- Нет, - говорит Антон. - По-моему, фактов не бывает. Особенно здесь,
в Зоне. Здесь все как-то выдуманно. Чья-то бесовская выдумка... Нам всем
морочат голову. Кто - непонятно. Зачем - непонятно...
- Вот и хотелось бы узнать: кто и зачем.
- А кому это надо? Надо ведь совсем другое. Что толку, если вы и
узнаете? Чья совесть от этого станет чище? Чья совесть от этого заболит?
Чья душа найдет покой от этого?
Антон безнадежно машет рукой и отбрасывает окурок. Потом он смотрит
на сладко похрапывающего Виктора.
- А он зачем идет? Какие у него такие желания, что он не может их
исполнить там, дома?
- Не знаю, - медленно говорит Профессор. - Но ему очень надо
добраться до Золотого Круга. Я давно его знаю, это интересный человек,
необычный человек...
- Не знаю, что в нем такого необычного, - возражает Антон, - но
человек он надежный, положиться на него можно. Он нас доведет, такое у
меня впечатление...
Профессор искоса смотрит на него, лицо у него такое, словно он хочет
что-то сказать, но раздумывает: стоит ли. Затем он аккуратно гасит окурок
и устраивается прилечь.
- С добычей вернулся - счастье, - говорит он вдруг. - Живой вернулся
- удача. Патрульная пуля - везенье, а все остальное - судьба.
- Это еще что за унылая мудрость? - озадаченно спрашивает Антон.
- Фольклор.
- А что из этого фольклора следует?
- По-моему, - отвечает Профессор, - вы все время забываете, друг
Антон, что мы находимся в Зоне. В Зоне ни на кого нельзя полагаться.
Антон нервно зевает и озирается.
- Позвольте! - восклицает вдруг он. - Что за притча? Солнце - вон
оно, а тень...
- Что? - откликается Профессор. - А... Да. С тенями здесь тоже
бывает... Давайте-ка поспим немного.
Профессор и Антон спят под стеной церквушки. Виктор открывает глаза.
Некоторое время лежит, прислушиваясь. Затем быстро и бесшумно поднимается,
мягко ступая, выходит из тени и выглядывает из-за угла церкви. Шагах в ста
перед ним начинается главная улица мертвого поселка, совершенно пустая,
залитая веселым ярким солнечным светом. Потом он так же бесшумно
возвращается и останавливается над спящими. Какое-то время он внимательно
разглядывает их по очереди. Лицо у него сосредоточенное, глаза прищурены,
взгляд оценивающий. Наконец, покусав нижнюю губу, он негромко командует:
- Подъем!
Они вступили на гладкую улицу поселка. Ведет Антон. Дома по сторонам
улицы наполовину обвалились, заросли колючкой, зияют выбитыми окнами.
Уцелевшие стены покрыты пятнами и потеками. Но попадаются и абсолютно
целые, новенькие с иголочки дома. Они кажутся только что построенными,
чистенькими, с промытыми окнами, словно в них никогда никто еще не жил.
Словно они только еще ожидают жильцов. Вот только с телевизионными и
радиоантеннами на этих домах не все ладно. Они обросли как бы рыжеватым
растрепанным мочалом, свисающим иногда до самой земли. Налетающие порывы
ветра раскачивают эти странные лохмотья, и тогда слышится тихое
электрическое потрескивание.
Улица круто поворачивает, и Антон вдруг останавливается,
поворачивается к своим спутникам и растерянно произносит:
- Там машина какая-то... И двигатель у нее работает...
- Не обращай внимания, - говорит Виктор. - Он уже двадцать лет
работает. Лучше под ноги гляди и держись середины...
Действительно, слышен звук работающего двигателя, и они проходят мимо
стоящего у обочины совершенно новенького, как с конвейера, грузовика.
Двигатель его работает на холостых оборотах, из глушителя вырывается и
стелется по ветру синеватый дымок. Но колеса его по ступицы погружены в
землю, сквозь приоткрытую дверцу и дно кабины проросла тоненькая березка.
Они стоят посредине улицы перед новым препятствием. Когда-то, вероятно, в
самый день Посещения, огромный грузовоз тащил по этой улице на специальном
прицепе длинную, метрового диаметра трубу для газопровода. Грузовоз
врезался в двухэтажный дом слева и обрушил его на себя, превратив в груду
кирпичей. Труба скатилась с прицепа и легла слегка наискосок, перегородив
улицу. Вероятно, тогда же сорвались и упали поперек улицы телеграфные и
телефонные провода. Теперь они совершенно обросли рыжим мочалом. Мочало
висит сплошным занавесом, перегородив проход. Пройти можно только сквозь
трубу. Жерло трубы черное, закопченное какое-то, и дом справа, на который
оно открыто, весь обуглен, словно он горел пожаром, и не один раз.
- Это что - сюда лезть? - спрашивает Антон, ни к кому не обращаясь.
Труба длинная, двенадцатиметровая, и дальний конец ее еле
просматривается сквозь заросли мочала.
- Прикажу, и полезешь, - холодно говорит Виктор. - А ну, принеси
несколько кирпичей, - приказывает он Профессору.
Профессор переходит улицу, набирает в охапку пяток кирпичей из
разрушенного дома и молча складывает их у ног Виктора.
- Ну-ка, отойдите. - Виктор берет кирпич и, далеко отведя руку,
швыряет его в жерло трубы, а сам отскакивает.
Слышно, как кирпич грохочет и лязгает внутри трубы. Подождав немного,
Виктор швыряет второй кирпич. Грохот, дребезг, лязг. Тишина.
- Так, - произносит Виктор и медленными движениями отряхивает ладони.
- Можно. - Он поворачивается к Антону. - Пошел.
Антон пытается улыбнуться, но у него только дергаются губы. Он хочет
что-то сказать, но только судорожно вздыхает. Он достает из-за пазухи
плоскую фляжку, торопливо отвинчивает колпачок, делает несколько глотков и
отдает фляжку Профессору. Лицо у Профессора каменное. Антон вытирает
рукавом губы и стаскивает рюкзак. Глаза его не отрываются от лица Виктора.
Он словно ждет чего-то. Но ждать нечего.
- Ну? Все остальное - судьба? - произносит он, и ему наконец удается
улыбнутъся.
Он делает шаг к трубе, и тут Виктор берет его за плечо.
- Погоди, - говорит он. - Дай-ка еще разок на всякий случай.
Он стаскивает рюкзак, берет в руки сразу три кирпича и с натугой
швыряет их в жерло. Грохот, лязг... и вдруг что-то глухо бухает в глубине
трубы. Со свистящим воем из жерла вырывается длинный язык коптящего
пламени и ударяет в многострадальный обуглившийся дом. Дом снова
загорается.
- За мной! Быстро! - дико ревет Виктор и, схватив рюкзак, ныряет в
еще дымящееся жерло.
Они стоят у противоположного конца трубы, закопченные, рваные,
взлохмаченные. Рюкзаки валяются под ногами. Профессор тщательно протирает
очки. Антон осторожно дует на обожженные ладони. Виктор, быстро стреляя по
сторонам прищуренными глазами, сосет окровавленный палец, торчащий из дыры
в перчатке. Правый рукав комбинезона у него начисто сгорел, тускло
отсвечивает серебристый материал панциря...
- Ладно, - хрипло говорит он. - Одной жабой меньше...
И снова они идут посередине улицы. Ведет Профессор. Небо совсем
закрылось облаками, тяжелыми, низкими, медлительными. Здесь по сторонам
улицы почти не осталось целых домов, а мостовая покрыта обширными цветными
пятнами неправильной формы, которые они осторожно обходят.
Они идут мимо бывшего дома, от которого остался только нижний этаж, а
стен нет вовсе. По-видимому, здесь было какое-то учреждение: желтеют
деревом шкафы, набитые папками, стоят канцелярские столы, а на столах -
гроссбухи, счетные машины, на одном - пишущая машинка с заправленным
листом бумаги. Вся эта обстановка выглядит так, как будто служащие
несколько минут назад вышли на обеденный перерыв и скоро вернутся.
Они уже почти миновали этот странный дом, как вдруг совершенно
невероятный здесь, абсолютно невозможный здесь звук заставляет их
остановиться и замереть в неподвижности.
Звонит телефон.
Медленно, со страхом, не доверяя собственным ушам, они оборачиваются.
Телефон звонит - резкими, пронзительными звонками неравной длины. Он стоит
возле пишущей машинки - маленький невзрачный аппарат серого цвета.
Это первый случай за весь поход, когда старый профессионал Виктор
явно и бесстыдно растерялся. Он совершенно не понимал, что происходит и
как следует поступать.
И тут Профессор вдруг, не говоря ни слова, широко шагая, устремляется
к дому. Он взбегает по ступенькам крыльца, проходит между столами и берет
трубку.
- Алло! - говорит он.
Квакающий голос в трубке раздраженно осведомляется:
- Это два - двадцать три - тридцать четыре - двенадцать? Как работает
телефон?
- Представления не имею, - отзывается Профессор.
- Благодарю вас. Проверка.
В трубке короткие гудки отбоя. Профессор пальцем нажимает на рычажок
и оглядывается на Виктора. Тот озадаченно чешет за ухом. Тогда Профессор
поворачивается к ним спиной и быстро набирает номер. Через некоторое время
в трубке звучит женский голос:
- Да-да, я слушаю...
- Здравствуй, Лола, - говорит Профессор. - Это я.
- Филипп, боже мой! Куда ты запропастился? Нет, в конце концов у меня
когда-нибудь лопнет терпение! Вчера я вынуждена была идти одна, меня все
спрашивают, а я как дура не могу ответить на простейшие вопросы, и эта
шлюха смеется мне прямо в лицо, как гиена... и мне нечего ей сказать! Все
эти старухи торчат около меня весь вечер, изображают сострадание... Ты
будешь когда-нибудь обдумывать свои поступки? Я не говорю уже о себе, я
прекрасно понимаю, что тебе на меня наплевать, но надо же все-таки
немножко думать, как это выглядит со стороны...
Пока она говорит, плечи у Профессора ссутуливаются, и на эти сутулые
плечи, на шкафы, на мостовую, на все вокруг начинает падать снег.
Профессор медленно отнимает трубку от уха и кладет ее на рычажки. Затем он
поворачивается. Лицо у него обычное.
- Может быть, еще кто-нибудь хочет позвонить? - спрашивает он.
Его спутники молчат.
Они уже почти достигли окраины поселка. Снег прекратился, на мостовой
лужи, снова проглядывает солнце. Здесь, на окраине, почти все дома целы, и
даже нет зловещего мочала на антеннах и карнизах.
- Стой! - командует вдруг Виктор. - Переждать придется, сучье вымя, в
самую точку угодили, как назло... Снимай рюкзаки. Перекур.
Он смотрит на часы, смотрит на солнце. Он очень недоволен. Антон и
Профессор недоуменно переглядываются, снимая рюкзаки, а между тем впереди,
закрывая крайние дома поселка, возникает поперек улицы туманная дымка.
- А в чем, собственно, дело? - осведомляется Антон.
- Садись, кино будем смотреть, - отзывается Виктор, садится на рюкзак
и достает сигареты.
Туман впереди еще сгущается, и вдруг перед ними возникает, закрыв
весь горизонт, необычайно яркая по краскам и глубине панорама.
Целый мир раскинулся перед ними, странный полузнакомый мир. У самых
ног их - спокойная поверхность то ли озера, то ли пруда. На пологом
берегу, на мягкой траве сидит, поджав под себя ноги, молодая женщина,
голова ее опущена, длинные волосы, почти касающиеся воды, скрывают ее
лицо. За ее спиной - зеленые округлые холмы под необычайно ярким лазоревым
небом, вдали виднеется темно-зеленая стена леса. На верхушке ближайшего
холма врыт покосившийся столб с бычьим черепом, надетым на верхушку. Под
столбом сидит, вытянув по траве ноги в лаптях, седой как лунь, старец,
лицо у него почти черное, как старый мореный дуб, глаза под белыми
пушистыми бровями слепые, корявые руки покойно сложены на коленях. А
пониже старца сидит на камушке полуголый кудрявый мальчик и наигрывает на
свирели. Видно, как надуваются и опадают его румяные щеки, как пальцы
ловко бегают по отверстиям в дудочке, но ни одного звука не доносится из
этого мира. У ног мальчика коричневым бугром дремлет огромный медведь, и
