- Идемте, - сказал незнакомец и направился к двери, в которую
выкатился разъяренный Бегемот.
- До свидания, - сказал Максим Рыбе. - Спасибо, - добавил он
по-русски.
- До свидания, - ответила Рыба. - Максим хороший. Здоровый. Надо.
Кажется, она была растрогана. А может быть, озабочена тем, что костюм
неважно сидит. Максим махнул рукой бледному Торшеру и поспешил вслед за
незнакомцем.
Они прошли через несколько комнат, заставленных неуклюжей архаичной
аппаратурой, спустились в гремящем и лязгающем лифте на первый этаж и
оказались в обширном низком вестибюле, куда несколько дней назад Гай
привел Максима. И как несколько дней назад, снова пришлось ждать, пока
пишутся какие-то бумаги, пока смешной человечек в нелепом головном уборе
царапает что-то на розовых бланках, красноглазый незнакомец царапает
что-то на зеленых бланках, а девица с оптическими усилителями на глазах
делает на этих бланках лиловые оттиски, а потом все меняются бланками и
оттисками, причем запутываются и кричат друг на друга, и хватаются за
телефонный аппарат, и наконец человечек в нелепом головном уборе забирает
себе два зеленых и один розовый бланк, причем розовый бланк он рвет
пополам и половину отдает девице, делающей оттиски, а шелушащийся
незнакомец получает два розовых бланка, синюю толстую картонку и еще
круглый металлический жетон с выбитой на нем надписью, и все это минуту
спустя отдает рослому человеку со светлыми пуговицами, стоящему у выходной
двери в двадцати шагах от человечка в нелепом головном уборе, и когда они
уже выходят на улицу, рослый вдруг принимается сипло кричать, и
красноглазый незнакомец снова возвращается, и выясняется, что он забыл
забрать себе синий картонный квадратик, и он забирает себе синий картонный
квадратик и с глубоким вздохом запихивает куда-то за пазуху. Только после
этого уже успевший промокнуть Максим получает возможность сесть в
нерационально длинный автомобиль по правую сторону от красноглазого,
который раздражен, пыхтит и часто повторяет любимое заклинание Бегемота -
"массаракш".
Машина заворчала, мягко тронулась с места, выбралась из неподвижного
стада других машин, пустых и мокрых, прокатилась по большой
асфальтированной площадке перед зданием, обогнула огромную клумбу с вялыми
цветами, мимо высокой желтой стены, усыпанной по верху битым стеклом,
выкатилась к повороту на шоссе и резко затормозила.
- Массаракш, - снова прошипел красноглазый и выключил двигатель.
По шоссе тянулась длинная колонна одинаковых пятнистых грузовиков с
кузовами из криво склепанного, гнутого железа. Над железными бортами
торчали ряды неподвижных округлых предметов, влажно отсвечивающих
металлом. Грузовики двигались неторопливо, сохраняя правильные интервалы,
мерно клокоча моторами и распространяя ужасное зловоние органического
перегара.
Максим оглядел дверцу со своей стороны, сообразил, что к чему, и
поднял стекло. Красноглазый, не глядя на него, произнес длинную фразу,
оказавшуюся совершенно непонятной.
- Не понимаю, - сказал Максим.
Красноглазый повернул к нему удивленное лицо и, судя по интонации,
спросил что-то. Максим покачал головой.
- Не понимаю, - повторил он.
Красноглазый как будто удивился еще больше, полез в карман, вытащил
плоскую коробочку, набитую длинными белыми палочками, одну палочку сунул
себе в рот, а остальные предложил Максиму. Максим из вежливости принял
коробочку и стал ее рассматривать. Коробочка была картонная, от нее остро
пахло какими-то сухими растениями. Максим взял одну из палочек, откусил и
сплюнул. Это была не еда.
- Не надо, - сказал он, возвращая коробочку красноглазому. -
Невкусно.
Красноглазый, полуоткрыв рот, смотрел на него. Белая палочка
прилипнув, висела у него на губе. Максим в соответствии с местными
правилами прикоснулся пальцем к кончику своего носа и представился:
"Максим". Красноглазый пробормотал что-то, в руке у него вдруг появился
огонек, он погрузил в него конец белой палочки, и сейчас же автомобиль
наполнился тошнотворным дымом.
- Массаракш! - вскричал Максим с негодованием и распахнул дверцу. -
Не надо!
Он понял, что это за палочки. В вагоне, где они ехали с Гаем, почти
все мужчины отравляли воздух точно таким же дымом, но для этого они
пользовались не белыми палочками, а короткими длинными деревянными
предметами, похожими на детские свистульки древних времен. Они вдыхали
какой-то наркотик - обычай, несомненно, вреднейший, и тогда, в поезде
Максим утешался только тем, что симпатичный Гай был по-видимому тоже
категорически против этого обычая.
Незнакомец поспешно выбросил наркотическую палочку за окно и
почему-то помахал ладонью перед своим лицом. Максим на всякий случай тоже
помахал ладонью, а затем снова представился. Оказалось, что красноглазого
зовут Фанк, на чем разговор и прекратился. Минут пять они сидели
благожелательно переглядываясь, и по-очереди, указывая друг другу на
бесконечную колонну грузовиков, повторяли: "Массаракш". Потом бесконечная
колонна кончилась, и Фанк выбрался на шоссе.
Вероятно, он спешил. Во всяком случае он немедленно сделал так, что
двигатель заревел бархатным ревом, затем он выключил какое-то гнусно
воющее устройство и, не соблюдая на взгляд Максима никаких правил
безопасности, погнал по автостраде в обгон колонны, едва успевая
увертываться от машин, мчавшихся навстречу.
Они обогнали колонну грузовиков; обошли, чуть не вылетев на обочину,
широкий красный экипаж с одиноким, очень мокрым водителем; проскочили мимо
деревянной повозки на вихляющихся колесах со спицами, влекомой мокрым
ископаемым животным; воем загнали в канаву группу пешеходов в брезентовых
плащах; влетели под сень огромных раскидистых деревьев, ровными рядами
высаженных по обе стороны дороги, - Фанк все увеличивал скорость,
встречный поток воздуха ревел в обтекателях, напуганные воем экипажи
впереди прижимались к обочинам, уступая дорогу. Машина казалась Максиму
неприспособленной для таких скоростей, слишком неустойчивой, и ему было
немного неприятно.
Вскоре дорогу обступили дома, автомобиль ворвался в город, и Франк
был вынужден резко понизить скорость. Тогда, с Гаем, Максим ехал от
вокзала в большой общественной машине, набитой пассажирами сверх всякой
меры. Голова его упиралась в низкий потолок, вокруг ругались и дымили,
соседи беспощадно наступали на ноги, упирались в бока какими-то твердыми
углами, был поздний вечер, давно немытые стекла были заляпаны грязью и
пылью, к тому же в них отражался тусклый свет лампочек внутреннего
освещения, и Максим так и не увидел города. Теперь он получил возможность
его увидеть.
Улицы были несоразмерно узки и буквально забиты экипажами. Автомобиль
Фанка еле плелся, стиснутый со всех сторон самыми разнообразными
механизмами. Впереди, заслоняя пол-неба, громоздилась задняя стенка
фургона, покрытая аляповатыми разноцветными надписями и грубыми
изображениями людей и животных. Слева, не обгоняя и не отставая, ползли
два одинаковых автомобиля, набитых жестикулирующими мужчинами и женщинами.
Красивыми женщинами, яркими, не то что Рыба. Еще левее с железным
громыханием брела некая разновидность электрического поезда, поминутно
сыплющая синими и зелеными искрами, дочерна заполненная пассажирами,
которые гроздьями свисали из всех дверей. Справа был тротуар - неподвижная
полоса асфальта, запрещенная для транспорта. По тротуару густым потоком
шли люди в мокрой одежде серых и черных тонов, сталкивались, обгоняли друг
друга, увертывались друг от друга, протискивались плечом вперед, то и дело
забегали в раскрытые, ярко освещенные двери и смешивались с толпами,
кишащими за огромными запотевшими витринами, а иногда вдруг собирались
большими группами, создавая пробки и водовороты, вытягивая шеи, заглядывая
куда-то. Здесь было очень много худых и бледных лиц, очень похожих на лицо
Рыбы, почти все они были некрасивы, излишне, не по здоровому сухопары,
излишне бледны, неловки, угловаты. Но они производили впечатление людей
довольных: они часто и охотно смеялись, они вели себя непринужденно, глаза
их блестели, повсюду раздавались громкие оживленные голоса. Пожалуй, это
скорее все-таки благополучный мир, думал Максим. Во всяком случае, улицы,
хотя и грязны, но не завалены все-таки отбросами, да и дома выглядят
довольно жизнерадостно - почти во всех окнах свет по случаю сумеречного
дня, а значит недостатка в электроэнергии у них, по-видимому, нет. Очень
весело сверкают рекламные объявления, а что до осунувшихся лиц, то при
таком уровне уличного шума и при такой загрязненности воздуха трудно
ожидать чего-либо иного. Мир бедный, неустроенный, не совсем здоровый... и
тем не менее достаточно благополучный на вид.
И вдруг на улице что-то переменилось. Раздались возбужденные крики.
Какой-то человек полез на фонарный столб и, повиснув на нем, стал
энергично кричать, размахивая свободной рукой. На тротуаре запели. Люди
останавливались, срывали головные уборы, выкатывали глаза и пели, кричали
до хрипа, поднимая узкие лица к огромным разноцветным надписям,
вспыхнувшим внезапно поперек улицы.
- Массаракш... - прошипел Фанк, и машина вильнула.
Максим смотрел на него. Фанк был смертельно бледен, лицо его
исказилось. Мотая головой, он с трудом оторвал руку от руля и уставился на
часы. "Массаракш..." - простонал он и сказал еще несколько слов, из
которых Максим узнал только "не понимаю". Потом он оглянулся через плечо,
и лицо его исказилось еще сильнее. Максим тоже оглянулся, но позади не
было ничего особенного. Там двигался закрытый ярко-желтый автомобиль,
квадратный, как коробка.
На улице кричали совершенно уже нестерпимо, но Максиму было не до
того. Фанк явно терял сознание, а машина продолжала двигаться, а фургон
впереди затормозил, вспыхнули его сигнальные огни, и вдруг размалеванная
стенка надвинулась, раздался отвратительный скрежет, глухой удар, и дыбом
встал исковерканный капот.
- Фанк! - крикнул Максим. - Фанк! Не надо!
Фанк лежал, уронив руку и голову на овальный руль, и громко, часто
стонал. Вокруг визжали тормоза, движение останавливалось, выли сигналы.
Максим потряс Фанка за плечо, бросил, распахнул дверцу и, высунувшись,
закричал по-русски: "Сюда! Ему плохо!" У автомобиля уже собралась поющая,
орущая, галдящая толпа, энергично взмахивали руки, сотрясались над
головами вздетые кулаки, десятки пар налитых выкаченных глаз бешено
вращались в орбитах - Максим совершенно ничего не понимал: то ли эти люди
были возмущены аварией, то ли они чему-то без памяти радовались, то ли
кому-то грозили. Кричать было бесполезно, не слышно было самого себя, и
Максим снова вернулся к Фанку. Теперь тот лежал, откинувшись на спину,
запрокинув лицо, и изо всех сил мял ладонями виски, щеки, череп, на губах
его пузырилась слюна. Максим понял, что его мучает нестерпимая боль, и
крепко взял его за локти, торопливо напрягаясь, готовясь перелить боль в
себя. Он не был уверен, что это получится у него с существом другой
планеты, он искал и не мог найти нервный контакт, а тут еще вдобавок Фанк,
оторвав руки от висков, стал изо всех своих невеликих сил толкать Максима
в грудь, что-то отчаянно бормоча плачущим голосом. Максим понимал только:
"Идите, идите..." Было ясно, что Фанк не в себе.
Тут дверца рядом с Фанком распахнулась, в машину просунулись два
разгоряченных лица под черными беретами, сверкнули ряды металлических
