-- Вот она, страсть! -- сочувственно кивнул в его сторону Востоков. --
Он обожает Андрея с детства. Недавно в ОСВАГ попал дневник господина
Игнатьева-Игнатьева. Представьте себе, Марлен Михайлович, чуть ли не тысяча
страниц страсти, ненависти, любви, ярости. Воображает себя женщиной
Лучникова.
-- Фальшивка! -- вскричал Игнатьев-Игнатьев. -- Дневник -- фальшивка!
Глаза его явно замаслились, он явно испытывал сейчас сладостное
страдание, какое бывает у юнцов, когда в их присутствии говорят о предмете
их любви, пусть и неверном, пусть подлом, но страстно желанном.
-- Дайте мне хоть немного выпить, Марлен Михайлович, -- жалобно
попросил Игнатьев-Игнатьев. -- Налейте хоть капельку.
-- Принесите из бара пару бутылок, -- строго сказал ему Востоков. --
Запишите на счет ОСВАГа.
-- Слушаюсь. -- Игнатьев-Игнатьев выскочил из номера. Востоков выключил
телевизор. В наступившей тишине послышалось завывание норд-оста, или, как
его здесь называют, "боры". Луч прожектора осветил изрытый волнами морской
горизонт.
-- Мне так давно хотелось поговорить с вами, Марлен Михайлович, --
сказал Востоков.
Марлен Михайлович засмеялся. Сердце его было полно молодой отваги. Ему
казалось, что он видит вперед все ходы этих запутавшихся в собственных
хитростях людей, видит нелепый смысл их игры, поскольку он, Марлен
Михайлович, знает главную и основополагающую причину всей
неразберихи. С молодой отвагой он полагал эту Основополагающую мерзостью и
вздором.
Востоков вздохнул.
-- Как все безобразно запуталось! Послушайте, Марлен Михайлович,
скажите мне откровенно, вы-то сами, одно из главных действующих лиц,
понимаете, что происходит?
-- Дело не в том, понимаю или нет, -- сказал Марлен Михайлович. -- Я,
благодаря своему воспитанию и образованию, в отличие от вас, товарищ
белогвардеец, вижу Основополагающую...
В номере вновь появился Игнатьев-Игнатьев. На этот раз
"коммуниста-нефтяника" привел, зажав нос и верхнюю губу в болевом приеме,
профессор Коккинаки, он же полковник Сергеев.
-- Собирался выстрелить нейропаралитическим патроном прямо в вас,
господа, -- сказал Сергеев, отшвырнул Игнатьева-Игнатьева, сел в кресло и
вынул из атташе-кейса три бутылки "Сибирской водки".
-- Отдайте мне мой дневник, господин Коккинаки, -- хныкал
Игнатьев-Игнатьев. -- Верните грязную фальшивку. Марлен Михайлович весело
оглядел присутствующих.
-- Братцы мои, да я вижу, вы здесь все свои. Сергеев улыбнулся.
-- Нет-нет, не совсем так, но мы делимся некоторыми данными. Без такого
обмена intellegence service невозможна. Не так ли, коллега Востоков?
Востоков, на удивление Марлену Михайловичу, никакой искательности к
Сергееву не высказал, а, напротив, как бы и не удостоил вниманием.
-- Не можете ли вы закончить свою мысль, Марлен Михайлович? Вы сказали,
что знаете Основополагающую?..
-- Вот именно. -- Марлен Михайлович налил себе в стакан немного виски,
немного шампанского и долил до краев водкой. -- Основополагающая крутит нас
всех в своем водовороте, превращает нашу жизнь в абсурд, нашу работу в
бессмысленную трату времени и денег. Всех нас, и марксистов и монархистов, и
цээрушников и кагэбэшников, она закручивает в водовороты, она плывет,
неумолимая, могучая, светящаяся акула!
Все замолчали. Возникла неловкая пауза.
-- Впечатляюще, -- неуверенно пробормотал Востоков. Новая пауза,
неловкая тишина. Тихое бульканье -- Игнатьев-Игнатьев деликатно глотал
водочку.
-- Есть предложение, -- сказал господин Коккинаки. -- Мы все мужчины.
-- Он бросил взгляд на Игнатьева-Игнатьева. -- Или почти все. Давайте
напьемся сегодня под "бору"? Напьемся по-свински и поедем к девкам в Малый
Бем. Кстати, Лопатову в "Бангкоке" уже проломили бутылкой голову.
-- Иногда это нужно, -- сказал Востоков.
-- Жалею, что иногда, а не всегда, -- сказал Марлен Михайлович. -- Как
подумаю об этой кошмарной светящейся курве, так и не просыхал бы никогда с
проломанной башкой. Попробуйте мой коктейль, товарищи штирлицы. Меня уже
качает, как в море. Кстати, что это там за огни, прожекторы, мигалки? Может
быть, уже началось?
-- Когда начнется, мы будем знать, -- сказал Сергеев. -- Тут всегда при
норд-осте адмирал Вирен выводит свою эскадру на тренировку, ну, а нашим из
Новороссийска тоже дома не сидится. Да и американцы летают, фотографируют. А
на фуя? -- спросил он всех присутствующих.
-- Это ее дела, -- загадочно усмехнулся Марлен Михайлович и показал
рукой движение большой рыбы.
Все засмеялись. Зазвонил телефон. В трубке послышался голос не
кого-нибудь, а именно Андрея Лучникова. Он говорил очень торопливо:
-- Марлен, мне удалось оторваться от Ти-Ви-Мига и от своего конвоя. Я в
пятистах метрах от тебя, у самого пляжа, в баре "Трезубец". Приходи
немедленно.
-- Однако у меня гости, -- пробормотал Марлен Михайлович. -- Милейшая
компания. Беседуем об Основополагающей.
-- Я знаю, кто у тебя, -- пробарабанил Луч. -- Постарайся их обмануть.
Это единственный шанс.
-- Добре, добре, -- хитровато засмеялся Марлен Михайлович. -- Мои
любезнейшие гости очень заинтригованы. Сейчас я и вас сюда притащу, дружище!
Разыграем партию политического покера под рев норд-оста. Помните песню? "И
битый лед на всем пути, и рев норд-оста. К коммунизму прийти не так-то
просто... ". -- Он повесил трубку и весело глянул на "гостей". Разведчики
смотрели на него профессиональными взглядами. Бедняги, подумал Марлен
Михайлович, им кажется, что они все знают, что направляют события, между тем
нет, пожалуй, более неосведомленных и более жалких прислужников главной
суки, Основополагающей. -- Лучников звонит, -- сказал он.
У разведчиков профессионально не дрогнул ни один мускул, между тем как
обвисший над стаканом "Сибирской" "коммунист-нефтяник" вскочил, разлил,
уронил, задрожал девичьим трепетом.
-- Он внизу, в баре. Сейчас приведу его сюда, -- сказал Марлен
Михайлович.
-- Я этого не переживу, -- пробормотал Игнатьев-Игнатьев.
-- Миссис Паролей с ним? -- быстро спросил Востоков.
-- Он один.
Марлен Михайлович вышел из номера, прихватив с собой ключ, и
заблокировал замок. Пока будут выбираться отсюда, мы смоемся, подумал он.
Куда смоешься, мелькнула мысль, в море?
В холле отеля он подошел к дежурному городовому, показал свой паспорт и
пожаловался, что к нему, советскому дипломату, ввалились какие-то пьяницы и
мешают отдыхать. Коп тут же побежал вызывать патруль. Нахалы, осмелились
нарушить покой "советского товарища".
Марлен Михайлович между тем выбежал из отеля и рванул по пустынной,
короткой и темной улице, где кипели под яростным ветром можжевеловые кусты и
светились лишь
окна двух-трех баров. В конце улицы бухала и взлетала над парапетом
накатная волна норд-оста.
Тут только, почувствовав пронизывающий холод, Марлен Михаилович
сообразил, что он выскочил на улицу даже без пиджака, в одной жилетке. Он
добежал до парапета, увернулся от очередного удара волны, увидел справа и
слева пляж, заливаемый пенным накатом, дикую пляску огней в черном мраке,
подумал, что, может быть, это ночь окончательного решения всех проблем,
весело спутал мокрые волосы и тогда заметил в цокольном этаже массивного и
безжизненного здания три светящихся теплых окна. Это был бар "Трезубец".
Волна останавливалась в метре от его крыльца. Гибельная ночь осталась
позади, как только он переступил порог: в теплом баре пахло крепким кофе,
табаком, играла музыка.
Gonna make a sentimental jiorney
То renew old memories... (12*) --
-- напевал какой-то теплый, успокаивающий басок.
Хозяин бара смотрел по телевизору хоккейный матч СССР -- Канада. Рядом
со стойкой сидел огромный пес-овчар с черной полосой по хребтине. Он
дружелюбно осклабился при виде вбежавшего Марлена Михайловича. В углу на
мягком диване сидели Лучников и миссис Паролей.
-- Боже мой, -- засмеялся Андрей. -- Ты мокрый и пьяный. Никогда тебя
пьяным не видел. Сristy, 1ооk аt mу frend. Не is а hеаvу drunk... (13*)
Чистенькая и строгая миссис Паролей в застегнутой под горло кожаной
курточке дружелюбно улыбнулась Кузенкову. Благодаря Ти-Ви-Мигу всему Острову
было известно, что в карманах куртки этой особы всегда помещаются два
пистолета со снятыми предохранителями.
-- Николай, -- сказал Лучников бармену, -- дай моему другу какой-нибудь
свитер и стакан горячего рома.
-- Николай, -- сказал Лучников бармену через пять минут, -- дай мне и
моему другу штормовки, мы хотим немного подышать воздухом.
Движением руки он пересек поползновение Кристины следовать за ними. Они
вышли в ревущую мглу и медленно пошли по узкой полосе ракушечника, которая
еще оставалась между каменной кладкой набережной Третьего Казенного Участка
и накатывающимися из мрака белыми гривами.
-- Марлен! -- прокричал Лучников на ухо Кузенкову. -- Дело сделано!
Через неделю мы победим! Последний полл показал, что СОС получит более 90
процентов!
-- Гордись! -- крикнул Марлен Михайлович.
-- Меня тоска гложет! -- ответил Лучников.
-- Еще бы! -- крикнул Марлен Михайлович. -- Ведь ты всего лишь жалкая
рыба-лоцман для огромной бессмысленной светящейся акулы.
-- О чем ты говоришь? -- с испугом спросил Лучников. Марлен Михайлович
ничего не ответил, а только лишь большим оттопыренным пальцем показал в
черное море и загадочно ухмыльнулся.
Лучников, удивившись на миг, тут же забыл об удивлении. Он шел вдоль
могучих бетонных плит, весь мокрый, в переливающейся под бликами огней
штормовке, задумчивый и до странности молодой, настоящий герой народного
плебисцита, настоящий чемпион.
-- Еще через неделю Госдума обратится к Советскому правительству с
просьбой о включении в СССР на правах союзной республики. Скажи, ты можешь
мне гарантировать, что не будет какого-нибудь варварства, какой-нибудь
тотальной оккупации? Ведь это же не нужно в нашем случае, совсем не нужно.
Чехи -- чужие, они хотели отколоться, мы свои, мы хотим слиться.
Насильственный акт здесь не нужен. Нужна некоторая постепенность, так... В
конце концов по конституции каждая союзная республика имеет право на
свободный вход и выход, на международные отношения, даже на свои вооруженные
силы. Наши "форсиз" станут частью Советской Армии, зачем же нас
оккупировать? Социалистические преобразования тоже нужно проводить
постепенно -- мы долго еще сможем быть источником твердой валюты. Пусть меня
вышлют сразу, пусть нас всех, "одноклассников", вышлют в Кулунду, посадят во
Владимирский централ, пусть хоть расстреляют, мы готовы, но с Островом, с
населением нужна постепенность, варварские акты неуместны... Оккупация может
потрясти и нас, и вас, может привести к самому невероятному... к войне. Я
пытался несколько раз выходить на верх за такими гарантиями, но там, как
всегда, делают вид, что нас вообще не существует. В конце концов ты
проводишь здесь политику правительства, Марлен. Я не встречался все эти
месяцы с тобой из-за телевизионного хвоста... Они бы скомпрометировали бы
нас обоих... Теперь выхода нет-- отвечай напрямую: хватит там ума не
оккупировать нас?
Лучников, высказывая это, говорил как бы сам с собой, но после
последнего вопросительного знака повернул лицо к Кузенкову и слегка обомлел.
Солидный его друг, само воплощение спокойствия и стабильности, выглядел
диковато, с мокрыми завитками волос, прилипшими ко лбу, с горящим взглядом,
