чтобы лучше рассмотреть вереницу невиданных чудищ. По лианам метались
стаи возбужденных обезьян, притворно рассерженных таким вторжением. Они
негодующе вопили и швыряли в лодки листья и сучки. Тысяча четыреста
невиданных существ вторглись в священные пределы Зеленой Матери всего
сущего - и ведь даже самая облезлая обезьяна в мире имеет право
выражать свой протест.
Дневная жара навалилась, как дыхание лихорадки, тяжелая, гнетущая,
дурманящая. Песни замерли в хрипе, словно на головы поющих набросили
горячие одеяла. Флибустьеры апатично поникли на скамьях, но индейцы
продолжали отталкиваться шестами, плавно раскачиваясь. Мышцы их красиво
вылепленных рук вились, словно встревоженные змеи, спиралями вздувались
на плечах. Их хмурый мозг предвкушал бойню, вынашивал восхитительно
кровавые грезы. "Вперед! - требовал их мозг. - Вперед! Ак! Битва ближе
на два толчка! Вперед! Вперед! Ак! Панама, залитая кровью равнина,
ближе еще на два толчка!" Длинная вереница плоскодонок извивалась по
реке, как чудовищная многочленистая змея.
Долгий знойный день приближался к вечеру, но на берегах они так и
не заметили ни единого человека. А это было очень серьезно: в
плоскодонки не погрузили никаких съестных припасов. Для них не хватило
места. Люди и оружие занимали все свободное пространство до последнего
дюйма. И так уже волны накатывались на почти погруженные в воду настилы
с пушками и ядрами. Однако, как было хорошо известно, на реку выходило
много плантаций, где могла подкрепиться голодная армия, и потому пираты
ринулись через перешеек к Панаме, не обременяя себя провиантом. Весь
день они высматривали эти плантации, но не видели ничего, кроме зеленых
непроходимых зарослей.
Вечером головная плоскодонка поравнялась с пристанью из жердей.
Над высокой шпалерой аккуратно посаженных деревьев лениво курчавилась
струйка дыма. С радостными воплями флибустьеры попрыгали в воду и вброд
выбрались на берег. Проклятия и отчаяние: здания были сожжены и
покинуты. Дым поднимался от почерневшей кучи, которая еще недавно была
хлебным амбаром, но в ней не уцелело ни единого зернышка. В сырых
зарослях темнели провалы - очевидно, тут гнали скот, но следы были
двухдневной давности.
Голодные пираты вернулись на плоскодонки. Ну ничего, один день
можно и поголодать. Голод - обычный спутник военных походов, и его
положено переносить без жалоб. Но уж завтра они, конечно, увидят дома,
где в погребах их ждет восхитительно холодное вино. И загоны, где
жирные коровы глупо поматывают головами в ожидании мясницкого ножа.
Флибустьер - истинный флибустьер - заплатит жизнью за чашу кислого вина
и веселый разговор со смуглой полуиспанкой. В этом радость бытия, и
справедливо, если человека заколют, прежде чем он осушит чашу до дна
или закончит разговор. Но голод... Ну да ладно, завтра они наедятся
досыта.
Но вновь солнце взошло, точно белесая гнойная язва в небе. А река
все выписывала сумасшедшие петли, по берегам встречались только
брошенные пепелища, а еды не было никакой. Весть об их высадке
опередила их и пронеслась по речным берегам, как жуткая весть о чуме. И
на берегах не осталось ни единого человека, чтобы приветствовать
флибустьеров, ни единого домашнего животного.
На третий день они нашли груду жестких позеленевших коровьих шкур
и начали отбивать их камнями, чтобы легче было разжевать толстую кожу.
Некоторые съели свои пояса. В догорающем хлебном амбаре они нашли кучу
испекшихся кукурузных зерен, и некоторые так объелись, что умерли в
страшных судорогах. Они пытались охотиться в зарослях, выискивая хоть
что - нибудь съедобное. Но даже пятнистые кошки и обезьяны словно
стакнулись с Испанией. Заросли были теперь безмолвны и безжизненны. И в
воздухе реяли только насекомые. Кое - кому удавалось поймать змею, и он
поджаривал ее на костре, ревниво оберегая свой ужин. В руки пиратов
попадались мыши, их пожирали сразу, чтобы добыча не попала в руки
воров.
На пятый день река так обмелела, что плоскодонки пришлось
оставить. Пушки вытянули на берег и потащили по узкой тропе.
Флибустьеры брели нестройной колонной, а впереди них индейцы,
подкрепляясь кровавой мечтой, тяжелыми ножами прорубали проход в
зарослях. Иногда вдали удавалось заметить небольшие группы испанских
беглецов, а порой из чащи, словно вспугнутые рябчики, выскакивали
покорные испанцам индейцы, но никто не останавливался, не возвращался,
чтобы дать им бой. Потом идущие впереди обнаружили место засады:
земляной вал, множество кострищ и - никого. Высланных сражаться с ними
солдат объял ужас, и они сбежали.
Теперь флибустьеры еле брели к Панаме. Они уже не смаковали
грядущую победу, а проклинали своего вождя за то, что он не позаботился
взять провиант. Но вперед они тащились все - таки потому, что на них
еще действовал пример капитана Моргана.
С самого начала он вел их, но теперь, продолжая шагать во главе
своего измученного войска. Генри Морган не мог решить, так ли уж ему
хочется дойти до Панамы. Он пытался вспомнить силу, которая толкнула
его на этот путь, - магнит неведомой красоты. Санта Роха стерлась в его
воображении: слишком сильно терзал его голод. Он уже толком не помнил
владевшего им желания. Но пусть желание даже совсем угаснет, идти
вперед он должен. Один - единственный промах, один - единственный миг
колебаний, и былой успех упорхнет от него, как вспугнутый голубь.
Кер-де-Гри шел рядом с ним, как и в первые часы, ко совсем
измученный Кер-де-Гри, которого еле держали ноги. Капитан Морган
поглядывал на своего лейтенанта с жалостью и гордостью. Он видел глаза,
подобные потускневшим кристаллам, и видел в них огонек разгорающегося
безумия. Капитан Морган чувствовал себя не таким одиноким, потому что
рядом с ним был этот юноша. Он понял, что Кер-де-Гри стал частью его
самого.
Солнечный жар рушился с небес, как палящий ливень. Он ударялся о
землю, а потом медленно вновь поднимался вверх, обремененный сыростью и
тошнотворным смрадом гниющих листьев и корней. Жар свалил Кер-де-Гри на
колени, но он тут же поднялся и побрел дальше. Генри Морган посмотрел,
как он пошатывается, и с сомнением взглянул на тропу впереди.
- Не сделать ли нам привал? - сказал он. - Люди совсем измучены.
- Нет и нет. Мы должны идти вперед, - ответил Кер-де-Гри. - Если
мы остановимся здесь, им будет только труднее встать потом и брести
дальше.
Генри Морган произнес задумчиво:
- Но почему ты с такой жадностью стремишься осуществить мой
замысел? Ты рвешься вперед, когда я начинаю сомневаться в себе. Что
надеешься ты найти в Панаме, Кер - де - Гри?
- Ничего я не надеюсь там найти, - ответил юноша. Или вы
стараетесь подловить меня, толкнуть на предательские слова? Я и сейчас,
когда мы еще туда не добрались, знаю, что приз будет вашим. И признаю
это, сэр. Но, видите ли, я как большой круглый камень, который
покатился с горы. Вот и все, что ведет меня в Панаму. А столкнули с
места меня вы, сэр.
- Странно, что я так возжелал Панамы, - сказал Генри.
Лейтенант с гневом повернул к нему раскрасневшееся лицо. - Не
Панамы вы возжелали. Женщину вы возжелали, а не Панаму! - голос его был
таким же горьким, как и его слова, и он прижал ладони к вискам.
- Правда, - тихо сказал капитан. - Правда, я возжелал эту женщину,
но тем более это странно.
- Странно? - Кер-де-Гри вспыхнул бешенством, он закричал: -
Странно?! Что странного в том, чтобы томиться по женщине, славящейся
красотой? Или вы называете странным каждого из этих людей, всякое
мужское начало на земле? Или вы пылаете богоподобной похотью?. Или у
вас тело титана? Странно! Да, поистине, мой капитан, совокупление и его
предвкушение - это нечто неслыханное в мире мужчин!
Капитан Морган был изумлен, но в нем шевельнулся и ужас. Словно
перед ним прошел омерзительный немыслимый призрак. Неужели эти люди
могут чувствовать так же, как чувствует он?
- Но мне кажется, это более, чем похоть, - сказал он. - Ты не
можешь понять моего жгучего томления. Словно я необоримо стремился к
какому - то непостижимому покою. Эта женщина - венец всех моих поисков.
Я ведь думаю о ней не как о женском теле с руками и грудью, но как о
мгновении безмятежного мира после бури, как о благоухании после
барахтанья в смрадной грязи. Да, для меня это странно! Вспоминая
прошедшие годы, я дивлюсь тому, чем занимался. Я сворачивал горы ради
глупых золотых безделушек. Мне неведома тайна, превращающая землю в
огромного хамелеона. Мои крохотные войны кажутся бессмысленными
потугами человека, мне незнакомого, человека, который не ведал
способов, заставляющих мир менять цвет. Я тосковал - в былые времена, -
ибо каждое сбывшееся желание тут же умирало в моих объятиях. Не странно
ли, что все они умирали? Нет, тайна мне неведома. И ты не можешь понять
моего томления.
Кер-де-Гри сжимал ладонями ноющие виски.
- Я не понимаю! - презрительно крикнул он. - По вашему, я не
понимаю? Я знаю, вам ваши чувства в новинку, открытие нежданной
важности. Ваши неудачи не имели себе подобия. Такое необъятное
самодовольство не позволит вам поверить, что щуплый лондонец у вас за
спиной - да, тот самый, который катается по земле в припадках, - что он
способен надеяться и отчаиваться, как и вы. Вы не в силах поверить, что
все эти люди чувствуют не менее глубоко, чем вы. Уж, наверное, вам дико
покажется, если я окажу, что хочу эту женщину не меньше, чем вы, что
нашептывать нежности Санта Рохе я, быть может, сумел бы лучше вашего!
Капитан Морган покраснел под плетью его слов. И не поверил им. Что
за чудовищная мысль! Будто эти людишки способны чувствовать, как
чувствует он! Подобное сравнение его почему - то унижало.
- Не понимаете, почему я говорю все это? - продолжал Кер-де-Гри. -
Так я вам объясню. Боль свела меня с ума, и я сейчас умру.
Он молча прошел десяток шагов, пронзительно застонал и рухнул на
землю.
Целую минуту капитан Морган молча смотрел на юношу. Потом в груди
у него словно взметнулась беспощадная волна. В ту минуту он понял, как
сильно полюбил своего молодого помощника, понял, что не в силах
потерять Кер-де-Гри. И упал на колени перед неподвижно распростертым
телом.
- Воды! - крикнул он флибустьеру, остановившемуся рядом, а когда
тот тупо на него уставился, продолжал кричать: - Воды! Принеси воды...
воды! - Его рука судорожно дергала рукоятку заткнутого за пояс
пистолета. Ему принесли воды в чьей - то шляпе. Все пираты увидели, что
их холодный капитан стоит на коленях и поглаживает мокрые блестящие
волосы Кер-де-Гри.
Веки юноши медленно разомкнулись. Он попытался встать.
- Простите, сэр. Такая боль в голове... Солнце выпило мой раз"м.
Но поднимитесь, сэр! Люди утратят уважение к вам, если увидят, как вы
стоите тут на коленях.
- Лежи, мальчик! Лежи тихо. Тебе нельзя двигаться. Я боюсь. На миг
мне почудилось, что ты умер, и весь мир сжался. Лежи тихо! А теперь я
рад. Тебе нельзя двигаться. Теперь мы вместе возьмем Золотую Чашу, и
это будет чаша с двумя ручками. - Он подхватил Кер-де-Гри в объятия и
отнес его в тень огромного дерева. Пираты растянулись на земле,
отдыхая, пока их лейтенант приходит в себя.
Кер-де-Гри полулежал, прислонившись спиной к стволу, и улыбался
капитану со странной женственной нежностью.
- Так я похож на лондонца? - спросил Генри Морган тоскливо. - На
припадочного лондонца!
Кер-де-Гри засмеялся.
- Но вы же ничего о нем не знаете! А то, быть может, вы бы
