Ночью ехать не так интересно. Не видно собак, да и вообще видишь
только шоссе, освещенное собственными фарами. Теперь Док гнал, спешил
приехать на место вовремя. В Ла-Джолле он был около двух часов ночи.
Городок остался позади, теперь вниз к той скале, под которой его отмель.
И вот Док на месте; остановил машину, съел бутерброд с ветчиной, выпил
пива, свернулся на сиденье калачиком и уснул.
В будильнике Док не нуждался. Он так давно имел де ло с приливами и
отливами, что чуял движение воды даже во сне. Проснулся Док с первыми
лучами, выглянул в окно - отлив уже начался. Выпил горячий кофе, съел
три бутерброда и запил все квартой пива.
Вода оттекала незаметно. И вот уже показались камни, как будто
некая сила толкала их вверх; океан отступал, оставляя мелкие лужи,
мокрые водоросли, мох, губки, светящиеся, коричневые, синие,
оранжевые. Дно было усеяно странным океанским мусором: обломки раковин,
клешни, большие и мелкие куски скелетов,- фантастическое кладбище,
точнее нива, кормящая морских обитателей.
Док натянул резиновые сапоги и со всей серьезностью напялил на
голову непромокаемую шляпу. Взял свои ведра, банки, ломик, в один
карман сунул бутерброды, в другой термос с кофе, спустился со скалы и
стал работать, преследуя по пятам уходящую воду. Он переворачивал
ломиком камни, часто рука его стремглав уходила в воду и он выхватывал
из-под камня рассерженного детеныша осьминога, который пунцовел от гнева
и плевал ему на руку чернильную жидкость. Док тут же опускал осьминога в
банку с морской водой к другим пленникам; почти каждый новичок в ярости
бросался на своих сородичей.
Охота в тот день была очень удачная. Он поймал двадцать два
маленьких осьминога, набрал много морских губок и сложил их в деревянное
ведро. Вода все отступала, Док подвигался следом, взошло солнце, утро
вступило в свои права. Отмель уходила в море на двести ярдов до
барьера - гряды оплетенных водорослями скал, и только за ними начиналась
настоящая глубина. Док дошел до края гряды. Он уже собрал почти все,
ради чего приехал, и теперь бесцельно заглядывал под камни, наклонялся к
воде, вглядывался в оставленные отливом лужицы, любуясь их
переливчатой мозаикой, их дышащей и суетящейся жизнью. Постепенно он
добрался до внешнего края барьера. Здесь по скалам сползали в воду
длинные кожистые плети бурых водорослей, лепились колонии красных
морских звезд, а за барьером мерно вздымалось и опадало море, ожидая
своего часа. Доку почудилось, что между двумя скалами, под водой среди
водорослей мелькнуло что-то белое. Он полез туда по скользким камням,
стараясь не оступиться, осторожно нагнувшись к воде, раздвинул плавающие
плети. И оцепенел. На него глядело девичье лицо, бледное, красивое лицо,
овеянное темными волосами, ясные глаза широко открыты, в чертах
неподвижность. Тела не видно, оно застряло в расщелине. Губы разомкнуты,
жемчужно белеют зубы, на лице написаны мир и покой. Слой воды, чистой
как стекло, делал его прекрасным. Доку казалось, что он вечность смотрит
на это лицо. И оно вошло навсегда в его образную память. Очень медленно
Док поднял руку и водоросли опять скрыли лицо. Сердце его глухо билось,
горло сдавило. Он взял ведро, банки, ломик и побрел по скользким камням
к берегу.
Лицо девушки, казалось, плыло перед ним. На берегу Док сел на сухой
жесткий песок и стянул сапоги; маленькие осьминожки в банке сидели все
порознь, сжавшись в комок. В ушах Дока пела музыка: тонкий, высокий,
острый, как игла, сладчайший звук флейты выводил мелодию, которую он
никак не мог узнать; ее сопровождал прибой, похожий на шум ветра в
кронах. Флейта забирала все выше, уходя за предел слышимости, но и там
таинственная мелодия не прекращалась. У Дока по телу побежали мурашки.
Его била дрожь, глаза увлажнились, как будто в их фокус попало видение
несказанной красоты. Глаза девушки были серые, ясные, волосы колыхались
в воде, набегая легкими прядями на лицо. Картина эта будет жить у него в
памяти до конца дней. Так он сидел на берегу, по скалам барьера уже
потекли ручейки - вестники прилива. Сидел и слушал флейту, отбивая
ладонями такт, а море все затопляло усеянную камнями отмель. Тонкий,
пронзительный звук флейты высверливал мозг; глаза были серые, губы
слегка улыбались, дыхание замерло от немого экстаза.
Чей-то голос вернул его к действительности. Он поднял голову, рядом
стоял человек.
- Ловите рыбу? - спросил он.
- Нет, собираю морских животных.
- Животных? Каких?
- Детенышей осьминогов.
- Рыба-дьявол? А разве они здесь водятся? Сколько лет здесь живу,-
не видал ни одного.
- Их так просто не увидишь,- едва шевеля губами, ответил Док.
- Вам плохо? - спросил мужчина.- У вас совсем больной вид.
Флейта опять устремилась ввысь, ей вторили низкие струны
виолончелей, а море все ближе подступало к берегу. Док стряхнул с себя
музыку, лицо, собственное оцепенение.
- Полиция далеко отсюда?
- В городе. Что-нибудь случилось?
- Там в расщелине - тело.
- Где?
- Вот там, между двух скал. Девушка.
- Ничего себе...-протянул мужчина и прибавил:- Если найдешь труп,
полагается вознаграждение. Забыл сколько.
Док поднялся на ноги, взял свои вещи.
- Вы не могли бы сообщить об этом в полицию? Мне что-то нехорошо.
- Это на вас так сильно подействовало. Он что, очень страшный?
Объеденный или уже совсем разложился?
Док отвернулся.
- Вознаграждение возьмите себе,- сказал он.- Мне не надо.
И пошел к своей машине. В голове у него едва звучал тоненький голос
флейты.
-==ГЛАВА XIX==-
Пожалуй, ни одна из затей, рекламирующих универсальный магазин
Холмана, не имела столько благожелательных откликов, как этот
конькобежец на флагштоке. День за днем он кружил и кружил на маленькой
круглой площадке, а ночью его темный силуэт маячил в небе и все люди
знали, что он не покинул место бдения. Все, однако, знали и то, что
ночью через центр площадки пропускается стальной прут и конькобежец
привязывается к нему. Но сидеть не сидит, и поэтому возражений против
стального прута не было. Посмотреть на него приезжали из Джеймсбурга и
из других городков побережья, вплоть до Граймз-пойнта. Салинасцы
приходили смотреть толпами. а финансовые тузы города предложили сделать
Салинас местом следующего выступления, когда конькобежец наберет сил для
нового мирового рекорда. Чтобы и Салинасу было чем гордиться. Поскольку
не так-то много в мире конькобежцев на флагштоке, а этот к тому же
признан лучшим из лучших, то в прошлом году именно он побил мировой
рекорд, свой собственный.
Холман был в восторге от этого предприятия. Магазин как раз
проводил четыре распродажи - полотняных изделий, остатков, алюминиевой
посуды и фаянса. Улицы были полны народа, глазевшего на одинокую фигуру
в небе.
На второй день герой публики дал знать вниз, что в него кто-то
стрелял из духового ружья. Отдел выставок и вернисажей раскинул мозгами.
Высчитали углы и установили нарушителя общественного спокойствия. Им
оказался старый доктор Мерривейл; он прятался за шторами у себя в
кабинете, долго колдовал над своим ружьем и нажимал курок. Решили не
обнародовать имя виновника, и доктор дал обещание больше не баловаться с
оружием. Он был очень важной персоной в местном отделении масонской
ложи.
Анри-художник все это время не покидал наблюдательного поста на
заправочной Рыжего Уильяма. Он испробовал все возможные философские
подходы к решению данной проблемы средствами живописи и решил построить
такую площадку у себя дома, чтобы поставить эксперимент на себе. Весь
город в той или иной степени подпал под влияние этого уникального
зрелища. На тех улицах, откуда ничего не было видно, торговля совсем
захирела; зато чем ближе к Холману, тем она шла бойчее. Мак с ребятами
тоже не устояли, пришли посмотреть на диво. Пришли и тут же ушли -
чепуха какая-то.
Холман поместил за стеклом витрины двуспальную кровать. Поставив
новый мировой рекорд, герой сразу спустится вниз и ляжет спать, даже не
снимая коньков. В изножье кровати висела небольшая карточка с фирменным
ярлыком матраса.
Весь город только и говорил об этом спортивном мероприятии, но
особенно интересовал и волновал всех один пикантный вопрос, которого
никто в разговоре не касался. Его избегали решительно все, тем не менее
язык у всех так и свербел. Миссис Тролат мучилась над ним, выходя из
шотландской булочной с полной кошелкой сдобных плюшек с изюмом. Тщетно
бился над ним мистер Холл из мужской одежды. Три девицы Уиллоуби, всякий
раз вспомнив об этом, хихикали. Но никто в целом городе не имел смелости
высказаться открыто.
Больше всех это мучило Ричарда Фроста, блестящего но очень нервного
молодого человека. Он совсем потерял покой. Ломал голову и в среду
вечером, и в четверг. А вечером в пятницу не выдержал, напился и
разругался с женой. Она немного поплакала и сделала вид, что уснула
Ричард Фрост тихонько выскользнул из постели, прошел на кухню и еще
выпил. Потом оделся и ушел из дому. Жена опять стала плакать. Было уже
за полночь. И миссис Фрост не сомневалась, что муж отправился в
заведение Доры.
Ричард решительно шагал вниз по холму, миновал сосновую рощу и
вышел на Маячную улицу. Тут он свернул влево и устремился к магазину
Холмана. Карман его оттопыривала бутылка; подойдя к магазину, он сделал
для храбрости еще глоток. Уличные фонари едва светились. Город как
вымер. Кругом не было ни души. Ричард стоял посреди улицы и смотрел
вверх.
На верху высокой мачты еле различалась одинокая фигурка. Ричард еще
отхлебнул из бутылки. Сложил рупором ладони и хрипло крикнул:
- "Эй!"
Никакого ответа.
- "Эй!" - крикнул он громче и огляделся кругом, не идут ли
полицейские, чей пост рядом с банком.
- Что тебе надо? - донесся с неба недовольный голос.
Ричард опять поднял ладони ко рту.
- Как... как вы... как вы ходите в туалет? - прокричал он.
- У меня здесь банка,- ответил голос.
Ричард повернулся и той же дорогой пошел обратно. Он шагал по
Маячной улице, через сосны, наконец, подошел к дому и скорее открыл
дверь. Раздеваясь, понял, что жена не спит. Она во сне слегка
посапывала. Ричард лег в постель, жена подвинулась, давая ему место.
- У него там банка,- сказал Ричард.
-==ГЛАВА XX==-
Еще до полудня фордик с победой вернулся домой в Консервный Ряд;
перепрыгнул сточную канаву, скрипя преодолел заросший травой пустырь и
благополучно встал на свое место на задворках лавки Ли Чонга. Ребята
поставили передние колеса на подставки, слили оставшийся бензин в
пятигаллонную банку, взяли своих лягушек и побрели усталые к себе домой
в Королевскую ночлежку. После чего Мак отправился с церемониальным
визитом к Ли Чонгу, а ребята стали растапливать свою удивительную плиту.
Мак с достоинством поблагодарил Ли Чонга и рассказал, какой успешной
оказалась поездка - они наловили и привезли сотни лягушек. Ли застенчиво
улыбался, опасаясь неизбежного.
- Мы теперь богачи,- с жаром произнес Мак.- Док платит пятицентовик
за лягушку, а у нас их около тыщи.
Ли кивнул. Кто станет спорить. Цена стандартная.
- Дока сейчас нет,- продолжал Мак.- Вот он будет счастлив, увидев
этих лягушек.
Ли опять кивнул. Он знал, что Дока нет, и знал, куда клонится
разговор.
- Между прочим,- сказал Мак, как будто его только что осенило,-
сейчас мы не при деньгах.
Тон его предполагал, что не при деньгах они по чистой случайности.
