Ведь феодальные отношения складывались веками. На протяжении многих
десятков поколений были холопы, и у каждого холопа был барин, и каждый
барин, в свою очередь, тоже был чьим-то холопом (в том или ином смысле), и
была не только пирамида последовательного ограбления, но и пирамида
покровительства и ответственности выше стоящего за стоящего ниже...
Человеческое сообщество нашло - как всегда, методом проб и ошибок,
жестоких проб и кровавых ошибок - некое устойчивое состояние,
соответствующее и уровню производительных сил, и массовой психологии
миллионов, и это состояние оказалось в высшей степени устойчивым! Каждый
отдавал - добровольно! - огромный кусок своей свободы в обмен на
небольшой, но верный кусок хлеба и некоторую уверенность в завтрашнем дне.
Такова была еще совсем недавно цена того, что сейчас мы называем
социальной защищенностью.
Правда, когда кусок хлеба становился слишком уж мал или исчезала
уверенность в завтрашнем дне (кровавый кретинизм суверенов, чрезмерно
затянувшиеся войны, проигранные войны, чума), равновесие нарушалось, и
чудовищные по жестокости бунты сотрясали целые страны, но это лишь
кровавые _м_и_н_у_т_ы_ истории, а на протяжении многих и многих
ч_а_с_о_в_ пирамида общественного устройства стояла неколебимо, ибо в
сущности много ли человеку надо? Ежедневный ломоть хлеба да какая-нибудь
уверенность в завтрашнем дне. Ранний капитализм эту устоявшуюся систему
отношений разрушал без всякой пощады и вышвыривал вчерашнего раба на
улицу, давая ему полную свободу действий и лишая его при этом каких-либо
гарантий. Это было страшно. Это было непостижимо. Это невозможно было
вынести!
И вчерашний раб восстал.
Назад! Назад, в крепостное рабство, в теплый вонючий закуток -
прижаться к барскому сапогу, барин суров, но милостив, он выпорет на
конюшне, он отберет все, что ты заработал, но если ты не заработал ничего,
он же и не даст тебе сдохнуть с голоду в этом жестоком равнодушном мире,
где правят теперь потерявшие человеческий облик и самое веру в Бога
жестокие и равнодушные дельцы.
Барский сапог не замедлил объявиться. В разных странах явление его
сопровождалось процессами не всегда сходными, и речи обладателя сапога
звучали не одинаково в Германии, скажем, или в России. Однако потерявшие
человеческий облик и веру в Бога дельцы были взяты к ногтю повсюду и все -
будь они разжиревшие на народных страданиях помещики и капиталисты или
продавшие родину еврействующие плутократы. Социальная защищенность была
обещана и обеспечена, патернализм восстановлен... Но какою ценой!..
(Замечательно, что в странах победившего капитализма вопрос о
социальной защищенности тоже стоял и тоже решался отнюдь не бескровно,
однако, там обошлось все-таки без барского сапога и без тотального насилия
над целыми народами).
Двадцатый век оказался отнюдь не веком социалистических революций. Он
оказался веком последних арьегардных боев феодализма, тщетно пытающегося
сочетать несочетаемое: массовую технологию завтрашнего дня и массовую
психологию дня вчерашнего.
Чтобы предугадать будущее, надлежит прежде всего основательно
разобраться в прошлом. Святые слова! И такие бесполезные...
Ведь нельзя сказать, что девятнадцатый век не умел разобраться в
своем прошлом. И ведь нельзя же сказать, что девятнадцатый век так уж
совсем был не готов к инфернальным перипетиям двадцатого, что не было
людей, основательно разобравшихся и в прошлом человечества и в его
настоящем. О том, что нас ожидает, предупреждали: Прудон, Спенсер, Ле Бон,
де Лавелей, Молинари... Достоевский писал своих "Бесов". В ранних (именно
ранних, еще до "Коммунистического манифеста") произведениях Маркс и
Энгельс предсказали все кошмары "переходного периода" вплоть (чуть ли не)
до концлагерей...
Все оказалось втуне.
Воистину: умный знает историю, глупый - ее творит. Это так грустно!
Но наверное, именно поэтому нельзя предсказать будущее, - его можно разве
что предчувствовать.
У нас нет дурных предчувствий. На дворе истекает девяностый, тускло,
сумрачно. Ленсовет никак не может договориться с Собчаком, Ельцин - с
Горбачевым, пришла зима - очень, может быть, голодная и холодная... И
все-таки, нет у нас предчувствия ни гражданской войны, ни подлинного
хаоса, ни семи казней египетских.
Это само по себе удивительно, если трезво представить хоть на минуту:
какая страна досталась нам в наследство после семидесятилетнего свирепого
хозяйничанья феодализма, оснастившего себя коммунистической идеологией;
какие монстры - без чести, без ума, без совести - продолжают удерживаться
у власти на огромных просторах Шестой Части Суши; насколько народ - весь,
от последнего полупьяного бомжа до лощеного преуспевающего профессора ИМЛ,
- развращен идеей _с_л_у_ж_е_н_и_я_ вместо работы ("не тот у нас трудится
хорошо, кто приносит пользу людям, а тот, кем довольно начальство!").
И тем не менее... И тем не менее, почти неуправляемый оптимизм
буйствует в воображении и берет верх. Может быть, тому причиной -
радостное изумление от того, что так немало оказалось замечательных людей
у нас, не раздавленных, не проигравших, не давших себя ни купить, ни
запугать, ни оболванить вконец... не давших себя _п_р_е_в_р_а_т_и_т_ь_!..
А может быть, истоки нашего необъяснимого оптимизма в том, что
невозможно представить себе сейчас действительно решительный поворот
вспять? Военная диктатура... заткнуть всем крикунам глотки... взять к
ногтю, загнать в колонны, поставить по стойке смирно... Можно! Все это
сделать можно, можно даже восстановить ГУЛАГ во всей его красе, но
толку-то что? Магазинные полки останутся пусты, технологии останутся на
пещерном уровне, процесс превращения в третьеразрядную державу нисколько
не замедлится... Как _з_а_с_т_а_в_и_т_ь_ работать холопа XX века?! Руку
рубить за невыполнение плана? Несколько возрастет число одноруких
инвалидов, чудовищно, неописуемо возрастет количество вранья в
статистических отчетах, и... и - все. Пройдет два-три года, ну - пять лет,
и все надо будет начинать сначала: перестройка... гласность...
демократия... "У перестройки нет альтернативы".
Будущее наше зависит сейчас в первую очередь от того, в какой степени
удалось нам победить феодализм в нашем сознании, проклятый наш страх
свободы, рабскую нашу приверженность холопству, служению вместо работы.
Новые общественные формации прорастают внутри старых, разрывая их и
взламывая, как слабые зеленые росточки разрывают и взламывают
напластования глины и асфальта. Процесс этот не знает ни жалости, ни
пощады, ни милосердия. Человечество, творя историю свою, бредет по дороге,
заваленной трупами, по колено в крови и дряни. Так неужели же мы пролили
еще недостаточно крови и недостаточно удобрили телами нашими почву для
нового?.. Ведь это новое не так уж и ново - полмира уже проросло
корабельным лесом новой формации.
Нет. Дороги вспять история не знает, что бы ни говорили
профессиональные пессимисты.
...Громада двинулась и рассекает волны.
Плывет. Куда ж нам плыть?..
Тридцать лет назад всем и все было ясно...
Мы говорим здесь о поколении "детей Октября". Годы рождения
1920-1940. Разумеется, только о тех, кому повезло пережить войну и кто
получил соответствующую идейную закалку в школе, в комсомоле, в институте.
Мы не говорим о тех, кто _п_о_н_и_м_а_л_. Их было не так уж и мало, но они
составляли подавляющее, безнадежно раздавленное меньшинство.
Тридцать лет назад всем и все было ясно. Впереди (причем сравнительно
недалеко) нас ждал коммунизм. Каждый понимал его в меру своих возможностей
и способностей (один наш знакомый маркер говаривал: "При коммунизме лузы
будут - во!" и показывал двумя руками, какие замечательно огромные будут
при коммунизме лузы). Однако всем и каждому было совершенно ясно, что
коммунизм неизбежен - это было светлое будущее всего человечества, мы
должны были прибыть туда (как на поезде - из пункта А в пункт В) первыми,
а за нами уже и весь прочий (полусгнивший) западный мир. Как сказал бы
герой Фейхтвангера, - Бог был в Москве.
Пятнадцать лет назад каждому (мыслящему) индивидууму сделалось
очевидно, что никакого светлого будущего - по крайней мере в
сколько-нибудь обозримые сроки - не предвидится. Весь мир сидит в гниющей
зловонной яме. Ничего человечеству не светит - ни у них, ни у нас.
Единственная существующая теория перехода к Обществу Справедливости
оказалась никуда не годной, а никакой другой теории на социологических
горизонтах не усматривается. Бог в Москве умер, а там, "у них", его
никогда и не было...
И вот сегодня мы, испытывая некоторую даже оторопь, обнаруживаем, что
живем в глухой провинции. Оказывается, Бог-таки есть, но не в Москве, а,
скажем, в Стокгольме или, скажем, в Лос-Анжелесе - румяный, крепкий,
спортивный, энергичный, несколько простоватый на наш вкус, несколько
"моветон", но без всякого сомнения динамичный, без каких-либо следов
декаданса и, тем более, загнивания, вполне перспективный Бог, а мы,
оказывается, - провинция, бедные родственники, и будущее, оказывается,
есть как раз "у них", не совсем понятно, какое, загадочное, туманное, даже
неопределенное, но именно у них, а у нас - в лучшем случае - в будущем
только они - румяные, спортивные, несколько простоватые, но вполне
динамичные и перспективные...
Семьдесят лет мы беззаветно вели сражение за будущее и - проиграли
его. Поэт сказал по этому поводу:
Мы в очереди первые стояли,
А те, кто после нас, - уже едят...
Идея коммунизма не только претерпевает кризис, она попросту рухнула в
общественном сознании. Само слово сделалось срамным - не только за
рубежом, там это произошло уже давно, но и внутри страны, оно уходит из
научных трудов, оно исчезает из политических программ, оно переселилось в
анекдоты.
Однако же коммунизм - это ведь общественный строй, при котором
свобода каждого есть непременное условие свободы всех, когда каждый волен
заниматься любимым делом, существовать безбедно, занимаясь любимым и любым
делом при единственном ограничении - не причинять своей деятельностью
вреда кому бы то ни было.
Да способен ли демократически мыслящий, нравственный и порядочный
человек представить себе мир более справедливый и желанный, чем этот?
Можно ли представить себе цель более благородную, достойную, благодарную?
Не знаю. Мы - не можем.
В этом мире каждый найдет себе достойное место.
В этом мире каждый найдет себе достойное дело.
В этом мире не будет ничего важнее, чем создать условия, при которых
каждый может найти себе достойное место и достойное дело. Это будет
_м_и_р_ с_п_р_а_в_е_д_л_и_в_о_с_т_и_: каждому - любимое дело и каждому -
по делам его.
Об этом мире люди мечтают с незапамятных времен. И Маркс с Энгельсом
мечтали о нем же. Они только ошиблись в средствах: они вообразили, что
построить этот мир можно, только лишь уничтожив частную собственность.
Ошибка, надо признаться, вполне простительная по тем временам, если
вспомнить, сколько яростных филиппик в адрес частной собственности
произнесено было на протяжении веков. И если вспомнить, каким ореолом
святости на протяжении веков окружена была идея раздать свое имущество
бедным и уйти к Богу...
Маркс с Энгельсом, стремясь к замечательной цели, ошиблись в
