сражалось, и сыпало проклятьями, и любило, - словно бы никогда и не
было.
Руки его ослабели, он упал и закашлялся, как будто стараясь
избавиться от кома, заткнувшего ему горло. И некоторое время в зале
слышались только его хриплые вздохи. Вдруг он приподнялся на локте и
засмеялся - засмеялся какой - то вселенской шутке, шутке огромных
вращающихся сфер, засмеялся с торжеством, словно решил трудную загадку
и обнаружил, что была - то она очень простой. Этот смех поднял волну
крови к его губам, и он захлебнулся ею. Смех перешел в булькающий стон,
Кер-де-Гри медленно опустился на бок и замер, потому что его легкие уже
не могли дышать.
Генри по - прежнему смотрел на пистолет в своей руке. Потом
медленно перевел взгляд на открытое окно. В потоке солнечного света
сокровища на полу сияли невыносимым блеском, как расплавленный металл.
Его глаза обратились на труп перед ним. Он содрогнулся. А потом подошел
к Кер-де-Гри, поднял его и усадил в ближайшее кресло. Обмякшее тело
перевесилось через ручку. Генри подхватил его и усадил прямо. Потом
вернулся к змеиному креслу.
- Я поднял руку вот так... - сказал он, наводя пистолет на
Кер-де-Гри. - Я поднял руку вот так. Иначе же быть не могло. Ведь
Кер-де-Гри мертв. Вот так я поднял ее. Вот так... и навел... Как же я
это сделал? - Он опустил голову, потом откинул ее со смешком.
- Кер-де-Гри! - окликнул он. - Кер-де-Гри! Я хотел рассказать тебе
про Санта Роху. Ты знаешь, она ездит верхом на лошадях. В ней нет ни
следа женской стыдливости... совсем нет, а красота ее не так уж и
велика. Он прищурился на неподвижную фигуру в кресле. Веки Кер-де-Гри
не совсем сомкнулись и теперь поползли вниз, а глаза словно начали
проваливаться в глазницы. На лице застыла гримаса последнего горького
смеха.
- Кер-де-Гри! - закричал капитан, вскочил, быстро подошел к трупу
и положил ладонь ему на лоб.
- Мертвец, - сказал он задумчиво. - Всего лишь мертвец. Вокруг
него будут роиться мухи, и того гляди начнется мор. Надо приказать,
чтобы его тотчас убрали. Не то сюда налетят мухи. Кер-де-Гри! Нас
провели. Эта баба фехтует, как мужчина, и ездит на лошадях в мужском
седле. Мы так старались - и все напрасно! Но вольно же нам было верить
всяким слухам, э, Кер-де-Гри? Да нет, это ведь только мертвец, и на
него слетятся мухи.
Его отвлекли тяжелые шаги на ступеньках. В зал ввалились пираты,
волоча бедного перепуганного испанца - вымазанного в грязи,
парализованного ужасом испанца. Кружева были сорваны с его шеи, а по
рукаву ползла струйка крови.
- Это испанец, сэр, - объявил вожак. - Он вошел в город, держа
белый флаг. Надо нам уважать белый флаг, сэр? У него седло с серебряной
отделкой. Убить его, сэр? Может, он лазутчик.
Генри Морган пропустил эту речь мимо ушей и указал на труп в
кресле.
- Это просто мертвец, - объявил он, - а не Кер-де-Гри. Я отослал
Кер-де-Гри. Но он скоро вернется. А это... Я поднял руку вот так...
видите? Я точно знаю, как я это сделал - я поднимал и поднимал руку. Но
это только мертвец. Он приманит сюда мух. - И Генри Морган закричал: -
Да унесите же его и закопайте в землю!
Один из флибустьеров шагнул к креслу.
- Не тронь его! Не смей к нему прикасаться! Оставь его в покое. Он
же улыбается! Ты видишь, он улыбается? Но вот мухи... Нет, оставь его.
Я сам о нем позабочусь.
- А испанец, сэр? Что нам с ним делать? Убить?
- Какой испанец?
- Да вот этот, сэр! - И говоривший подтолкнул испанца вперед.
Генри словно очнулся от тяжкого сна.
- Что тебе надо? - спросил он грубо.
Испанец с трудом подавил ужас.
- Мне... У меня... мой патрон послал меня с поручением к некоему
капитану Моргану, если ему будет благоугодно меня выслушать. Я
парламентер, сеньор... а не лазутчик, как решили эти... эти господа.
- Какое у тебя поручение? - Голос Генри стал бесконечно усталым.
И парламентер приободрился.
- Меня прислал очень богатый человек, сеньор. У вас его жена.
- Его жена? У меня?
- Ее схватили здесь в городе, сеньор.
- Имя?
- Она зовется донья Исобель Эспиноса Вальдес и лос Габиланьес,
сеньор. Простые люди привыкли называть ее Санта Роха.
Генри Морган долго смотрел на него и молчал.
- Да, она у меня, - сказал он наконец. - В темнице. Что угодно ее
супругу?
- Он предлагает за нее выкуп, сеньор. У него есть причина желать,
чтобы супруга к нему вернулась.
- Какой выкуп он предлагает?
- А какой хотели бы вы, ваша светлость?
- Двадцать тысяч дублонов, - быстро ответил Генри.
Парламентер даже пошатнулся.
- Двадцать ты... вьенте мил... - Он полностью произнес цифру на
родном языке, чтобы осознать чудовищность этой суммы. - Видимо, ваша
светлость, вам она нужна самому.
Генри Морган посмотрел на труп Кер-де-Гри.
- Нет, - сказал он. - Мне нужны деньги.
Парламентер почувствовал большое облегчение. Он уже готов был
счесть этого великого человека великим дураком.
- Я сделаю все, что можно будет сделать, сеньор. Я вернусь к вам
через четыре дня.
- Через три!
- Но если я не успею, сеньор?
- Если не успеешь, я увезу Красную Святую с собой и продаем ее на
невольничьем рынке.
- Я приложу все усилия, сеньор.
- Будьте с ним обходительны! - приказал капитан. Чтобы никто
пальцем его не тронул. Он привезет нам золото.
Они направились к дверям, но один обернулся и взглядом обласкал
сокровища.
- Когда будет дележ, сэр?
- В Чагресе, болван! Или ты думал, что я разделю добычу сейчас?
- Но, сэр, нам бы хотелось подержать что - нибудь в руках... ну,
почувствовать, что оно наше, сэр! Мы же вон как за него дрались!
- Убирайся вон! Никто ни монеты не получит, пока мы не вернемся к
кораблям. Или ты думаешь, я хочу, чтобы вы выбросили свою долю здешним
бабам? Пусть ее у вас отберут женщины Гоава.
Флибустьеры вышли из Приемного Зала, недовольно ворча.
VI
Они праздновали победу. В самый большой склад Панамы прикатили
десятки бочек вина. Середину помещения очистили от тюков и ящиков, и
там теперь началась буйная пляска. Туда пришло немало женщин - женщин,
которые предались пиратам. Они кружились и прыгали под вопли флейт,
словно их ноги ступали вовсе не по могиле Панамы. Они, милые
экономистки, возвращали частицу утраченных богатств с помощью оружия,
не столь быстрого, но столь же верного, как шпага.
В углу склада сидел Этот Бургундец со своим одноруким опекуном.
- Погляди, Эмиль, вон на ту! Как тебе ее бедра, а?
- Вижу, Антуан, ты очень любезен. Не думай, будто я не замечаю,
как ты стараешься доставить мне удовольствие. Но я настолько глуп, что
взыскую идеала даже в простом совокуплении. И тем доказываю себе, что я
все еще художник, пусть более и не землевладелец.
- Но ты погляди, Эмиль! Что за пышная грудь! 190
- Нет, Антуан, я не замечаю тут ничего такого, что могло бы
подвергнуть опасности мою розовую жемчужину. Пока она останется у меня.
- Право же, друг мой, ты теряешь вкус к красоте! Где тот
взыскательный глаз, которого мы столь боялись, когда он всматривался в
наши холсты?
- Глаз на месте, Антуан. Все еще на месте. Это твои подслеповатые
буркалы видят нимф в пегих кобылах.
- Ну, тогда... Ну, тогда, Эмиль, раз уж ты упорно не хочешь
прозреть, так, может быть, ты будешь столь любезен, что одолжишь мне
свою розовую жемчужину... Благодарю тебя. Я не замедлю ее вернуть.
Посреди пола сидел Гриппе и хмуро пересчитывал пуговицы у себя на
рукаве:
- ... восемь... девять... А было десять! Какой - то прохвост украл
мою пуговицу. Что за мир - вор на воре! Но с меня хватит. За эту
пуговицу я убью ублюдка. Моя любимая пуговица! Раз, два, три...
А вокруг него бушевала пляска, и воздух вонзался в уши
пронзительной мелодией флейт.
Капитан Сокинс жег пляшущих угрюмым взглядом. Он твердо верил, что
танцы - кратчайший путь в ад. Рядом с ним капитан Зейглер печально
следил, как пустеют винные бочки. Зейглер был известен под прозвищем
"Морской Кабатчик". Он имел обыкновение после успешного плавания
оставаться в море до тех пор, пока его команда не спускала всю свою
долю добычи, попивая ром, который он продавал им. По слухам, был
случай, когда у него на корабле вспыхнул бунт, потому что он три месяца
ходил и ходил вокруг одного и того же острова. Но что ему было делать?
У матросов еще не кончились деньги, а у него не кончился ром. И сейчас
его угнетал вид пустеющих бочек, ибо возлияния не сопровождались
мелодичным звоном монет, сыплющихся на стойку. В этом ему чудилось что
- то противоестественное и зловещее.
Генри Морган сидел один в Приемном Зале. Визгливая музыка флейт
едва доносилась туда. Весь день в зал входили небольшие компании его
людей и пополняли кучу драгоценностями, выкопанными из земли или
подцепленными железными крючьями в цистернах. Одна старуха проглотила
алмаз, чтобы не расстаться с ним, но они покопались и нашли его.
Теперь в Приемном Зале сгустился сумрак. Весь день Генри Морган
просидел в своем высоком кресле, и этот день преобразил его. Грезящие
глаза, смотревшие за грань горизонта, обратились внутрь. Он глядел на
себя - озадаченно глядел на Генри Моргана. Всю свою жизнь, в каждом
своем предприятии, он с такой полнотой верил в поставленную перед собой
цель, какова бы она ни была, что ни о чем другом не задумывался. Но в
этот день он обратил взгляд на себя, на Генри Моргана, и сейчас в сером
сумраке это зрелище ставило его в тупик. Генри Морган не казался
достойным славы, он вообще не казался чем - то стоящим внимания. Те
желания, те честолюбивые стремления, за которыми он с лаем гнался через
весь мир, точно гончая по следу, оказались жалкими и ничтожными, когда
он заглянул в себя. И в Приемном Зале это недоумение окутывало его
вместе с сумраком.
В полутьме к его креслу прокралась сморщенная старая дуэнья и
встала перед ним. Ее голос был, как шелест сминаемой бумаги.
- Моя госпожа желает поговорить с вами, - сказала она.
Генри встал и тяжелой походкой побрел за ней к тюрьме.
Перед святым образом на стене горела свеча. Мадонна была толстой
испанской крестьянкой, которая с печальным недоумением взирала на
дряблого младенца у себя на коленях. Священник, изобразивший ее на
картине, пытался придать ей благоговейный вид, но он толком не знал,
что такое благоговение. Однако ему удалось написать недурной портрет
своей любовницы и ее ребенка. И получил он за этот портрет четыре
реала.
Исобель сидела под образом. Когда вошел Генри, она быстро
поднялась ему навстречу.
- Говорят, меня должны выкупить?
- Ваш муж прислал парламентера. - Мой муж? Так я должна вернуться
к нему? В его надушенные руки?
- Да.
Она указала на стул и вынудила Генри сесть.
- Вы меня не поняли, - сказала она. - Вы не могли меня понять. Вам
следует узнать хоть что - то о жизненном пути, который я прошла. Я
должна рассказать вам, и вы поймете меня, а тогда...
Она выждала, чтобы он выразил интерес. Генри молчал.
- Разве вы не хотите узнать? - спросила она.
- Хочу.
- Ну, она коротка. Моя жизнь. Но мне нужно, чтобы вы меня поняли,
а тогда...
Она впилась глазами в его лицо. Губы Генри были сжаты, точно от
боли. Глаза смотрели недоуменно. Он словно не заметил, что она умолкла.
- А было вот что, - начала она. - Я родилась здесь, в Панаме, но
родители очень скоро отправили меня в Испанию. Я жила в монастыре в
