ветчину еще экспортируют в Европу), Марлен Михайлович обдумывал докладную.
"Видному", какую дозу демагогии запустить и что себе позволить всерьез,
думал уже и о речи перед членами Общества Дружбы и как бы увильнуть от
"коммунистов-нефтяников", словом, весь уже был на службе, вне сомнений и
тревог.
-- Эх, фермы тут, эх, стада! -- вдруг с непонятным смыслом
вздохнул шофер Лопатов.
Марлен Михайлович быстро глянул на мясистую ряшку. Что имеет в виду?
Провоцирует или тайком восхищается?
-- Да-а-а-а, -- высказался Марлен Михайлович. Теперь уже шофер быстро
на него посмотрел.
С минуту ехали молча.
-- Нашего бы мужика сюда, -- сказал Лопатов и теперь уже всем лицом
повернулся к Марлену Михайловичу. -- Благодатная почвишка-то, а, товарищ
Кузенков? Благодатная, эхма, почвица!
Восторгаться природными качествами Крыма в ИПИ не возбранялось. Марлену
Михаиловичу стало противно и муторно от того, что шофер боится его, а он
шофера.
-- Рядность, Лопатов, рядность, -- сухо указал он на дорогу и
отвернулся.
Вот так не пройдет и года после "воссоединения", и крымчине будут
бояться друг друга, как мы с Лопатовым. Лучников думает, что у русских от
Крыма прибавится храбрости. Дудки, у всех только трусости достанет...
Бросить все, сбежать, выступить по Ти-Ви, объявить войну СОСу, открыть
глаза дуракам, обратиться к Западу...
-- Вот она, Ак-Мечеть! -- Лопатов начал спуск к побережью Азовского
залива.
... С высоты фриуэя уже видна была Арабатская стрелка, любопытное явление природы, песчаная коса шириной в полтора-два километра и длиной больше сотни. С восточной стороны на всю длину косы тянулись дивные пляжи из красного ракушечника, там гуляли чистые волны Азовского залива. С западной же стороны стоял тухлый неподвижный и мелководный Сиваш, сокровище Крыма, драгоценный резервуар нефти, природного газа, бездна всевозможных других материалов. Соответственно все и было организовано: с западной стороны вдоль всей косы и в глубине Сиваша стояли буровые вышки, перегонные, очистительные, обогатительные заводы, резервуары и эстакады -- джунгли индустрии. Посередине косы пролегало шестирядное шоссе со всеми причиндалами: телефонами через каждый километр, автоматическими бензоколонками, автоматами с кофе, сигаретами, колой, чаем, жвачкой, конфетами, хотдогами, богатые бары, выдержанные в так называемом "пограничном стиле". Далее по восточному берегу косы, то есть просто-напросто в полутора километрах он индустриальных джун-1лей, шли пляжи, причалы катеров и яхт, городки и поселки трудящихся и промышленников, ультрасовременные поселении с максимальными удобствами и обильными, хотя далеко и не изысканного вкуса, развлечениями. Основными центрами на Стрелке были города Ак-Мечеть, Большой Бем и Третий Казенный Участок, куда, собственно говоря, и направлялся сейчас автомобиль Кузенкова, ибо там располагалось правление "Арабат-ойл-Компани", центры профсоюзов и обществ. На северном хвостике косы был еще в духе Дикого Запада поселочек под названием Малый Бем и Копейка. О нем ходили толки по всему Острову, говорили, что там можно либо сдохнуть со скуки, либо испытать самые невероятные приключения; там среди грузовых причалов и трудопроводов имелось десятка два борделей на любой вкус, словом, мини-Гонконг.
Перед приездом на Третий Казенный Участок, уже тогда, когда на
горизонте появилась разноцветная кучка его небоскребов с рефлектирующими
стеклами, Марлен Михайлович подумал, что хорошо бы ему здесь остаться
одному, избавиться бы от шофера Лопатова. В каком он чине? Наверняка не ниже
майора. Он еще раз глянул на него сбоку. Эдакое лицо! Да ведь это же Нерон!
В самом деле, более развращенного трудящегося не сыщешь.
Уже в гостинице "Литейный Сплендид" Марлен Михайлович напрямую сделал
шоферу предложение;
-- Послушайте, Лопатов, я буду здесь три дня без всяких переездов.
Почему бы вам не махнуть в Малый Бем и Копейку? Говорят, там такое!
Другая возможность вряд ли представится.
Глаза Лопатова зажглись вдруг диким огнем: он, видно, не был лишен
воображения.
-- А... вы... товарищ Кузенков... как... тут... -- забормотал он.
-- Лопатов, -- тонко усмехнулся Марлен Михайлович. -- Надо же понимать,
все ж мы люди...
-- Вот именно! -- воскликнул Феофан Лопатов и весь даже засветился.
Вот именно, как это все доходчиво -- мы все люди и все хочем чего
послаще. И этот крупнейший работник, таинственный генконсультант, с которого
приказано глаз не спускать, тоже явный "все мы люди" и тоже хотит в
индустриальной зоне гужеваться без помех. Конечно, немедленно в душу
многоопытного Лопатова вкралось сомнение: обнаружат товарищи в Малом Беме и
Копейке -- конец карьере, отстранят от руля, придется влачить остаток жизни
на родине. И в то же время... Лопатов с тоской оглядывал пустынный уютный
холл "Литейного Сплендид" с мягким пружинящим полом, светильниками,
скучающим в глубине холла барменом... глянул в стеклянную стену, где
тускловато поблескивали зимние волны Азовского залива, и снова засосало --
"все мы люди". Да гори все огнем -- жизнь проходит, и в итоге будет
мучительно горько и обидно за бесцельно прожитые годы, да вот как закачусь
на три дня к девкам в Малый Бем и Копейку, в царство кайфа!.. Пусть потом
хоть из партии вычистят, все равно я за три дня с тамошними девчонками да
гомиками такие увижу, чего вы, дорогие товарищи, даже в массовом масштабе за
всю жизнь не поймаете... До удивления быстро пролетели сейчас перед
Лопатовым унылые годы на шоферско-сыскной службе. Скоро и сам Остров ОКЕЙ
полетит в тартарары, и все пролетит, ничего не увидишь и вспомнить будет
нечего.
Все эти чувства вдруг чрезвычайно ясно отразились на мясистом лице
Лопатова, а Марлен Михайлович, все тут же поняв, лишний раз поразился, как
изменились за последние годы "наши люди" Через минуту Лопатова уже не было:
на посольской машине рванул к международным маргариткам в Малый Бем и
Копейку.
Марлен Михайлович, освобожденно вздохнув, стал располагаться в чудесном
двухкомнатном номере, окнами, конечно, на чистое море. Внизу пустынные
вылизанные улочки Третьего Казенного Участка шли к пляжу. Ветер сгибал
верхушки пирамидальных можжевеловых кустов, тянущихся вдоль зеркальных
витрин. Изредка проезжал автомобиль или проходил какой-нибудь молодой парень
в ярком анораке из пластика. Марлен Михайлович испытал вдруг чувство уюта,
спокойствия, полную оторванность от проклятых проблем и нелепых инструкций.
Проживу здесь три дня в полном одиночестве, не буду никому звонить, ни с кем
встречаться, ну, а отчет составлю за милую душу -- что нам даст этот отчет,
не отдалит катастрофы ни на миг и ни на миг ее не приблизит. Просижу три дня
у телевизора, буду переходить с канала на канал за Ти-Ви-Мигом, следить за
перипетиями избирательной кампании. Гулять, читать газеты, смотреть
телевизор... На три дня выйду из игры и постараюсь определиться, куда идти
мне, с кем и за что. В конце командировки из какого-нибудь бара позвоню в
Москву и скажу Вере, чтобы она позвонила мне от своей сестры. Быть может, не
засекут. Вера все поймет, попрошу ее выйти на "Видное лицо" и еще раз
попытаться удержать их от катастрофических решений.
Он включил телевизор. На одном канале шла французская многосерийная
чепуха, на другом играл американский джаз, на третьем бушевал советский
хоккейный чемпионат... Ти-Ви-Миг он обнаружил на шестом канале. Пулеметная
дробь комментатора сразу же прогнала из этого сумеречного дня сонное
спокойствие и отрешенность. Камерамены показывали из Евпатории
сногсшибательное событие -- слет "Волчьей Сотни", на котором ультраправая
организация объявляла о своем присоединении к Союзу Общей Судьбы. Какой-то
дряхлый полковник (вероятно, один из последних кавалеристов Шкуро) с
восторгом рассказывал молодежи о своей туристской поездке в Москву и об
огромном впечатлении, которое произвел на него военный парад на Красной
площади. Ни слова о коммунизме -- Россия, мощь, границы империи, флаг на
всех широтах мира, XXI век -- век русских! В президиуме собрания Марлен
Михайлович вдруг увидел профессора Фофанова, одного из "одноклассников". Еще
неделю назад его, либерала, "любителя краснопузых", в таком собрании
размазали бы по стене, теперь, за неделю до выборов, он был почетный гость и
"волчесотенцы" ждали его слова.
Зазвонил телефон, Марлен Михайлович передернулся. Кто может мне
звонить? Кто знает, что я в "Литейном Сплендид"? Оказалось, знают те, кому
полагается знать. Звонил из Феодосии Вильям Иванович Коккинаки. Под таким
именем пребывал на Острове полковник Сергеев. Вальяжный профессор-археолог
прибыл в Феодосию с личными научными целями из Калифорнии. Мягким картавым
говорком археолог на правах старого друга и знатока Крыма приглашал Марлена
Михайловича посетить его в Феодосии. В том случае, если вас одолеют дела или
визитеры, дорогой мой, милости прошу -- я снял дивный особнячок у
моря, мы сможем, как в старые времена, поспорить о третьем слое кургана
Тепсень или о происхождении древних водоемов на склонах Легинера. Позвольте,
какие визитеры, я никого не жду, возразил Марлен Михайлович, ни с кем не
намерен... Да-да, конечно, я и сам люблю уединение, зачастил господин
Коккинаки, сочувствую вам от всей души. Вот только вчера избавился от одного
нумизмата, некий Игнатьев-Игнатьев, личность любопытная, но полный дилетант.
Советую вам таких любителей адресовать к своему -- ха-ха -- шоферу или даже
прямо ко мне. Ну, а уж если полезут какие-нибудь древние египтяне, то тогда
просто звоните мне, дорогой мой, вот -- запишите телефон.
Соображая некоторое время, что могла бы означать вся эта абракадабра,
Марлен Михайлович некоторое время невидящими глазами смотрел на экран
Ти-Ви-Мига, пока де него вдруг не дошло, что на экране фигурирует очередное
сногсшибательное событие. Пресс-конференция в Бахчисарае. Советник по печати
ханского двора делает заявление журналистам. Его высочество исламский
руководитель татарского народа Крыма призывает своих подданных голосовать за
Союз Общей Судьбы и выражает уверенность, что в составе великого Советского
Союза Крым сможет внести более солидную лепту в движение неприсоединения,
укрепить антиимпериалистический фронт своих братьев по вере.
Вдруг снова зазвонил телефон. На этот раз портье. Любезнейшим тоном на
чистом русском интересовался, не желает ли господин получить ужин в номер.
На экране телевизора появился Андрей. Он выпрыгнул из вертолета на базе
ВВС в Каче. За ним по пятам следовала его новая женщина -- Кристина Паролей,
в кожаной куртке и джинсах, весьма привлекательная особа, но до нашей Таньки
ей далеко, дурак Андрей, во всем дурак. Их встречал Чернок и сотни три
восторженных молодых летчиков.
Ужин? Да-да, пожалуйста. Что-нибудь полегче, что-нибудь простенькое.
Да, и вот еще... вот еще что... будьте любезны... бутылку скоча, да-да...
Что? Вот именно целую бутылку. "Вlack-Whitе" вполне устроит...
Лучников поднялся на трибуну, поднял руки, призывая к тишине.
-- Летчики, -- сказал он. -- Каравеллы испанцев отправлялись в
Атлантику, не зная, что им принесет каждая следующая миля, шли во мрак и
туман. Они обрели Америку, но ведь ее могло бы и не быть на месте, мрак и
туман поглотили бы их. Таков удел человека -- идти к новым берегам. Обретем
ли мы Россию, нашу судьбу и мечту? Летчики, отправляясь в этот путь, я хочу
вам сказать, что наш мрак и туман гораздо чернее и пространнее, чем тот, что
лежал перед испанцами.
Вскочил какой-то чудесный юноша с лейтенантскими значками в петлицах,
