому рад, чудак. Забавно, Михаил
Антонович фальшивит, словно нарочно. У него жена и двое детей... Нет,
трое, и старшей дочке уже шестнадцать лет, - он все обещал нас познакомить
и каждый раз этак залихватски подмигивал, но познакомиться теперь уже не
придется. Многое теперь уже не придется. Отец будет очень расстроен - ах,
как нехорошо! Как это все нескладно получилось - в первом же
самостоятельном рейсе! Хорошо, что я тогда поссорился с ней, - подумал
вдруг Жилин. - Теперь все проще, а могло бы быть очень сложно. Вот Михаилу
Антоновичу гораздо хуже, чем мне. И капитану хуже, чем мне. У капитана
жена - очень красивая женщина, веселая и, кажется, умница. Она провожала
его и ни о чем таком не думала, а может быть, и думала, но это было
незаметно, но скорее всего, не думала, потому что уже привыкла. Человек ко
всему может привыкнуть. Я, например, привык к перегрузкам, хотя сначала
было очень плохо, и я думал даже, что меня переведут на факультет
дистанционного управления. В Школе это называлось "отправиться к
девочкам": на факультете было много девушек, обыкновенных хороших девушек,
с ними всегда было весело и интересно, но все-таки "отправиться к
девочкам" считалось зазорным. Совершенно непонятно почему. Девушки шли
работать на разные Спу и на станции и базы на других планетах и работали
не хуже ребят. Иногда даже лучше. Все равно, - подумал Жилин, - очень
хорошо, что мы тогда поссорились. Каково бы ей сейчас было!" Он вдруг
бессмысленно уставился на треснувшую пластину печатной схемы, которую
держал в руках.
"...Мы целовались в Большом Парке и потом на набережной под белыми
статуями, и я провожал ее домой, и мы долго еще целовались в парадном6 и
по лестнице все время почему-то ходили люди, хотя было уже поздно. И она
очень боялась, что вдруг пройдет мимо ее мама и спросит: "А что ты здесь
делаешь, Валя, и кто этот молодой человек?" Это было летом, в белые ночи.
И потом я приехал на зимние каникулы, и мы снова встретились, и все было,
как раньше, только в парке лежал снег и голые сучья шевелились на низком
сером небе. Поднимался ветер, нас заносило порошей, мы совершенно
закоченели и побежали греться в кафе на улице Межпланетников. Мы очень
обрадовались, что там совсем нет народу, сели у окна и смотрели, как по
улице проносятся автомобили. Я поспорил, что знаю все марки автомобилей, и
проспорил: подошла великолепная приземистая машина, и я не знал, что это
такое. Я вышел узнать, и мне сказали, что это "Золотой Дракон", новый
японский атомокар. Мы спорили на три желания. Тогда казалось, что это
самое главное, что это будет всегда - и зимой, и летом, и на набережной
под белыми статуями, и в Большом Парке, и в театре, где она была очень
красивая в черном платье с белым воротником и все время толкала меня в
бок, чтобы я не хохотал слишком громко. Но однажды она не пришла, как мы
договорились, и я по видеофону условился снова, и она опять не пришла и
перестала писать мне письма, когда я вернулся в Школу. Я все не верил и
писал длинные письма, очень глупые, но тогда я еще не знал, что они
глупые. А через год я увидел ее в нашем клубе. Она была с какой-то
