глядя в потолок.
- А к-как жизнь, Шарль? - спросил Юрковский с интересом.
- Жизьнь хороше-о, - сказал Моллар, бледно улыбаясь. - Только мало.
Дауге лег и тоже уставился в потолок. "Мало, - подумал он, - гораздо
меньше, чем хочется". Он выругался вполголоса по-латышски.
- Что? - спросил Моллар.
- Он ругается, - объяснил Юрковский.
Моллар вдруг сказал высоким голосом: "Друзья мои!" - и планетологи
разом повернулись к нему.
- Друзья мои! - сказал Моллар. - Что мне дьелатть? Ви есть опытные
межпланьетники! Ви есть большие льюди и геройи. Да, геройи! Mon dieu! Ви
смотрели в глаза смерти больше, чем я смотрелль в глаза девушки. - Он
горестно помотал головой. - И я совсем не есть опытний. Мне страшно, и я
хочу много говорить сейчас, но сейчас уже близок конец, и я не знаю как.
Да, да, как надо сейчас говорить?
Он смотрел на Дауге и Юрковского блестящими глазами. Дауге неловко
пробормотал: "О черт" - и оглянулся на Юрковского. Юрковский лежал,
заложив руки за голову, и искоса глядел на Моллара.
- О черт, - сказал Дауге. - Я уже и забыл.
- М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать
н-ногу, - предложил Юрковский.
- Верно! - радостно сказал Дауге. - А потом вы, Шарль, тоже
расскажете что-нибудь веселенькое...
- Ах, вы все шутите, - сказал Моллар.
- А еще можно спеть, - сказал Дауге. - Я про это читал. Вы нам
споете, Шарль?
- Ах, - сказал Моллар. - Я совсем прокис.
- Отнюдь, - сказал Дауге. - Вы замечательно держитесь, Шарль. А это
же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?
- К-конечно, - сказал Юрковский. - З-замечательно.
- А капитан не спит, - бодро продолжал Дауге. - Вы заметили, Шарль?
Он что-то задумал, наш капитан.
- Да, - сказал Моллар. - Да! Наш капитан - это есть большая надежда.
- Еще бы, - сказал Дауге. - Вы даже не знаете, какая это большая
надежда.
- М-метр девяносто пять, - сказал Юрковский.
Моллар засмеялся.
- Вы все шутите, - сказал он.
- А мы пока будем болтать и наблюдать, - сказал Дауге. - Хотите
посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел. -
Он поднялся и приник к перископу.
Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими
руками взялся за нарамник.
- Бог мой! - сказал он. - Планетолет!
В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо
и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от
"Тахмасиба". Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим
отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и
дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко
вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он
был серый, как на экране черно-белого кино.
- Как же это? - пробормотал Дауге. - Неужели Петрушевский?
- П-погляди на отражатель, - сказал Юрковский.
Отражатель серого планетолета был обломан с края.
- Тоже не повезло ребятам, - сказал Дауге.
- О! - сказал Моллар. - А вон еще один.
Второй планетолет - точно такой же - висел дальше и глубже первого.
- И у этого обломан отражатель, - сказал Дауге.
- Я з-знаю, - сказал неожиданно Юрковский. - Это наш "Тахмасиб".
М-мираж.
Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно
поднялись из глубины, из призраки "Тахмасиба" исказились, задрожали и
растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.
- Какие красивые пузыри! - сказал Моллар. - Они поют.
Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь, и он сморкался и
морщился и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно,
не видели.
- Вот, - сказал Дауге. - Ты говоришь, что здесь скучно.
- Я н-не говорю, - сказал Юрковский.
- Нет, говоришь, - сказал Дауге. - Ты брюзжишь, что скучно.
Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя.
Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но...
Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.
- А вон еще мираж, - сказал Дауге. - Но это не корабль.
Юрковский заглянул в перископ. "Не может быть, - подумал он. - Этого
не может быть. Не тут, не в Юпитере". Под "Тахмасибом" медленно проплывала
вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом
поднималась другая скала - голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми
трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых
вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва
слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов.
- Эт-то н-не мираж, - проговорил Юрковский. - Эт-то п-похоже на ядро.
- Вздор, - сказал Дауге.
- В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.
- Вздор, вздор, - нетерпеливо сказал Дауге.
Горная цепь тянулась под "Тахмасибом", и не было ей конца.
- Вон еще, - сказал Дауге.
Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос,
превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же
за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным
пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно
опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к
губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.
- Быков, - позвал он. - Алексей.
- Алеши нет, Володенька, - отозвался голос штурмана. Голос был сиплый
и задыхающийся. - Он в машине.
- М-михаил, мы идем н-над с-скалами, - сказал Юрковский.
- Над какими скалами? - испуганно спросил Михаил Антонович.
Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность -
огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и
утонула в розовом.
- М-мы еще не все п-понимаем, - сказал Юрковский.
- Я сейчас посмотрю, Володенька, - сказал Михаил Антонович.
За перископом проплывала еще одна горная страна. Она плыла высоко
вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое
зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не
мираж. Тогда он понял и сказал:
- Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище.
Дауге не понял.
- Это кладбище миров, - сказал Юрковский. - Джуп проглотил их.
Дауге долго молчал, а затем пробормотал:
- Какие открытия... Кольцо, розовое излучение, кладбище миров...
Жаль. Очень жаль.
Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.
Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, а он,
измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они
вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под
"Тахмасибом", и рядом с "Тахмасибом", и временами над "Тахмасибом"
медленно проплывали в потоках сжатого водорода несостоявшиеся миры - горы,
скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли.
Потом "Тахмасиб" отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой,
ровный розовый свет.
- Устал как собака, - сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него
затрещали кости. - Слышишь?
- Слышу, - сказал Юрковский. - Давай смотреть.
- Давай, - сказал Дауге.
- Я думал, это ядро, - сказал Юрковский.
- Этого не могло быть, - сказал Дауге.
Юрковский стал тереть лицо ладонями.
- Это ты так говоришь, - сказал он. - Давай смотреть.
Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и
услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и
тогда исчезали стены обсерваторного отсека - оставался только ровный
розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в
тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом
пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки,
проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые
тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это
объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой,
и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил
зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит
лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к
перископу.
В открытую дверь отсека вползла, волоча брюхо по полу, Варечка, синяя
в крапинку, подобралась к Юрковскому и взгромоздилась к нему на колени.
Дауге хотел прогнать ее, но у него уже совсем не было сил. Он даже не мог
поднять голову. А Варечка тяжело вздымала бока и медленно мигала. Шипы на
ее морде стояли ежом, и полумертвый хвост судорожно подергивался в такт
дыханию.
3. НАДО ПРОЩАТЬСЯ, А РАДИООПТИК НЕ ЗНАЕТ КАК
Это было трудно, невообразимо трудно работать в таких условиях. Жилин
несколько раз терял сознание. Останавливалось сердце, и все заволакивалось
красной мутью. И во рту все время чувствовался привкус крови. Жилину было
очень стыдно, потому что Быков продолжал работать неутомимо, размеренно и
точно, как машина. Быков был весь мокрый от пота, ему тоже было
невообразимо трудно, но он, по-видимому, умел заставить себя не терять
сознание. Уже через два часа у Жилина пропало всякое представление о цели
работы, у него больше не осталось ни надежды, ни любви к жизни, но каждый
раз, очнувшись, он продолжал прерванную работу, потому что рядом был
Быков. Однажды он очнулся и не нашел Быкова. Тогда он заплакал. Но Быков
скоро вернулся, поставил рядом с ним кастрюльку и сказал: "Ешь". Он поел и
снова взялся за работу. У Быкова было белое лицо и багровая отвисшая шея.
Он тяжело и часто дышал. И он молчал. Жилин думал: "Если мы выберемся, я
не пойду в межзвездную экспедицию, я не пойду в экспедицию на Плутон, я
никуда не пойду, пока не стану таким, как Быков. Таким обыкновенным и даже
скучным в обычное время. Таким хмурым и немножко даже смешным. Таким, что
трудно было поверить, глядя на него, в легенду о Голконде, в легенду о
Каллисто и в другие легенды". Жилин помнил, как молодые межпланетники
потихоньку посмеивались над Рыжим Пустынником - кстати, откуда взялось
такое странное прозвище? - но он никогда не видел, чтобы о Быкове
отозвался пренебрежительно хоть один пилот или ученый старшего поколения.
"Если я выберусь, я должен стать таким, как Быков. Если я не выберусь, я
должен умереть, как Быков". Когда Жилин терял сознание, Быков молча
заканчивал его работу. Когда Жилин приходил в себя, Быков так же молча
возвращался на свое место.
Потом Быков сказал: "Пошли" - и они выбрались из камеры магнитной
системы. У Жилина все плыло перед глазами, хотелось лечь, уткнуться носом
во что-нибудь помягче и так лежать, пока не поднимут. Он выбирался вторым
и застрял и все-таки лег носом в холодный пол, но быстро пришел в себя и
тогда увидел у самого лица ботинок Быкова. Ботинок нетерпеливо притопывал.
Жилин напрягся и вылез из люка. Он сел на корточки, чтобы как следует
задраить крышку. Замок не слушался, и Жилин стал рвать его исцарапанными
пальцами. Быков возвышался рядом, как радиомачта, и смотрел не мигая
сверху вниз.
- Сейчас, - торопливо сказал Жилин. - Сейчас...
Замок, наконец, встал на место.
- Готово, - сказал Жилин и выпрямился. Ноги тряслись в коленях.
- Пошли, - сказал Быков.
Они вернулись в рубку. Михаил Антонович спал в своем кресле у
вычислителя. Он громко всхрапывал. Вычислитель был включен. Быков
перегнулся через штурмана, взял микрофон селектора и сказал:
- Пассажирам собраться в кают-компании.
