Леониду. -- Примите, отец Леонид. Она была рождена в католичестве, но
обернулась к православию. Она меня очень любила. Какая разница --
католичество, православие?.. всем христианам нужно быть вместе, когда в мире
совершаются безнравственные события, вроде этой киносъемки.
-- Съемки, Андрей? -- Сабашников обнял его за плечи. -- Ты называешь
это съемкой?
-- Даже ты не догадался, -- засмеялся Лучников. -- Что же говорить о
простых людях? Вообрази, какая это для них психологическая травма!
Любопытно, кто дал банде Хэлоуэя разрешение на это массированное глумление?
-- Пойдемте, дети мои, в храм, -- сказал отец Леонид. -- Будем вместе.
Сегодня ночью многие придут, я думаю так.
Иди и ты, Мустафа. Будь с нами. Ты не обидишь Ислам, если будешь
сегодня с нами.
-- Я плохо знаю ислам, я буддист, -- пробормотал юноша.
Отец Леонид шел широким крепким шагом. Белые ножки Кристины свисали со
сгиба его руки. Лучников разрыдался вдруг, глядя на то, как они болтаются.
-- Андрей, -- повернулся к нему отец Леонид. -- Утешься. Час назад я
крестил здесь твоего внука Арсения.
Мыс Херсонес каменными обрывами уходит в море, но под обрывами еще
тянется узкая полоска галечного пляжа. Там, в одной из крохотных бухточек,
готовились к побегу четверо молодых людей -- Бенджамен Иванов со своей
подругой черной татаркой Заирой и Антон Лучников со своей законной женой
Памелой; впрочем, их было пятеро-- в побеге участвовал и новорожденный
Арсений. В бухточке этой они нашли брошенный кем-то открытый катер с
подвесным мотором "Меркурий". В катере оказалась еще и двадцатилитровая
канистра с бензином -- топлива вполне достаточно, чтобы достичь турецкого
побережья.
Антон и Памела, потрясенные всеми событиями уходящего дня, сидели,
прижавшись друг к другу боками, а спинами прижимались к уплывающему от них
Острову Крыму. В последних передачах ныне уже заглохшего Ти-Ви-Мига
промелькнуло сообщение о смерти деда Арсения и об аресте, или, как деликатно
выразились перепуганные тивимиговцы, "временной изоляции" Андрея. На коленях
у них, однако, лежал новорожденный Арсений, головкой на колене отца, попкой
на бедре матери. Чувства, раздиравшие Антона, были настолько сильны, что он
в конце концов впал попросту в какое-то оглушенное состояние. Жена его не
могла ему ничем помочь, растерзанная родами, жалостью к Антону, нежностью к
бэби, страхом перед побегом, она тоже впала в полулетаргию.
Впрочем, энергии Бен-Ивана хватало на всех пятерых. Он чувствовал себя
в своей тарелке, побег был его стихией. Побег -- это мой творческий акт,
всегда говорил он. Я всегда благодарен тем, кто берет меня под арест, потому
что предчувствую новый побег. Я буду очень разочарован, когда Россия откроет
свои границы. Вместе с милейшей своей подружкой, вечно пританцовывающей
Заирой, Бен-Иван все приготовил на катере, а затем, ничтоже сумняшеся,
отправился на "поверхность", как он выразился, в ближайший супермаркет,
притащил оттуда одеяла, плащи, огромный мешок с едой и напитками и даже
Си-Би-Радио. Он со смехом рассказывал о "наших ребятах", то есть о советских
солдатах в супермаркете, одном из бесчисленных филиалов Елисеева-Хьюза, о
том, с каким восторгом их там встречают, как они жрут печенье "афтерэйт" и
жареный миндаль и как вырубаются от восторга.
-- Дождемся ночи, Бен-Иван? -- спросил его Антон.
-- Ни в коем случае! -- воскликнул "артист побега". -- Ночью здесь все
будет исполосовано прожекторами. Они будут каждую минуту подвешивать ракеты.
Если они обнаружат нас ночью, нам конец.
-- А если они обнаружат нас сейчас? -- довольно весело поинтересовалась
Заира.
-- Сейчас другое дело, кара кизим, сейчас солнце склоняется к
горизонту, заканчивается горячий денек истории, сумерки-- это час прорех,
расползания швов, час, когда видны просветы в эзотерический мир, когда на
некоторый миг утрачивается спокойствие и хрустальные своды небес слегка
колеблются. Понятно?
К начальнику сигнальной вахты авианосца "Киев" капитану-лейтенанту
Плужникову подошел один из операторов старший матрос Гуляй.
-- Товарищ капитан-лейтенант, -- сказал он и вдруг как-то замялся,
затерся, словно пожалел, что подошел.
-- Ну что, Гуляй, -- поморщился капитан-лейтенант Плужников, который
считал минуты до окончания вахты и мечтал об увольнении на берег. -- Все в
порядке, Гуляй? -- Офицер уже чувствовал со стороны матроса какую-то
"самодеятельность", так называемую инициативу, чувствовал также, что матрос
уже жалеет о "самодеятельности", но не решается отвалить. -- Отлить, что ли?
-- спросил он Гуляя.
-- Да понимаете, товарищ капитан-лейтенант, -- с нескрываемой досадой
сказал старший матрос, -- объект на приборе.
"Ах ты, падла такая, Гуляй, -- думал Плужников, глядя на светящуюся
"блошку" в углу экрана. -- Ну, какого фера с места сорвался? Что тебе,
паскуда, эта "блоха"? Может, плотик какой-нибудь болтается или ребята
какие-нибудь от нашей армады в Турцию когти рвут. Ну, какого фера...
Придется теперь докладывать командиру, а то еще стукнет этот Гуляй... "
Он внимательно посмотрел в лицо старшему матросу. Отличная у парня
будка -- крепкая, чистая, нет, такой не стукнет. Впрочем, может, как раз
такой и стукнет. Тогда вернулся к своему пульту, связался с командованием,
доложил, как положено: объект, идущий от берега в нейтральные воды, в
секторе фер с минусом и три фера в квадрате...
Начальник вахты корабля капитан первого ранга Зубов дьявольски
разозлился на капитана-лейтенанта. Кто его за язык тянет? Подумаешь, бегут
какие-то чучмеки на какой-нибудь шаланде. У всех классовое сознание в один
день не пробудишь. Бегут, пусть бегут, больше места останется. Не буду
никому докладывать, а Плужникову скажу, что будет отмечен. Рядом с Зубовым
стоял его помощник кавторанг Гранкин и делал вид, что ничего не слышал, лишь
еле заметная улыбка появилась на его лице, обращенном к подпрыгивающим над
силуэтом Севастополя рекламным огням.
"Это он, фидар, психологический тест мне ставит, -- подумал про
Гранкина Зубов. -- А вот сейчас я тебе сам психологическую штуку воткну,
Гранкин-Фуянкин".
-- Доложите командиру, -- приказал Зубов, думая, что Гранкин начнет
сейчас ваньку валять и на том расколется, но тот немедленно включил селектор
и доложил командиру все, что полагается, и скосил, конечно, глазок в сторону
Зубова-- дескать, все нюансы, гребена плать, им, Гранкиным, уловлены.
Командир авианосца контр-адмирал Блинцов в это время находился в
собственной спальне, куда удалился для частного разговора с супругой,
пребывавшей в этот момент по обыкновению на даче в Переделкино. Нужно было
уточнить список покупок в пока еще капиталистическом Севастополе, а главное,
узнать по только им двоим понятным намекам, как там младший сын Слава,
ночевал ли дома или снова "ухилял" на Цветной бульвар к своей "хипне".
И тут этот малоприятный офицер Гранкин проявляет "самодеятельность",
лезет с сообщением о какой-то дурацкой "блохе" в море. Конечно, на таких,
как Гранкин, служба стоит, но личной симпатии эти твари вызвать не могут.
Зубов, тот ходит, как будто на все кладет, но мужик отличный, банку хорошо
держит и талантливый специалист...
Так или иначе, но через пятнадцать минут после сигнала старшего матроса
Гуляя с борта авианосца "Киев" по направлению к "блохе", ползущей в
бескрайнем море, вылетел боевой вертолет, ведомый старшими лейтенантами
Флота СССР Комаровым и Макаровым.
-- Смотри, Толя, -- сказал Комаров. -- Как будто Греция слева, как
будто мифология...
Пустынный мыс Херсонес проплыл слева, после чего они стали круто
забирать в море.
Катер шел споро, временами слегка бухал днищем по небольшой волне, что
накатывала сейчас с юга. Солнце садилось за севастопольские холмы, небо и
море за спинами беглецов горело дивным огнем, и из этого дивного огня
явилась и зависла над катером зловещая стрекоза. Неужто конец, подумал
Антон, сжимая плечи Памелы, неужто в один день конец нам всем, конец
Лучниковым? Жена его тряслась и плакала. Заира закричала, поднимая ладони к
вертолету:
-- Ребята, не трогайте нас! Христа ради, пожалейте нас!
-- Внимание, ложусь крестом, -- деловито сказал Бен-Иван, отполз на
корму, лег на спину и распростер руки, образовав фигуру креста и устремив на
кабину вертолета мощный "отводящий" взгляд. От напряжения у него дергались
нога и голова. Невозмутимым оставался один лишь младенец Арсений.
Два могучих советских человека смотрели на них сверху.
-- Видишь, Толя, какие ребята, -- сказал старший лейтенант Комаров. --
Отличные ребята.
Старший лейтенант Макаров молча кивнул.
-- А девчонки еще лучше, -- сказал Комаров. -- Плюс новорожденный.
Макаров опять кивнул.
-- Смотри, Толяй, они крестятся, -- сказал Комаров. -- У них там
никакого оружия ни фера нету, Толяй. Крестятся. Толька, от нас с тобой
крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!
-- Я ее вон туда шмальну, -- скачал Макаров и показал куда-то в мутные
юго-восточные сумерки.
-- Ясное дело, -- скачал Комаров. -- Не в людей же шмалять.
Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим
образом потянул рычаг.
-- Але, девяносто третий, -- ленивым наглым тоном передал Комаров на
"Киев", -- задание выполнено.
-- Вас понял, -- ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел
на своем приборе, что задание не выполнено.
На Херсонес упала ночь, когда из храма Святого Владимира вынесли легкий
гроб с телом Кристины Паролей. За гробом шли четверо: отец Леонид, Петр
Сабашников, Мустафа Ахмед-Гирей и Андрей Лучников.
Небо было полно звезд, а праздничное зарево Севастополя стояло за
темной громадиной собора и не мешало звездам полыхать над пустынным мысом,
где ярко белели мраморные останки Эллады и отсвечивал черный мрамор
христианских надгробий.
Ракушечник слегка похрустывал под ногами маленькой процессии. Отец
Леонид покачивал кадилом и читал от Матфея, тихо, как бы и себя самого
вопрошая:
--- ... Что смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли, ветром
колеблемую?... Что же смотреть ходили вы? пророка?
-- Отец Леонид, -- спросил Лучников. -- Отчего сказано:
у вас же и волосы на голове все сочтены.
Голос его лихорадочно подрагивал. Священник повернул к нему свое белое
в темноте лицо.
-- Светильник для тела -- око, -- читал он. -- Итак, если око твое
будет чисто, то все тело твое будет светло. Лучников сжал голову руками:
-- Отчего же сказано, что даже волосы сочтены, что из двух птиц,
купленных за ассарий, ни одна не упадет на землю без воли Отца нашего. Зачем
же мы-то Ему?
Руки его упали.
Отец Леонид, отвернув лицо свое к небу, говорил в пустоту:
--- ... тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят
их...
-- К чему наши потуги? -- спросил Лучников. -- Почему сказано, что
соблазны надобны Ему, но горе тем, через кого пройдет соблазн? Как бежать
нам этих тупиков, отец Леонид...
Священник не взглянул на Лучникова, он говорил как бы только себе, но
его гулкий голос далеко слышен был:
... где будет труп, там соберутся орлы...
... и многие лжепророки восстанут и прельстят многих...
... претерпевший же до конца спасется...
... бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш придет...
Могильщики поставили гроб на край ямы. Все остановились. Лучников
смотрел на спокойное детское лицо Кристины и механически повторял за отцом
