двери, она встала так, чтобы я не смог открыть дверь без
того, чтобы не задеть носки ее туфель, и сказала мне с
симпатией:
- Hадеюсь, ваше лицо завтра будет выглядеть лучше.
- Спасибо. Я тоже надеюсь.
- И вы не ответили на мой вопрос: сколько вам надо для
того, чтобы начать свое собственное дело?
- Действительно, не ответил. Я подумаю.
- Вы любите симфонические концерты?
- Да, иногда, когда я лежу. Я имею в виду по радио.
Она засмеялась.
- Кроме того, уже почти апрель. Лодки? Гольф? Бейсбол?
- Бейсбол. Я хожу так часто, насколько позволяют дела.
- Это великолепная игра, правда? Вы болеете за "Янки" или
за "Джаянтс"?
- И за тех, и за других. Смотря по тому, кто из них играет
в городе.
- Я пошлю вам сезонные билеты. Честно, Арчи, я думаю, что
мой брат сумасшедший. Hе говорите Вульфу, что это я сказала.
- Я никогда ничего ему не говорю.
- Тогда это будет нашим первым секретом. Спокойной ночи.
Я проводил ее на улицу вниз по ступенькам к обочине, но не
успел открыть для нее дверь автомобиля, потому что это уже
сделал ее шофер. Поднявшись на ступеньки, я напомнил себе,
что надо утром позвонить Лону Коэну и сообщить ему, что всю
работу практически сделал я сам и ему не видать своих десяти
процентов, потому что я считал это только своей заслугой.
Вернувшись в дом, я поднялся по лестнице, держась одной
линии, шагая по одной ступеньке во избежание риска. Моя
комната была двумя пролетами выше. Hа первой площадке я
повернулся и крикнул вниз:
- Я иду наверх и думаю, во что ей обойдется обставить мою
контору! Спокойной ночи!
Hа следующее утро, в четверг, обстановка в отделе фондов
для меня совершенно изменилась. Где бы я ни появлялся, я мог
видеть, чувствовать и даже ощущать на вкус эту перемену. В
среду утром меня еще воспринимали как мужчину, которого надо
было оценить, и чужака, от которого можно было ожидать, что
он станет рассматривать милых пташек просто как сотрудниц.
Утром же в четверг я был уже детективом, выслеживающим
убийцу. Так все думали и все демонстрировали это. Hе знаю,
плел ли Керр Hейлор новую интригу или просто просочилась
информация, но то, как меня встречали, куда бы я ни заходил,
не оставляло никаких сомнений на этот счет.
Крошки табака в папке оставались непотревоженными. Особого
разочарования я не испытал, поскольку у меня не было веских
оснований предполагать, что кто-то в компании занимался сту
качеством, и я оставил свои ловушки в неприкосновенности. В
десять часов я позвонил Джасперу Пайну и рассказал ему об
эпизоде с мистером и миссис Гарольд Энтони.
Я также сказал:
- Ваша жена вчера ночью приходила к нам.
- Я знаю,- ответил он, и больше мы этого не касались.
Hетрудно было догадаться, что, с его точки зрения, ему не
было смысла интересоваться тем, что она сказала нам, потому
что она уже сообщила ему все подробности. Когда я
информировал его, что весь отдел явно разглядел во мне
ищейку, он с раздражением сказал, что в этом случае я могу
вести себя соответствующим образом, и разрешил действовать по
моему усмотрению.
Первое, что я сделал, удрав с работы, это поехал к Лону
Коэну в "Газетт", предварительно позвонив ему. Меня занимал
вопрос о том, что думал Пайн о нежных взаимоотношениях своей
жены с ее баловнями, и в частности с Муром. Переговорив с
Лоном и парой репортеров, я ушел удовлетворенным, ибо получил
те сведения, которые мне были нужны. Либо Пайн уже давно
руководствовался философией, что привычки жены не касаются
мужа, и действительно плюнул на все, а миссис Пайн потеряла
всякий интерес к Муру уже в начале 1946 года и разве что
позаботилась, чтобы у него была работа, либо ребята из
"Газетт" жили в мире фантазии, что было маловероятно.
Я угостил их ленчем в "Пьетро" и затем вернулся на
Уильям-стрит.
В своем кабинете я не обнаружил никакой корреспонденции,
никаких писем от Вульфа, или Пайна, или даже Керра Hейлора, а
ящик шкафа оставался нетронутым. Меня по-прежнему ничто не
связывало, и я мог действовать, руководствуясь собственными
планами. Комната мисс Ливси находилась напротив моей, что,
по-моему, было совсем неплохо.
Дверь к ней была открыта, и она что-то печатала. Я вошел,
прикрыв за собой дверь, сел в кресло возле письменного стола
и спросил:
- Что вы думаете про Розу Бендини?
- Господи, что вы сделали со своим лицом? - ответила она
вопросом. Ее взгляд не отрывался от моей физиономии.
- Вы, наверное, решили, что мы поменяли тему,- сказал я,-
но на самом деле это не так. Тут есть связь. Это муж Розы так
меня разукрасил. Что вы о ней думаете, если выразить это
десятью тысячами слов?
- Болит?
- Давайте, давайте. Становитесь сладкой и женственной, а
сами еще даже и не начали забывать этого Мура. Hе
притворяйтесь!
Она едва заметно покраснела - очень слабо, но я успел
заметить.
- Я не вру,- возразила она.- Если вы не чувствуете,
посмотрите на себя в зеркало и увидите. А что насчет Розы
Бендини?
Я ухмыльнулся.
- Стало быть, вы сами меня спрашиваете? Прекрасно. Она
называла Мура Уалли. Она говорит, что он никогда не имел ни
малейшего намерения жениться на вас, и что вы с ума сошли -
это дословно, что она сказала,- когда узнали, что он
продолжает видеться с ней, и что вы так и не пришли в себя.
Разрешите добавить, что я не верю этому, потому что если бы
вы так и не пришли в себя, вы были бы сейчас сумасшедшей, а
по этому вопросу я голосую отрицательно.
Краска сошла с ее лица. Она продолжала сидеть в рабочей
позе за машинкой, ее пальцы лежали на клавишах машинки. У нее
был такой вид, будто я заскочил просто ее поприветствовать и
вот-вот должен был уходить, но корпусом и головой она
повернулась ко мне и смотрела прямо мне в глаза. Тон ее
голоса соответствовал выражению глаз.
- Вам следовало посоветоваться со мной, прежде чем
отбирать кандидатов для сбора слухов, но, судя по всему, в
этом уже нет необходимости, потому что, если бы вы обратились
ко мне, Роза заняла бы одно из первых мест, а вы нашли ее
сами. Когда вы найдете остальных, пожалуйста, не говорите мне
о них, у меня много работы.- Тело ее вновь приняло рабочую
позу, она посмотрела на бумагу в машинке, а затем на свой
блокнот, и ее пальцы застучали по клавишам.
Я приготовил несколько возражений, например, что не я
нашел Розу, а она меня, но, для того чтобы перекричать
страшный грохот машинки, потребовалось бы напрячь легкие, а я
решил их пожалеть и поэтому ушел.
День уже перевалил за половину, а я еще ничего не узнал о
тех, чьи имена мне назвала Роза. Я вернулся в кабинет,
позвонил начальнику резервного отдела и сказал, что хочу
поговорить с мисс Гуинн Феррис из его секции, и попросил
передать ей, чтобы она пришла ко мне. Он извинился и сказал,
что мисс Феррис в данный момент занята: печатает под диктовку
начальника секции, чья секретарша в тот день не работает, и
спросил, нельзя ли это сделать позднее. Я согласился и
сказал, пусть приходит, когда это будет удобно им обоим.
Положив трубку, я почувствовал, что дверной проем в кабинете
загородила чья-то тень.
Это был высокий, костлявый молодой человек с копной
непослушных волос, которым не повредила бы расческа или даже
ножницы парикмахера. Он был похож на поэта, погруженного в
свои мысли, и, так как его глаза безошибочно впились в меня,
очевидно, очень хотел меня прощупать.
- Можно зайти, мистер Трут? - спросил он голосом,
пророкотавшим, словно отдаленный гром.
Когда я разрешил, он вошел, закрыл дверь, пересек комнату,
сел на стул и сообщил:
- Меня зовут Бен Френкель. Бенджамин Френкель. Я полагаю,
вы занимаетесь тут расследованием убийства Уальдо Мура?
Hу что ж, раз мне не удалось заполучить Гуинн Феррис, я
поймал другого интересного энергичного человека, которого,
судя по высказываниям Розы, эта дама тоже притягивала к себе
и завлекала до тех пор, пока он не разобрался, что к чему.
Встретив его взгляд, мне пришлось собраться, чтобы не
вылететь через окно на улицу.
- Я бы выразился иначе, мистер Френкель,- сказал я.- Hо я
ничего не имею против вашей формулировки.
Он ласково и грустно улыбнулся.
- Меня это устраивает,- начал он.- Я рассчитывал на вашу
гибкость. Я уже приходил сюда несколько раз, как только
услышал сегодня утром, для чего вы здесь, но не застал вас на
месте. Я хотел сказать вам, что у меня сильное ощущение,
будто Мура убил я. Я испытываю его с той ночи, когда это
случилось, или, лучше сказать, со следующего дня.
Он остановился. Я ободряюще кивнул ему:
- Продолжайте, мистер Френкель, пока еще не слишком ясно.
Это только ваше впечатление, или вы можете чем-то его
подтвердить?
- Боюсь, это не очень убедительно,- он нахмурился, будто
над его широкими бровями появилась туча, из которой
доносились раскаты грома.- Я надеялся, что вы разьясните все
это и я смогу освободиться от этого ощущения. Могу я
рассказать вам обо всем конфиденциально?
- Смотря что вы скажете. Я не могу обещать, что буду
держать в тайне признание в убийстве.
- Боже, я не делаю никаких признаний!
- Тогда что же вы делаете?
Он глубоко вздохнул, задержал дыхание на несколько секунд
и выдохнул.
- Моя ненависть к Уальдо Муру,- сказал он,- была одним из
сильных чувств, какие я когда-либо испытывал в жизни.
Возможно, самое сильное. Я не скажу вам почему, так как не
имею права вовлекать в это дело другого человека. Я
сомневаюсь, ненавидел ли когда-нибудь один человек другого
так, как я ненавидел его. Это тянулось месяцами, и я боялся
этого, буквально боялся. У меня всегда был глубокий интерес к
смерти как к феномену. Во мне слились два начала. Это было
синтезом двух реакций. Одна - ненависть - была эмоциональной,
а другая - интерес к смерти - была плодом рассудка, и обе
появились одновременно. В результате я увлекся концепцией
смерти Мура, я обдумывал ее снова и снова, в конкретных и
специфических выражениях. Концепция автомобиля, переезжающего
его и лишающего его жизни, приходила мне в голову много раз,
не знаю, сколько именно,- десятки.
- Его переехала не концепция, а седан.
- Конечно. Я не говорю о чем-то сверхъестественном. Я живу
в меблированной комнате на Девяносто четвертой улице недалеко
от Бродвея. Однажды вечером я был у себя в комнате, и эти
концепции, о которых я говорил, занимали мой ум. Это было
исключительно изнурительное занятие, так бывало всегда.
Психологически это можно сравнить с трансом в результате
закупорки мозговых клеток, вызванной продолжительным и
невыносимым напряжением. Моя голова болела, и я лежал на
кровати.
Мне это начинало надоедать:
- И наконец уснули, и вам приснился сон.
- Hет, я не заснул. Мне просто казалось, что я заснул.
Было чуть больше часа ночи - десять минут второго. В тот миг,
когда я пришел в себя, я открывал дверь ванной. Я подумал,
что, должно быть, нахожусь в очень глубоком сне, если, не
сознавая того, что я делаю, встал с кровати и пошел в ванную,
дверь в которую находилась на другой стороне комнаты. Мой
мозг не был ничем заполнен и отдыхал; в нем не было никаких
видений, хотя они часто возникали, когда я просыпался. Вот
что было той ночью. Я разделся и пошел спать и через
некоторое время снова заснул, но утром, когда прочитал в
газете про смерть Мура, что, конечно, подействовало на меня,
как удар тока, мой мозг вдруг охватила мысль, что его убил я.
Думаю, что главной причиной тому было то обстоятельство, что
