людям...
-- Красиво, -- одобрил Виталий и поцокал языком. -- Красиво... Красиво!
-- заорал он. -- А о людях, которые вынуждены подписывать акт о приемке
дырявой крыши, вы не забыли? Людям честным каково?
Людям этим Степан Сергеич уже дал определение. Он называл их так:
стихийные диалектики.
-- Они приносят свою честность в жертву общей честности.
-- Что?.. -- Виталий не понял. Потом расхохотался. -- И долго так
продолжаться будет? Сто? Двести лет? Пока специальным указом не введут
единую честность? Что тогда от честности вообще останется?
Вот ведь опять не рассмотрел явление со всех сторон. Ошибся. Степан
Сергеич, тяжко вздыхая, поплелся прочь. Полезно все-таки поговорить с умными
людьми.
Еще есть один умный -- Стрельников. Степан Сергеич как-то затащил его в
комплектовку, посвятил в свои размышления.
-- Забавно. -- Стрельников подумал, но не согласился.
Много раз выходил Виталий из кабинета и много раз видел Шелагина.
Диспетчер, сгорбившись, сидел на ящике. И жалко человека, и посмеяться
хочется. На то и другое нет времени.
52
С весной пришло неясное беспокойство. Петров просыпался рано, мыл полы,
обмахивал тряпкой мебель, раскладывал книги. Появилась страсть к чистоте. На
проспекте Мира запахло цветами, их продавали у входа в метро крикливые бабы
в платках, гордые кавказцы.
Семь утра, автобусы редки, у магазина толпится окрестная пьянь. Петров,
свернувший было к проходной, застыл на кромке тротуара. Так и есть --
Котомина.
Спросил вежливо, что она делает здесь в семь утра. Ага, дежурная по
цеху, а дежурных на обед не отпускают.
Петров купил булочку, колбасу, кефир Лене, сигарет себе. Медленно шли к
проходной. Ничего особенного, убеждал себя Петров; он видел неприкрытые
плечи ее, завитушки волос, подвернутых за ухо. Ординарная физиономия,
примитивный покрой лица, худосочная маменькина дочка.
-- А вы почему так рано?
-- Цветы.
-- Кому же они?
(О женская суть! В вопросе и удивление, и насмешка над старомодным
подарком, и легкое презрение к той, кому будет преподнесен букет, и
сожаление даже, что не ей, Лене Котоминой, несут в такую рань цветы.)
-- Тебе.
-- Серьезно?
-- На полном серьезе, как говорят трагики в пивной.
Она недоверчиво взяла букет и спрятала в нем свое довольное лицо.
-- Нет, в самом деле?
-- Честное слово.
-- Тогда помоги мне подготовить цех. Я до сих пор не знаю, где какой
рубильник.
Глупенькая невинность, издевался над собою Петров, вместилище банальных
истин...
В регулировку вошел Валентин, похрустывая халатом, и как можно
безразличнее сказал Петрову:
-- Иди угомони бабье. Сожрут они твою Ленку...
Петров посмотрел в цех и сразу же в пестроте лиц увидел большие
несчастные глаза Лены. Перед нею в узком кувшинчике стояли цветы. Ясно:
девчонка призналась, от кого букет, а трепливые подружки уж постарались
напеть ей о нем.
Эластичным шагом подошел Петров к столу с букетом. Понюхал цветы.
Безразлично, размыто, рассеянно обвел взглядом прикусивших языки монтажниц и
монтажников, смотревших на него с испугом и ожиданием. Все предвещало мат,
мастерский набор слов, пробивавших барабанные перепонки, вонзавшихся во
внутренности, заставлявших самого Петрова думать о безграничных возможностях
великого и могучего русского языка.
Он раскрыл рот и -- передумал. Погладил дрогнувшее плечо Лены и пошел в
регулировку. Медленно, не раз останавливаясь, прислушиваясь.
Два звонка прозвенели -- на обед, после обеда, потом, в конце работы,
третий. Петров не уходил. Подмел комнату. Переделал пылесос в мощный
пульверизатор и окатил цех брызгами. Молчал. Помог Лене прибраться. Помог
смести в угол обрезки проводов, протереть столы.
-- Все, -- сказала она. -- Помой руки. Мыло дать?
-- Я еще поработаю. Иди. Ключи от цеха я сдам.
Он бесцельно просидел еще полчаса. Закрыл цех. Издали увидел Котомину.
Она сидела на скамеечке, ждала его, повернула голову, увидела. Ни
рефлекторных движений рук, одергивающих юбку, ни взлета пальцев, чтоб
убедиться в исправности прически. Девочка, еще не ставшая женщиной,
встречала его так, словно расстались они сегодня утром на кухне, будто
впереди у них сегодня магазины, ребенок в детском саду и еще что-то, что
было до них и будет после них.
53
Когда-то было решено: диспетчера Шелагина ни в какие комиссии не
вводить, ни на какие совещания (кроме производственных) не пускать. Степана
Сергеича держали на привязи, временами давали ему порезвиться и возвращали
на место, на обжитой шесток. Со временем страхи улеглись, и Степана Сергеича
стали использовать шире. Так попал он на завод, где по труфановским чертежам
делали серийные усилители и устройства для подсчета импульсов. Управился он
быстро, ящик с деталями погрузил в пикап и пошел искать заводскую
лабораторию -- поставить еще одну подпись на пропуске. Начальник лаборатории
Рафаил Мулин был Степану Сергеичу знаком: Рафаил часто наведывался во второй
цех, загодя изучал капризы усилителей, расспрашивал регулировщиков,
присматривался к монтажу.
С легким презрением поглядывал диспетчер современного предприятия на
внутренности заштатного заводика, шел по двору с чуть виноватой улыбкой
цивилизатора, попавшего на окраины планеты. Везде кучи мусора, скособоченные
барабаны кабелей, какие-то ящики... Носятся взад и вперед электрокары,
водители свистят по-разбойничьи. В цехе теснота, пыль, темень... "Грязновато
живете, братцы!"
Зато в лаборатории совсем по-другому. Пять инженеров, среди них Рафаил,
сидели тихо, как в классе, когда на задней парте возвышается директор школы.
Рафаил показал на мягкий стульчик поблизости, тихо расспрашивал о цехе, о
регулировщиках. Отвечал Степан Сергеич невпопад -- он увидел два рядом
стоящих прибора... "Да, конечно, а как же", -- вставлял он в паузах, а сам
смотрел и смотрел. Приборы как приборы, обычные приборы, в кожухах, на
передних панелях ручки управления -- клювики, так называли их в НИИ. Но
шильдики, шильдики одинаковые! На том и другом ПУ-2 (пересчетное устройство,
тип второй), в НИИ оно известно под шифром "Флокс".
Степан Сергеич неуверенно погладил более крупную пересчетку.
-- "Флокс"... -- Он утверждал и спрашивал одновременно. -- А это? --
Рука легла на маленькую пересчетку, изящную и компактную.
-- Тоже "Флокс", -- сказал Рафаил.
-- Мы, кажется, таких не выпускали.
-- Это мы сделали.
-- Не пойму...
-- Переделали. Улучшили.
-- Улучшили? -- засомневался Степан Сергеич. Это уже наглость:
заштатный заводик улучшал НИИ. -- Ну и что же у вас получилось?
Едчайшей иронией был пропитан вопрос... Инженеры подняли головы.
-- Покажи ему, Рафаил, -- сказал кто-то.
Степану Сергеичу дали два формуляра -- на большой институтский "Флокс"
и на маленький. Взгляд направо, взгляд налево, взгляд поднимается к
приборам, обегает лабораторию и, бессмысленный, замирает на Рафаиле.
-- Не верю, -- непреклонно сказал Степан Сергеич. Маленький "Флокс"
обладал большей разрешающей способностью, он был точнее и быстрее, он был...
Степан Сергеич спросил, в чем же дело. Инженеры переглянулись.
-- Хотите, объясню? -- очень мягко предложил Рафаил.
-- Да, да, объясняйте!
-- Только не рычите на меня, хорошо? Забыл, простите, как зовут вас...
(Степан Сергеич пролаял свое имя-отчество.) Я из окна вас заметил -- вы так
брезгливо обходили мусорные кучи. Наверное, подумали: почему не прикроют эту
шарашку, да?.. Нет, товарищ представитель НИИ союзного значения, нас
прикрывать нельзя. Мы будем существовать, пока не прикроют ваш хваленый
институт...
-- Уточните.
-- Ну, если вам нужна откровенность... Ваш институт занимает в Москве
первое место по бездарности. У вас образовался особый стиль -- грубый,
неумный и дорогой. Ваши инженеры не утруждают себя думанием. Кто-то когда-то
набросал схему -- и шпарят по ней одни и те же узлы, одно и то же
исполнение. Не потому, что такие уж бездари собрались под крылышком
Труфанова, а потому, что стиль выгоден институту -- вашему НИИ выгодно
изготовлять дорогостоящую дрянь.
Инженеры вставали, разминаясь, улыбаясь. Диспетчер веселил их детским
недоверием. Один из них, тощий и желчный, рассказал, как упрощался "флокс".
Худые и быстрые пальцы инженера бегали по старой схеме, вычеркивали ненужные
лампы, браковали надуманные цепи, ноготь расправлялся с формирующими
каскадами, узенькая ладошка разрубала геометрически правильные линии
соединений...
Ни линий, ни обозначений уже не видел Степан Сергеич... Схема дрожала,
расплываясь в неразрешимый лабиринт-головоломку. Как же так? Насмешки над
своим заводом он перенес бы легко, сам знал цеховые грешки. Но -- союзный
научно-исследовательский институт!
-- А "Примула"? Слышали о "Примуле"?
-- Труфанов пальцем не шевельнул для "Примулы", она родилась на
энтузиазме Стрельникова.
Мешанина ломаных линий рассасывалась, появились баллончики ламп,
прямоугольники сопротивлений, тонкая вязь дросселей и трансформаторов. Схема
восстановилась. Степан Сергеич увидел, что он в лаборатории.
-- Кто же виноват?
Тощий инженер потерял охоту к ниспровержению схем и догм. Потрогал нос
и, слова не сказав, сел за свой стол.
-- Никто не виноват. -- Рафаил пожалел диспетчера. -- Нам, то есть
серийному заводу, нельзя делать дорогие вещи... В массовом производстве
приборы должны быть проще. Я знаю ваших регулировщиков, у нас таких нет, у
нас таких и не будет: у нас платят мало, жилья нет.
-- Я вас спрашиваю: кто виноват?
-- Вы, -- разозлился Рафаил.
-- Я?
-- Вы, вы виноваты, Труфанов виноват, все вы, как говорится, из одной
футбольной команды. Сюсюкают о НИИ, кричат о достижениях НИИ... Не хотят
видеть правду. Сидят на шее государства, рвут по бюджету деньги...
-- Государство -- это я!
Лаборатория непочтительно заржала.
-- Вы еще меня узнаете! -- пригрозил им Степан Сергеич.
Тощий и желчный инженер поболтал в воздухе пальцами. "Ах, не смешите
нас!" -- вот что говорил его жест. Диспетчер ничего уже не видел и не слышал
-- он бежал к пикапу.
54
Шелагин ворвался в кабинет Игумнова и с подробностями рассказал обо
всем.
-- Люминофоры-то привезли?
-- Какие еще люминофоры? Люминофоры ему нужны! Люминофоры!
Виталий машинально отодвинулся подальше, ему показалось, что Шелагин
сейчас в него вцепится. Но он не прерывал Степана Сергеича, находил даже
удовольствие, слушая его. Работы в цехе невпроворот, а диспетчер опять ищет
справедливость.
Упершись коленом в край стола, Игумнов покачивался на задних ножках
стула, посматривал, улыбаясь, на буйствующего диспетчера. Тридцать шесть лет
человеку, пора бы и остепениться.
-- Успокойтесь, Степан Сергеич, успокойтесь... Эти инженерики, эта
мелюзга мыслит кое в чем правильно, кое в чем... Предположим, что институту
выделили на разработку радиометра два миллиона рублей. Мы уложились в
миллион. На следующий радиометр нам дадут меньше.
-- Правильно сделают!
-- Следующий радиометр, предположим, не пойдет, ему миллиона мало. Что
тогда?
-- Обоснованно просить. На трех-четырех радиометрах определить норму.
-- Кто ее определять будет?..
-- Вы жулик, Игумнов, вам торговать на базаре.
-- Как начальник цеха...
-- Молчать! -- крикнул Шелагин.
Снарядом, рассекающим податливое инертное пространство, летел он к
