Карандаш здесь где-то валялся... И в то же время вторым, а вернее первым,
основным планом: функция Гартвига... и всей правой части как не бывало...
Полости получаются осесимметричные... А интегральчик-то не ноль! То есть
он до такой степени не ноль, мой интегральчик, что величина вовсе
существенно положительная... Но картина, ах какая картина получается! Как
это я сразу не допер? Ничего, Малянов, ничего, браток, не один ты не
допер. Академик вон тоже не допер... В желтом, слегка искривленном
пространстве медленно поворачивались гигантскими пузырями осесимметричные
полости, материя обтекала их, пыталась проникнуть внутрь, но не могла, на
границе материя сжималась до неимоверных плотностей, и пузыри начинали
светиться. Бог знает что там начиналось... Ничего, и это выясним... С
волокнистой структурой разберемся - раз. С дугами Рагозинского - два! А
потом - планетарные туманности. Вы, голубчики мои, что себе думали? Что
это расширяющиеся сброшенные оболочки? Вот вам - оболочки! В точности
наоборот!
Снова задребезжал проклятый телефон. Малянов зарычал от ненависти, не
переставая писать. Выключить его к чертям сейчас же. Там есть такой
рычажок... Он бросился на тахту и сорвал трубку.
- Да!
- Митька?
- Да... Это кто?
- Не узнаешь, собака? - Это был Вайнгартен.
- А, Валька... Чего тебе?
Вайнгартен помедлил.
- Ты почему к телефону не подходишь? - спросил он.
- Работаю, - сказал Малянов злобно. Он был очень неприветлив.
Хотелось вернуться к столу и досмотреть картину с пузырями.
- Работаешь... - Вайнгартен засопел. - Нетленку, значит, лепишь...
- Ты что, зайти хотел?
- Зайти? Да нет, не то чтобы зайти...
Малянов окончательно разозлился.
- Так что тебе надо?
- Слушай, отец... А чем ты сейчас занимаешься?
- Работаю! Сказано тебе!
- Да нет... Я хотел спросить: над чем ты работаешь?
Малянов обалдел. Он знал Вальку Вайнгартена двадцать пять лет, и
сроду Вайнгартен никакой Маляновской работой не интересовался, сроду
Вайнгартена интересовал только сам Вайнгартен лично, а также еще два
таинственных предмета его интересовали: двугривенный 1934 года и так
называемый "консульский полтинник", который, собственно, и полтинником-то
не был, а был какой-то там особенной почтовой маркой... Делать гаду
нечего, решил Малянов. Трепло... Или ему крыша понадобилась, что он так
мнется? И тут он вспомнил Аверченко.
- Над чем я работаю? - переспросил он со злорадством. - Изволь, могу
рассказать во всех подробностях. Тебе, как биологу это будет страшно
интересно. Вчера утром я наконец слез с мертвой точки. Оказывается, при
самых общих предположениях относительно потенциальной функции, мои
уравнения движения имеют еще один интеграл, кроме интеграла энергии и
интегралов моментов. Получается что-то вроде обобщения ограниченной задачи
трех тел. Если уравнения движения записать в векторной форме и применить
преобразования Гартвига, то интегрирование по всему объему проводится до
конца и вся проблема сводится к интегро-дифференциальным уравнениям типа
Колмогорова-Феллера...
К его огромному изумлению, Вайнгартен не перебивал. На секунду
Малянову даже показалось, что их разъединили.
- Ты меня слушаешь? - спросил он.
- Да-да, слушаю очень внимательно.
- Может быть, ты даже меня понимаешь?
- Секу помаленьку, - бодро сказал Вайнгартен, и тут Малянов в первый
раз подумал, какой у него странный голос. Он даже испугался.
- Валька, случилось что-нибудь?
- Где? - спросил Вайнгартен, помедлив опять.
- Где... У тебя, естественно! Я же слышу, что ты какой-то... Тебе
что, разговаривать неудобно?
- Да нет, отец. Все это чепуха. Ладно. Жара замучила. Про двух
петухов знаешь анекдот?
- Нет. Ну?
Вайнгартен рассказал анекдот про двух петухов - очень глупый, но
довольно смешной, какой-то совсем не Вайнгартеновский анекдот. Малянов,
конечно, слушал и, когда пришло на то время, захихикал, но неясное
ощущение, что у Вайнгартена не все ладно, от этого анекдота у него только
усилилось. Опять, наверное, со Светкой поцапался, подумал он неуверенно.
Опять ему эпителий попортили. И тут Вайнгартен спросил:
- Слушай, Митька... Снеговой - такая фамилия тебе ничего не говорит?
- Снеговой? Арнольд Палыч? Ну, сосед у меня есть, напротив живет,
через площадку... А что?
Вайнгартен некоторое время молчал. Даже сопеть перестал. Слышно было
в трубке только негромкое бряканье, - наверное, подбрасывал он в горсти
свои коллекционные двугривенные. Потом он сказал:
- А чем он занимается, твой Снеговой?
- Физик, по-моему. В каком-то ящике работает. Шибко секретный. А ты
откуда его знаешь?
- Да я его не знаю, - с непонятной досадой сказал Вайнгартен, и тут
раздался звонок в дверь.
- Нет, явно сорвались с цепи! - сказал Малянов. - Подожди, Валька. В
дверь наяривают...
Вайнгартен что-то сказал или даже, кажется, крикнул, но Малянов уже
бросил трубку на тахту и выскочил в прихожую. Калям, конечно, опять
запутался у него в ногах, и он чуть не грохнулся.
Открывши дверь, он сейчас же отступил на шаг. На пороге стояла
молодая женщина в белом мини-сарафане, очень загорелая, с выгоревшими на
солнце короткими волосами. Красивая. Незнакомая. (Малянов сразу ощутил,
что он в одних трусах и брюхо у него потное.) У ног ее стоял чемодан,
через левую руку был перекинут пыльник.
- Дмитрий Андреевич? - спросила она стесненно.
- Д-да... - проговорил Малянов. Родственница? Троюродная Зина из
Омска?
- Вы меня простите, Дмитрий Алексеевич... Наверное, я некстати...
Вот.
Она протянула конверт. Малянов молча взял этот конверт и вытащил из
него листок бумаги. Страшные чувства против всех родственников на свете и
особенно против этой троюродной Зины... - или Зои?.. - угрюмо клокотали у
него в душе.
Впрочем это оказалась не троюродная Зина. Ирка крупными буквами, явно
второпях, писала вкривь и вкось: "Димкин! Это Лидка Пономарева, моя
любимая школьная подруга. Я тебе про нее расск. Прими ее хорошенько, она
ненадолг. Не хами. У нас все хор. Она расск. Целую, И."
Малянов издал протяжный, неслышный миру вопль, закрыл и снова открыл
глаза. Однако губы его уже автоматически складывались в приветливую
улыбку.
- Очень приятно... - заявил он дружески-развязным тоном. - Заходите,
Лида, прошу... Извините меня за мой вид. Жара!
Все-таки, видно, не все было в порядке с его радушием, потому что на
лице красивой Лиды вдруг появилось выражение растерянности, и она
почему-то оглянулась на пустую, залитую солнцем лестничную площадку,
словно вдруг усомнилась, туда ли она попала.
- Позвольте, я вам чемодан... - поспешно сказал Малянов. - Заходите,
заходите, не стесняйтесь... Пыльник вешайте сюда... Здесь у нас большая
комната, я там работаю, а здесь - Бобкина... Она и будет ваша... Вы,
наверное, душ захотите принять?
Тут с тахты донеслось до него гнусавое кваканье.
- Пардон! - воскликнул он. - Вы располагайтесь, располагайтесь, я
сейчас...
Он схватил трубку и услышал, как Вайнгартен монотонно, не своим
каким-то голосом повторяет:
- Митька... Митька... Отвечай, Митька...
- Але! - заорал Малянов. - Валька, слушай...
- Митька! - заорал Вайнгартен. - Это ты?
Малянов даже испугался.
- Чего ты орешь? Тут ко мне приехали, извини. Я тебе потом позвоню.
- Кто? Кто приехал? - страшным голосом спросил Вайнгартен.
Малянов ощутил какой-то холодок по всему телу. С ума сошел Валька.
Ну, и денек...
- Валька, - сказал он очень спокойно. - Что с тобой сегодня? Ну,
женщина одна приехала... Иркина подруга...
- С-сукин сын! - сказал вдруг Вайнгартен и повесил трубку..."
2
3. "...а она сменила свой мини-сарафан на мини-юбочку и
мини-кофточку. Надо сказать, девочка она была в высшей степени призывная,
- у Малянова создалось впечатление, что она начисто не признавала
лифчиков. Ни к чему ей были лифчики, все у нее было в порядке безо всяких
лифчиков. О "полостях Малянова" он больше не вспоминал.
Впрочем, все было очень прилично, как в лучших домах. Сидели,
трепались, пили чаек. Он был уже Димочкой, а она у него уже стала
Лидочкой. После третьего стакана Димочка рассказал анекдот о двух петухах
- просто к слову пришлось, - и Лидочка очень хохотала и махала на Димочку
голой рукой. Он вспомнил (петухи напомнили), что надо бы позвонить
Вайнгартену, но звонить не пошел, а вместо этого сказал Лидочке:
- Изумительно вы все-таки загорели!
- А вы - белый, как червяк, - сказала Лидочка.
- Работа, работа! Труды!
- А у нас в пионерлагере...
И Лидочка подробно, но очень мило рассказала, как там у них в
пионерлагере насчет позагорать. В ответ Малянов рассказал, как ребята
загорают на Большой антенне. Что такое Большая антенна? Пожалуйста. Он
рассказал, что такое Большая антенна и зачем. Она вытянула свои длинные
коричневые ноги и, скрестив, положила их на Бобкин стульчик. Ноги были
гладкие, как зеркало. У Малянова создалось впечатление, что в них даже
что-то отражалось. Чтобы отвлечься, он поднялся и взял с конфорки кипящий
чайник. При этом он обварил себе паром пальцы и мельком вспомнил о
каком-то монахе, который сунул конечность то ли в огонь, то ли в кипяток,
дабы уйти от зла, проистекающего ввиду наличия в непосредственной близости
прекрасной женщины, - решительный был малый.
- Хотите еще стаканчик? - спросил он.
Лидочка не ответила, и он обернулся. Она смотрела на него широко
открытыми светлыми глазами, и на блестящем от загара лице ее было
совершенно неуместное выражение - не то растерянности, не то испуга, - у
нее даже рот приоткрылся.
- Налить? - неуверенно спросил Малянов, качнув чайником.
Лидочка встрепенулась, часто-часто замигала и провела пальцами по
лбу.
- Что?
- Я говорю - чайку налить вам еще?
- Да нет, спасибо... - Она засмеялась как ни в чем не бывало. - А то
я лопну. Надо фигуру беречь.
- О да! - сказал Малянов с повышенной галантностью. - Такую фигуру,
несомненно, надо беречь. Может быть, ее стоит даже застраховать...
Она мельком улыбнулась и, повернув голову, через плечо посмотрела во
двор. Шея у нее была длинная, гладкая, разве что несколько худая. У
Малянова создалось еще одно впечатление, а именно, что эта шея создана для
поцелуев. Равно как и ее плечи. Не говоря уже об остальном. Цирцея,
подумал он. И сразу же добавил: впрочем, я люблю свою Ирку и никогда в
жизни ей не изменю...
- Вот странно, - сказала Цирцея. - У меня такое ощущение, будто я все
это уже когда-то видела: эту кухню, этот двор... Только во дворе было
большое дерево... У вас так бывает?
- Конечно, - сказал Малянов с готовностью. - По-моему, это у всех
бывает. Я где-то читал, это называется ложная память...
- Да, наверное, - проговорила она с сомнением.
Малянов, стараясь не слишком шуметь, осторожно прихлебывал горячий
чай. В легкой трепотне явно возник какой-то перебой. Словно заело что-то.
- А может быть, мы с вами уже встречались? - спросила она вдруг.
- Где? Я бы вас запомнил...
- Ну, может быть, случайно... где нибудь на улице... на танцах...
- Какие могут быть танцы? - возразил Малянов. - Я уже забыл, как это
делается...
И тут они оба замолчали, да так, что у Малянова даже пальцы на ногах
поджались от неловкости. Это было то самое отвратительное состояние, когда
не знаешь, куда глаза девать, а в голове, как камни в бочке, с грохотом
