двери.
- Смотрите не свалитесь с крыши, - сказал инспектор через плечо.
Хинкус задержался в дверях, оглянулся, молча покачал головой и вышел.
Ориентируясь по стуку бильярдных шаров, инспектор прошел по мягкому
ковру коридора и оказался в столовой. Там было темно, только из бильярдной
через приоткрытую дверь падала узкая полоска света. В этой полоске стоял
хозяин. Лицо его выражало какое-то недоумение, нижняя челюсть отвисла,
мохнатые брови были высоко задраны. Он с таким увлечением рассматривал
что-то в бильярдной, что даже не услышал, как инспектор подошел вплотную к
нему. Инспектор кашлянул. Хозяин быстро повернул голову, закрыл рот и
несколько смущенно улыбнулся.
- Феноменально... - пробормотал он. - Я... я о господине Олафе...
Никогда не видел таких игроков...
Не переставая смущенно улыбаться, он боком отошел от инспектора,
пересек столовую и скрылся в коридоре. Из бильярдной доносились хлесткие
трески удачных клапштосов и досадливые возгласы Симоне. Инспектор тоже
заглянул в щель. Ни Олафа, ни Симоне видно не было. У стены стояло кресло,
а в кресле уютно расположилась женщина ослепительной и странной красоты.
Ей было лет тридцать, у нее были нежные, смугло-голубоватые открытые плечи
и огромные томно полузакрытые глаза. В высоко взбитых роскошных волосах
сверкала диадема. Инспектор приосанился и вошел в бильярдную.
В бильярдной было полно народу. Красный и взъерошенный Симоне жадно
пил содовую. Румяный викинг Олаф, добродушно улыбаясь, неторопливо собирал
шары в треугольники. На подоконнике, поставив рядом с собой бутылку с
яркой наклейкой, сидело с ногами давешнее существо - не то мальчик, не то
девочка - странное чадо ХХ века. Устроившись в кресле неподалеку от
прекрасной дамы, господин Мозес рассеянно развлекался колодою карт -
пускал ее веером из руки в руку. Завидев инспектора, он благосклонно
покивал и сказал роскошной женщине:
- Ольга, позволь представить тебе нашего нового друга - господина
инспектора полиции Петера Глебски.
Инспектор поклонился сначала госпоже Ольге, а потом всем прочим.
- Какая прелесть! - пропела Ольга, широко раскрывая глаза. - Я обожаю
полицию! Этих героев, этих смельчаков... Вы ведь смельчак, инспектор?
Повинуясь приглашающему жесту Олафа и стараясь держаться
непринужденно, инспектор взял кий и принялся мелить наклейку.
- Увы, мадам, - сказал он. - Я обыкновенный полицейский чиновник...
- Не верю, - сказала мадам, закатывая глаза. - Человек с такой
внешностью не может не быть героем и смельчаком!..
- А вы знаете анекдот про полицейского инспектора, который сел на
кактус? - ревниво спросил Симоне. - Он тоже приехал по ложному вызову...
- Ах, Симоне, перестаньте, - сказала мадам, не поворачивая головы. -
Все равно вы не знаете ни одного приличного анекдота... Инспектор,
покажите, что вы настоящий мужчина - разбейте наконец этого противного
Олафа.
- Ольга, - сказал господин Мозес, - с твоего позволения я
откланяюсь... Господа, пусть победит сильнейший!
Он вышел. Инспектор улыбнулся Олафу в ответ на его приветливую улыбку
и разбил пирамиду. Тут Симоне вдруг улегся на пол в неглубокой, но широкой
нише и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.
- Симоне! - в ужасе воскликнула госпожа Мозес. - Что вы делаете! Вы
убьетесь!
В ответ Симоне заклекотал, повисел некоторое время, все больше
наливаясь кровью, потом легко спрыгнул на пол и отдал ей честь.
- Ну, Олаф, - сказал он, чуть задыхаясь, - молитесь! Вот теперь я
сделаю из вас бифштекс.
- Трепло, - кратко сообщило с подоконника чадо ХХ века, а Олаф,
внимательно рассматривая наклейку на своем кие, заметил:
- Бифштекс - это еда.
- Вот я и сделаю из вас еду! - заявил Симоне, бросая страстные
взгляды на госпожу Мозес.
- Зачем? - спросил Олаф.
- Чтобы съесть! - гаркнул Симоне.
- Обед через два часа, - заметил Олаф, посмотрев на часы.
- Я не могу больше разговаривать с этой игральной машиной! - жалобно
заревел Симоне, хватаясь за голову.
Госпожа Мозес залилась серебристым смехом, чадо на подоконнике
бросило окурок на пол и закурило новую сигарету, а Олаф улыбнулся и, почти
не целясь, с треском залепил шар в лузу через все поле.
- А по-моему, мы очень хорошо с вами беседуем, - сказал он. - Вы
очень хороший собеседник, Симоне. - Он прицелился и закатил еще один шар.
- Но бифштекс - это все-таки еда. И сделать из меня зайца вы не можете,
хотя и обещали. И разукрасить меня, как бог черепаху, тоже нельзя. Бог
вообще не красил черепах. Они серые...
Он неторопливо шел вокруг стола и, не переставая говорить, забивал
шар за шаром - тихие, аккуратные шары, и шары стремительные, как выстрел,
и шары, влетающие в лузы по каким-то фантастическим траекториям. С каждым
ударом лицо инспектора все больше вытягивалось, госпожа Мозес ахала и
ужасалась, а Симоне застонал и, обхватив руками голову, уселся в углу.
- С ума сойти, какая женщина! - заявил Симоне, отряхивая рукава. - Вы
заметили, как она на меня смотрела?
- Никак она на вас не смотрела, - возразил инспектор.
Они шли по коридору из бильярдной, направляясь по своим номерам. Оба
были возбуждены игрой и перепачканы мелом.
- Что вы понимаете! Вы старый полицейский тюфяк! Вы приходите с
работы и идете гулять с собачкой... У вас есть собачка?
- У меня есть собачка. Но госпожа Мозес смотрела все-таки на меня и
говорила, что я герой.
- Э, нет, - сказал Симоне. - Так у нас не пойдет! Не хватало мне еще
конкурента в виде престарелого полицейского инспектора! Учтите, я четыре
года без отпуска, и врачи прописали мне курс чувственных удовольствий!..
Навстречу им из пустого номера вышла пухленькая Кайса, держа в охапке
кучу простынь и наволочек. Симоне замер.
- Пардон! - воскликнул он и, не говоря более ни слова, устремился
вперед. Кайса взвизгнула не без приятности и скрылась в номере. Симоне
исчез там же, и через секунду оттуда донесся новый взвизг и раскат
леденящего душу хохота. Инспектор усмехнулся и, вытирая испачканные мелом
руки, вошел в свой номер.
В номере было нехорошо.
Кресло опрокинуто. Письменный стол залит уже застывшим клеем -
поливали прямо из бутылки, бутылка валялась тут же, - и в центре этой
засохшей лужи красовался листок бумаги. На листке корявыми печатными
буквами было написано: "Инспектора Глебски извещают, что в отеле под
именем Хинкус находится опасный гангстер, маньяк и убийца, известный в
преступных кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному
из клиентов отеля. Примите меры".
Не отрывая глаз от листка, инспектор вытащил сигарету, закурил, потом
подошел к окну. Тень отеля синела на снегу. На крыше по-прежнему торчал
опасный гангстер, маньяк и убийца господин Хинкус. Он был не один. Кто-то
опять стоял рядом, в нескольких шагах от него.
К обеду в столовой собрались все, кроме Хинкуса. Столовая была
большая, посредине стоял огромный овальный стол персон на двадцать.
Роскошный, почерневший от времени буфет сверкал серебряными кубками,
многочисленными зеркалами и разноцветными бутылками. Скатерть на столе
была крахмальная, посуда - прекрасного фарфора, приборы - серебряные, с
благородной чернью. Было весело. Симоне рассказывал анекдоты. Олаф и мадам
Мозес их не понимали.
- Приезжает как-то один штабс-капитан в незнакомый город, - говорил
Симоне. - Останавливается он в гостинице и велит позвать хозяина... - Тут
он замолчал и огляделся. - Впрочем, пардон... - произнес он. - Я не
уверен, что в присутствии дам... - Он поклонился в сторону госпожи Мозес,
- а также юно... э-э... юношества... - он посмотрел на чадо. - Э-э-э...
- А, дурацкий анекдот, - сказало чадо с пренебрежением. - "Все
прекрасно, но не делится пополам" - этот, что ли?
- Именно! - воскликнул Симоне и разразился хохотом.
- Делится пополам? - добродушно улыбаясь, осведомился Олаф.
- Не делится, - сердито поправило чадо.
- Не делится? - удивился Олаф. - А что именно не делится?
Чадо открыло было рот, но господин Мозес сделал неуловимое движение,
и рот оказался заткнут большим румяным яблоком, от которого чадо тут же
сочно откусило.
- Не делится пополам, - очаровательно улыбаясь, объяснила госпожа
Мозес. - Как вы не понимаете, Олаф! Это - из алгебры. Ах, алгебра! Алгебра
- это царица наук!..
Симоне зарычал, схватил свою тарелку и пересел к инспектору. Тут в
столовой объявилась Кайса и принялась тарахтеть, обращаясь к хозяину:
- Он не желает идти. Он говорит: раз не все собрались, говорит, так и
он не пойдет. А когда все соберутся, говорит, тогда и он спустится. И две
бутылки у него там пустые...
- Так пойди и скажи, что все уже давным-давно собрались, - приказал
хозяин.
- Я так и сказала, что все собрались, что кончают уже, а он мне не
верит...
Инспектор встал.
- Я его приведу, - сказал он.
Хозяин всполошился.
- Ни в коем случае, - вскричал он. - Кайса, быстро!
- Ничего, ничего, - сказал инспектор, направляясь к двери. - Я
сейчас.
Выходя из столовой, он услышал, как Симоне провозгласил: "Правильно!
Пусть-ка полиция займется своим делом", после чего залился кладбищенским
хохотом.
Инспектор поднялся по лестнице, толкнул грубую деревянную дверь и
оказался в круглом, сплошь застекленном павильончике с узкими скамейками
вдоль стен. Фанерная дверь, ведущая на крышу, была закрыта. Инспектор
осторожно потянул за ручку, раздался пронзительный скрип несмазанных
петель. Инспектор открыл дверь и увидел Хинкуса. Лицо Хинкуса было ужасно
- белое в свете низкого солнца, застывшее, с перекошенным ртом, с
выкатившимися глазами. Левой рукой он придерживал на колене бутылку, а
правую прятал за пазуху, должно быть, отогревал.
- Это я, Хинкус, - осторожно сказал инспектор. - Что вы так
испугались?
Хинкус сделал судорожное глотательное движение, потом сказал:
- Я тут задремал... Сон какой-то поганый...
Инспектор украдкой огляделся... Плоская крыша была покрыта толстым
слоем снега. Вокруг павильончика снег был утоптан, а дальше, к
покосившейся антенне, вела тропинка. В конце этой тропинки и сидел в
шезлонге Хинкус, закутанный в шубу. Отсюда, с крыши, вся долина была как
на ладони - тихая и синяя в свете луны.
- Пойдемте обедать, - сказал инспектор. - Вас ждут.
- Ждут... - сказал Хинкус. - А чего меня ждать? Начинали бы.
Инспектор выдохнул клуб пара, поежился и сунул руки в карманы.
- Туберкулез у меня, - с тоской объяснил Хинкус и покашлял. - Мне
свежий воздух нужен. Все врачи говорят. И мясо черномясой курицы...
- Зачем же вы так пьете, если у вас туберкулез...
Хинкус не ответил. В наступившей тишине инспектор услышал, как кто-то
поднимается по железной чердачной лестнице. Протяжно заскрипела дверь
тамбура.
- Видите, еще кто-то... - начал инспектор и осекся. Лицо Хинкуса
снова стало похоже на уродливую маску - рот перекосился, белое гипсовое
лицо покрылось крупными каплями пота. Дверь павильончика отворилась - и на
пороге появился хозяин.
- Господа, - провозгласил он жизнерадостно. - Что такое прекрасная,
но холодная погода по сравнению с прекрасной и горячей пуляркой?..
Инспектор натянуто улыбнулся. Он все смотрел на Хинкуса. Хинкус
совсем ушел в воротник своей шубы, только глаза поблескивали, как у
тарантула в норке.
- Господин Хинкус, - продолжал хозяин, - пулярка изнемогает в
собственном соку.
