лучшем своем качестве; передачи были сбивчивые, внезапно прерывались, но и
по ним можно было судить о грандиозных масштабах военно-спортивного
праздника. Все-таки, видимо, развязные телемолодчики раздражали скромных
советских парней, лица скромняг мрачнели при приближении машин Ти-Ви-Мига, и
передачи почему-то прекращались. Московский канал, между тем, передавал
вчерашний выпуск программы "Время", материалы о ходе весенних посевных
работ, выступление временного поверенного Республики Мозамбик в связи с
национальным праздником, вручение наград ветеранам угольной
промышленности... Публика на Январском Бульваре начала пить шампанское,
настроение все повышалось: ничего, ничего, скоро все наладится, к черту
телевидение, сами скоро все увидим своими глазами, вы слышали, говорят, к
вечеру прилетит Брежнев.
Вдруг в начале бульвара жутко взвыли сирены и невероятно мощный и явно
советский голос стал повторять одну и ту же фразу:
-- Машинам и пешеходам немедленно очистить проезжую часть! Машинам и
пешеходам немедленно очистить проезжую часть!..
Столичная полиция взялась разгонять автомобили, заталкивала их под
платаны, на тротуары и чуть ли не в подъезды домов.
Наконец по бульвару на большой скорости пронеслись полдюжины
броневиков-амфибий с горящими фарами и воющими сиренами. Из-за брони видны
были только голубые береты, скособоченные на бритых затылках.
Восторженные крики населения не достигли ушей куда-то чрезвычайно
спешащих солдат. В кафе "Марсово Поле" некий иностранец предположил, что
подразделение мчалось "брать" Совет Министров. Его подняли на смех. Через
несколько минут на экране в кафе, правда, и в самом деле появилась сводка
Ти-Ви-Мига с Сенатской Площади, где стильно светилась колоннада Совета
Министров и куда ворвалась броневая кавалькада. Передача вновь как-то
внезапно и нелепо оборвались. Ти-Ви-Миг, по северному выражению, в этот день
был явно "не на высоте".
Между тем, в одной из автомобильных пробок на Площади Барона стоял
"питер-турбо" крымского чемпиона. В обычное время он оказался бы, конечно, в
центре внимания, сейчас все пассажиры и водители высовывались из машин,
стараясь не пропустить появления головных церемониальных советских колонн.
Кристина вдруг потеряла свой образ гибкой и почти немой
любовницы-телохранительницы, которая сопровождала лидера идеи все эти
месяцы. У нее было разбухшее от слез лицо и страх в глазах.
-- Андрей, прошу тебя, умоляю, бросим немедленно эту машину, --
повторяла она. -- Эту твою гребаную машину все знают. Тебя сейчас возьмут.
Надень парик, и бежим. Тебя могут каждую минуту взять эти гребаные
"комми"...
-- Я ни от кого не скрываюсь, -- надменно отвечал Лучников. Известная
всем телевизионная его улыбка не сходила с его лица. Черный свитер, ворот
голубой рубашки, сигариллос в углу рта -- прежний рекламный облик. -- Если
предъявят ордер на арест, подчинюсь. Захотят взять нахрапом, окажу
сопротивление.
Она вдруг взорвалась неудержимыми рыданиями. Он обозлился -- какой
тряпкой оказалась эта "железная девочка". Танька никогда бы не унизилась до
таких соплей. Он сам еле справлялся с внутренней дрожью, и злость на
Кристину помогла ему. Он даже взял се слегка за горло и тряхнул:
-- Вытри сопли, говно!
-- Подумай обо мне, -- рыдала уже во весь голос Кристина. -- Что я буду
делать без тебя? Бежим, Андрей! Ну, подумай хоть раз о ком-нибудь другом!
Хоть на миг подумай обо мне, подумай о другой душе, жуемот, подумай не о
себе...
-- Сука, ты меня полагаешь самоманьяком? -- зарычал он. -- По-твоему,
это я для себя все сделал, весь этот ад для себя сотворил?
Между тем в "аду" этом гремели оркестры и музыка из динамиков, реяли
флаги всех политических партий Крыма и красные флаги СССР, мелькали
смеющиеся лица. Впереди у скульптуры Барона началось какое-то движение:
приехало несколько фургонов полиции и платформы Ти-Ви-Мига.
Лучников наклонил голову и сжал ладонями виски, нажал пальцами на
глазные яблоки, чтобы разогнать спускающуюся ему на голову тучу мрака. В
самом деле, быть может. Кристи и права по-своему, по-бабски. Она напомнила
об отце, о котором я забыл, о сыне. о котором я забыл, о внуке, который
может появиться со дня на день и о котором я уже забыл, она напоминает о
себе, о которой я никогда и не помнил. Я даже Таньку-то свою забыл, забыл
еще тогда, в Москве, поэтому она и ушла, даже свою единственную женщину
забыл и наплевал н. 1 нес, а уж эту-то, Кристи, я никогда и не помнил.
Прости меня, Господи, я расплачусь за эту черствость, но ведь и она не
права, не о себе же я вес это время думал, о России, о верховном ее пути, о
Твоем пути, об искуплении...
Сегодня, когда они покинули здание "Курьера". Кристина напомнила ему об
отце, и он из первой же телефонной будки позвонил в "Каховку". Там ответил
новый библиотекарь, бывший премьер Кублицкий-Пиоттух. Он поведал, что
Арсений Николаевич среди ночи, никому ничего не сказав, с одним лишь своим
верным Хуа укатил на "роллс-ройсе" в Симферополь, и он, Кублицкий-Пиоттух,
не может не связать этот отъезд с общими событиями, о которых Андрею
Арсениевичу, естественно, известно лучше других, и хотя он лично.
Кублицкий-Пиоттух, не может не быть ему благодарен за то, что вовремя
покинул никчемное правительственное учреждение, но, тем не менее, он не
может не выразить ему своего недо...
На симферопольской квартире в телефонную трубку рыдал одинокий Хуа.
Андрюса, что-то ужас слюшилось... Арсюса усел из дом в старой синель и взял
из подвал свой рзавий руззие...
Теперь в автомобильной пробке на Площади Барона Лучников не знал ничего
ни об отце, ни о сыне. Вдруг он подумал, что без них ему свет не будет мил,
не будет мил ему свет и без снохи -- золотой Памелы, и без будущего внука, и
без Танькиного Саши, и без самой Таньки, и без этой бабы, которая,
оказывается, так его любит. Вдруг в этот момент вся история, философия и
политика сгорели, словно куча старых газет, и он ощутил себя лишь мешком
протоплазмы, жалкой живой сферой, вместилищем чего-то дрожащего, жаждущего
защиты. Так уже было с ним однажды после финиша "Антика-ралли".
-- Внимание! -- снова послышался над огромной площадью могучий
радиоголос. -- Всем на Бульваре Января, на Синопском Бульваре и на
Преображенском! Немедленно очистить проезжую часть для проходящих колони.
Приказ этот не относился к Площади Барона, да все равно его и выполнить
было невозможно.
Лучников сдвинул крышу назад и встал в машине. Он увидел приближающуюся
по Синопскому Бульвару первую колонну танков с поднятыми вверх стволами
пушек и зажженными фарами.
Несколько камераменов Ти-Ви-Мига, в их серебряных куртках, с аппаратами
на плечах бежали почему-то не к танкам, а к статуе Барона. Что там
происходит? Крыши автобусов, полицейских фургонов и сам Ти-Ви-Миг закрывали
поле зрения.
-- Что там происходит? Что там? -- спросил он в пустоту. Кристина
сидела теперь, не двигаясь, надвинув мужскую шляпу, закрыв глаза черными
очками, а нос и рот завязав цветным платком.
-- Взгляните на экран, господин Лучников, -- услышал он рядом вполне
любезный голос. В "кадиллаке" по соседству тоже была сдвинута крыша, и
владелец, по внешности биржевой брокер, любезно показывал ему на экран
своего внутреннего телевизора. -- Происходит историческое событие, господин
Лучников. То, чего большевики ждали шестьдесят лет. Окончательная
капитуляция Добровольческой Армии.
Лучников вздрогнул от ужаса. На экране все было видно отчетливо. У
подножия статуи Барона стояло каре -- несколько сот стариков, пожалуй, почти
батальон, в расползающихся от ветхости длинных шинелях, с клиновидными
нашивками Добровольческой Армии на рукавах, с покоробившимися погонами на
плечах. В руках у каждого из стариков, или, пожалуй, даже старцев, было
оружие -- трехлинейки, кавалерийские ржавые карабины, маузеры или просто
шашки. Камеры Ти-Ви-Мига панорамировали трясущееся войско или укрупняли
отдельные лица, покрытые старческой пигментацией, с паучками склеротических
вен, с замутненными или, напротив, стеклянно просветленными глазами над
многоярусными подглазниками... Сгорбленные фигуры, отвисшие животы,
скрюченные артритом конечности... несколько фигур явилось в строй на
инвалидных колясках.
-- Что за вздор, господин Лучников? -- спросил владелец "кадиллака". --
Вы не можете объяснить мне смысл этого фарса?
Камеры скользили по каре старцев, и у Лучникова вдруг возникло некое
особое ощущение: это и в самом деле была армия, а развалины эти были
воинами, и весь урон, который принесло время их телам и амуниции,
только подчеркивал почему-то это ощущение "войска". Через минуту Лучников
увидел того, кого и не сомневался увидеть в этом каре, -- своего отца.
Арсений Николаевич стоял в первом ряду, где заняли места самые
сохранившиеся, самые бравые. Иные из них выпячивали груди с крестами и
медалями, красуясь и бодрясь вполне по-дурацки. Лучников-старший в
полковничьих погонах на своей юнкерской шинели просто стоял, опершись на
винтовку, в той позе, в какой, наверное, они, мальчишки, и стояли в
перерывах между атаками на Каховку. Странно было видеть рядом с ним
репортера Ти-Ви-Мига в его серебряной куртке с фирменной эмблемой на спине.
В глубине кадра над морем голов, цветов, флагов и лозунгов светились фары
медленно приближающейся танковой колонны.
-- Президиум "Клуба Белого Воина", как известно, отверг решение
Временной Государственной Думы, -- слышался спокойный голос отца. --
Находящееся здесь подразделение Вооруженных Сил Юга России, верное присяге,
противостоит вторгшейся армии красных.
-- Однако, профессор... -- Репортер показал камере свое ухмыляющееся
лицо.
-- Полковник, -- мягко поправил Арсений Николаевич.
-- Простите, полковник, но ведь Главштаб и весь личный состав наших
"форсиз" приветствует слияние с героической армией Великого Советского
Союза...
-- Мы вам не "форсиз"! -- рявкнул стоящий рядом с Арсением Николаевичем
грудастый старик. -- Мы -- добровольцы! Русская армия!
-- Русская армия собирается драться? -- спросил репортер.
-- Мы собираемся капитулировать, -- сказал Арсений Николаевич. --
Добровольческая Армия капитулирует перед превосходящими силами неприятеля.
-- Он усмехнулся. -- Согласитесь, слово "капитуляция" звучит более
нормально, чем...
Сверхмощный радиоголос заглушил "ненормальное" слово.
-- Немедленно освободить проезжую часть! Через пять минут начнется
прохождение танковых колонн!
Сотни, тысячи машин, стоящих вплотную, отделяли Андрея от Арсения.
Никак не пробраться к отцу, никак уже его не спасти. Началось хаотическое
движение, в котором среди базарной разноголосицы послышалось четко:
-- Равняйсь! Смирно! Шагом арш!..
Каре подобралось и медленно двинулось вперед. В последний раз Андрей
Лучников увидел своего отца, когда тот довольно энергичным движением
отодвинул от себя серебряную куртку Ти-Ви-Мига.
Теперь съемка шла с верхней точки, и неожиданно оказалось, что между
головными танками и батальоном стариков есть некое асфальтовое озеро, вполне
пригодное для исторической процедуры капитуляции. Быть может, сами
Ти-Ви-Миги и позаботились о возникновении этого пространства, чтобы заснять
"трагикомедию". Фанатики, безумцы спонтанной съемки, для них не существовало
