- Только попробуйте не взять. У меня билет, у меня право ехать на
автобусе. Только попробуйте не взять, я на вас подам, вы оглянуться не
успеете.
Хуан сгорбился.
- Это точно,- сказал он.- Ладно, поехали.- Он обернулся к
Бриду.Можете одолжить мне инструменты? Верну на обратной дороге.
- Какие инструменты?
- Да кирку и лопату.
- А-а, конечно. На случай, если застрянете?
- Ага, а талей у вас нет?
- Не очень хорошие. Блоки-то ничего, а трос старый, двенадцать
миллиметров. Не знаю, сколько он выдержит. Автобус-то у вас тяжеловатый.
- Ну хоть такие, лучше, чем ничего,- ответил Хуан.- А новый трос у
вас нельзя купить?
- С начала войны у нас ни кусочка не было манильского троса,сказал
Брид.- А что есть - к вашим услугам. Пойдемте. Берите, что приглянется.
Хуан сказал:
- Пошли, Кит, поможешь мне.
Все трое вышли из магазина и обогнули дом.
Эрнест сказал Камилле:
- Такое упустить? Да ни за какие деньги.
- Если бы еще я не так устала,- ответила она. Шестой день еду на
автобусах. Хочется скинуть с себя все и денька два по-человечески
поспать.
- Почему вы не поехали на поезде? Вы ведь из Чикаго?
- Из Чикаго.
- Так вы могли сесть на "Старшего вождя" и спать себе всю дорогу до
Лос-Анджелеса. Это хороший поезд.
- Выгадываю центы,- ответила Камилла.- Накопила немного деньжат и
хочу поваляться недельку-другую до того, как поступлю на работу. А это
как-то лучше на двухспальной кровати, чем на вагонной полке.
- Я правильно улавливаю? - спросил он.
- Неправильно,- ответила Камилла.
- Хорошо, как скажете.
- Знаете, кончим эти игры,- сказала Камилла.- Я устала до чертовой
матери, и мне неохота играть с вами в шарады.
- Хорошо, красавица, хорошо. Согласен играть во что хотите.
- Тогда давайте посидим тихо. Идет?
- А знаете? Вы мне нравитесь,- сказал Эрнест. Я бы вас с
удовольствием куда-нибудь сводил, когда вы отдохнете.
- Ну, посмотрим, как получится,- сказала она.
Эрнест ей понравился. С ним можно иметь дело. Он кое-что повидал,
поэтому с ним просто.
Норма наблюдала за ними, прислушивалась. Она восхищалась Камиллой.
Ей хотелось научиться, как это делается. Она вдруг сообразила, что глаза
у нес широко раскрыты, как у кролика,- и сразу опустила веки.
Миссис Причард сказала:
- Надеюсь, у меня не разболится голова. Элиот, посмотри, нет ли у
них аспирина, хорошо?
Миссис Брид оторвала целлофановый пакетик от большой выставочной
картонки.
- Возьмете пакет? Пять центов.
- Возьмем, пожалуй, полдюжины,- сказал мистер Причард.
- Это будет, с налогом, двадцать шесть центов.
- Зачем так много, Элиот? - сказала миссис Причард.- У меня в
чемодане флакон, пятьсот штук.
- Всегда лучше иметь запас,- ответил он. Он знал, каковы ее
мигрени: они были ужасны. Они искажали се лицо и превращали ее в потный,
студенистый, пыхтящий, оскаленный комок бели. Они заполняли комнату и
дом. Они действовали на всех окружающих. Мистер Причард ощущал ее
мигрень сквозь стены. Он ощущал ее всем телом, и врач говорил, что
помочь тут ничем нельзя. Ей вливали хлористый кальций и давали
успокаивающее. Мигрени случались обыкновенно, когда она нервничала и
когда дела - не по ее вине - шли плохо.
Муж хотел бы избавить ее от страданий. Они казались корыстными - ее
головные боли,- и, однако, это было не так. Боль была настоящая.
Невозможно симулировать такую мучительную боль. Мистер Причард страшился
их больше всего на свете. От хорошего приступа кидало в дрожь весь дом.
И они были немного похожи на совесть. Как ни убеждал себя мистер
Причард, он не мог отделаться от чувства, что отчасти он в них виноват.
Не то чтобы миссис Причард когда-нибудь это говорила или давала понять.
Наоборот, она вела себя очень мужественно. Она старалась заглушить свои
крики подушкой.
Мистер Причард не часто беспокоил ее в постели - вернее сказать,
очень редко. Но странным образом он связывал свою нечастую похоть и
потерю самообладания с ее головными болями. Это глубоко внедрилось в его
ум, и каким путем внедрилось - он сам не знал. Но это висело на его
совести. Его низменность, его похоть, недостаток самообладания - они
были причиной. Избавиться от этого чувства он не мог. Иногда он ловил
себя на том, что искренне ненавидит жену за свои огорчения. Когда у нее
болела голова, он оставался после работы в кабинете и, случалось, часами
сидел за столом, просто глядя на коричневую обивку стен, и боль жены
колотилась в его теле.
Бывало, в разгаре самого жестокого приступа она предлагала ему
развеяться. "Сходи в кино,- стонала она. Пойди к Чарли Джонсону. Выпей
виски. Напейся. Не сиди здесь. Сходи в кино". Но это было невозможно. Он
не мог.
Он засунул шесть прозрачных пакетиков в карман пиджака.
- Может быть, примешь сейчас две таблетки, на всякий случай?
-спросил он.
- Нет,- ответила она.- Я думаю, ничего не случится.- Она
улыбнулась, как всегда, мужественно и нежно.
Милдред, услышав слово "аспирин", отошла в бакалейный отдел и стала
изучать на стене ценник, утвержденный федеральным управлением. Она
стиснула губы, горло у нее сдавило. "О, господи боже мой,- пробормотала
она вполголоса.- О, господи, неужели опять начинает?" Милдред не совсем
верила этим головным болям. У самой у нее голова никогда сильно не
болела, только побаливала при периодических недомоганиях да несколько
раз с похмелья в школе. Материнские приступы она объясняла психозом,
называла психосоматическими и страшилась их больше, чем отец. В детстве
она убегала от них, пряталась в подвале или за шкафом. Но обычно ее
вытаскивали и отводили к маме, потому что, когда у мамы болела голова,
она нуждалась в любви и ласке. Милдред считала эти головные боли
проклятием. Она их ненавидела. И ненавидела мать, когда они начинались.
Одно время Милдред считала их чистым притворством и даже теперь,
когда узнала из книг, что боль неподдельная, все равно видела в этих
приступах оружие, которым мать пользуется с предельным коварством и пре-
дельной жестокостью. Они были мучением для матери, это правда, но также
вожжами и кнутом для семьи. Они держали семью в повиновении. В некоторых
вопросах нежелание матери было законом, потому что за ним маячила
мигрень. А когда Милдред жила у родителей, она сознавала, что боится
прийти домой позже часу ночи потому, что опоздание почти неизбежно
вызовет у матери мигрень.
Между приступами забывалось, до чего они сокрушительны. Милдред
полагала, что матери нужен психиатр. И Бернис шла на все. Она на все
соглашалась. На дыбы тут встал мистер Причард. Он не верит в психиатров,
сказал он. Но на самом деле он верил в них - настолько, что боялся их.
Ибо мистер Причард постепенно впал в зависимость от головных болей. В
каком-то смысле они были ему оправданием. Они были ему карой и указывали
ему на грехи, которые надо искупить. Мистер Причард нуждался в грехах.
Их не было в его деловой жизни, потому что жестокости там были заданы и
предусмотрены уставом как необходимость и ответственность перед
акционерами. А мистер Причард нуждался в личных грехах и в личном
искуплении. Идею насчет психиатра он с негодованием отверг.
Милдред заставила себя повернуться и подойти к матери.
- Ты здорова, дорогая?
- Да,- бодро ответила Бернис.
- Голова не болит?
Бернис ответила извиняющимся тоном:
- Нет, просто сжало, и я испугалась. Никогда себе не прощу, если со
мной случится этот ужас и я испорчу папе путешествие.
Милдред с легкой дрожью думала о женщине, которая была ее матерью,-
о ее власти и ее жестокости. Это, наверно, бессознательное. Иначе что
же? Милдред видела и слышала, как стряпалось это путешествие в Мексику.
Отец ехать не хотел. Он с удовольствием провел бы отпуск дома, просто не
работая: это значило, что он все равно ходил бы на работу каждый день;
но, приходя туда когда вздумается и уходя не в урочное время, а когда
захочется, наслаждался бы ощущением праздности и отдыха.
Однако идея путешествия в Мексику была внедрена. Как и когда?
Милдред не знала, и отец не знал. Но постепенно он уверился не только в
том, что это его идея, но ив том, что семью он с собой тащит. А от этого
возникало чудесное чувство, что он в своем доме хозяин. Он проходил
дверь за дверью в лабиринте, и они за ним закрывались. Это было похоже
на гнездо-ловушку. Курица видит дыру, заглядывает, видит кучку зерна,
заходит через дверцу - дверца закрывается. Ага, гнездо. Темно и тихо.
Почему бы не снести яичко? Славную сыграем шутку над тем, кто оставил
открытую дверцу.
Отец почти забыл, что не хотел ехать в Мексику. И мистер и миссис
Причард пошли на это ради дочери. Конечно, так оно было вернее. Она учит
в университете испанский - и язык она знает плохо, точно так же, как ее
учителя. Мексика - где же еще попрактиковаться? Мать сказала, что нет
лучшего способа изучить язык, чем разговаривать на нем.
Глядя на нежное и спокойное лицо матери, Милдред просто не могла
поверить, что эта женщина способна затеять дело и тут же сорвать его.
Чего ради? А ведь с нее станется. Идею подсунула она. И голова у нее
заболит как пить дать. Но она подождет, покуда не окажется вдали от
врачей, покуда ее головная боль не сможет произвести наибольшее
впечатление. В это трудно было поверить. Милдред не думала, что мать
делает это сознательно. Но в груди у Милдред словно застрял ком теста и
давил ей на желудок. Мигрень приближалась. Милдред знала это.
Она позавидовала Камилле. Камилла шлюха, думала Милдред. А
насколько проще живется шлюхе. Ни укоров совести, ни потерь - ничего,
кроме чудесного, ленивого, как у кошки на солнышке, самобытия. Можно
переспать с кем хочешь, никогда больше его не увидеть и не испытывать от
этого чувства утраты или непрочности. Так, думала Милдред, обстоит у
Камиллы. И ей хотелось бы жить так же, но она знала, что это невозможно.
Невозможно из-за матери. И, непрошеная, явилась мысль: если бы мать
умерла, ей жилось бы куда проще. Завела бы себе где-нибудь укромную
квартирку. Она почти с яростью отбросила эту мысль. "Какая гадость - так
думать".- назидательно сказала она себе. Но мечта эта посещала ее часто.
Она посмотрела в фасадное окно. Прыщ помог втащить тали в автобус,
а трос был в смазке и оставил след на шоколадных брюках Прыща. Он
оттирал их носовым платком. "Бедный мальчик,- подумала
Милдред,костюм-то, наверно, единственный". Она хотела сказать ему, чтобы
он не трогал пятно, но в это время он подошел к бензоколонке, смочил
бензином платок и умело принялся за чистку.
А Хуан уже звал: "Поехали, граждане"..
ГЛАВА 14
Окольная дорога вдоль излучины реки Сан-Исидро была очень старая
дорога, никто и не знал ее возраста. Это правда, что по ней ездили в
дилижансах и верхом. В сухое время года по ней гнали скот к реке, где он
мог полежать в жару под ивами и напиться из ям, отрытых в ложе реки.
Старая дорога была просто полоской земли, только что не вспаханной, а
убитой копытами да отмеченной колеями. Летом, когда проезжала телега,
тяжелые тучи пыли подымались над ней, а зимой из-под конских копыт
прыскала полужидкая грязь. Постепенно дорога углубилась, стала ниже, чем
поля вокруг, и зимой превращалась в длинное озеро со стоячей водой,
местами очень глубокой.
Тогда-то люди со стругами и прорыли канавы по бокам, отсыпав грунт
в сторону дороги. А потом землю стали возделывать, и скот стал такой
