в день твоих славных именин.
- Благодарю, Иосиф.
Они трижды, по-русски, расцеловались.
Слуги внесли четыре серебряные кастрюли с горелками для фондю, белое вино, мелко
нарезанный швейцарский сыр, золотые спицы, чеснок и оливковое масло.
- Прелестно, - Хрущев бегло разглядел заколку и небрежно нацепил ее на ворот
своей сорочки. - Выпьем.
Слуга наполнил шампанским два бокала.
- За тебя, mon cher, - поднял бокал Сталин.
- Нет, нет, - покачал головой граф. - Мои именины прошли. Утро. И посему я хочу
выпить за одно твое удивительное качество, которому всегда завидовал.
- Неужели во мне есть что-то, способное вызвать твою зависть? - улыбнулся
Сталин.
- Есть, Иосиф. Твое умение жить настоящим.
- Первый раз слышу!
- Да, да. Николай II умел жить прошлым, Ленин - будущим. А ты - живешь
настоящим. Живешь полной грудью. И вместе с тобой живет настоящим советский
народ.
Сталин серьезно посмотрел во влажные, глубоко посаженные глаза Хрущева. Они
чокнулись и выпили.
Слуги, между тем, проворно готовили фондю - топили сыр в кипящем вине, быстро
размешивая его специальными ложками.
Двое охранников подземной тюрьмы внесли на мраморной доске отрубленный торс
только что умершего юноши. Торс сочился парной кровью. Повар с ножом и двузубой
вилкой склонился над ним и вопросительно посмотрел на графа.
- Вырезку. На уровне почек, - приказал Хрущев. Повар принялся вырезать из торса
два узких куска.
- Cela vaudrait le coup d'aller a Archangelskoe pour gouter une vrai fondue! -
засмеялся Сталин, садясь за стол. - Я, признаться, только что поужинал.
- Мое фондю я готов есть в любое время суток, - граф сел на противоположный
конец стола. - Такого в вашем Кремле не попробуешь... Опять, небось, свинину
ели? Или этих дурацких рябчиков в сметане?
- Mon cher, ты культивируешь в себе желчь.
- Я культивирую в себе гастронома. У вас не осталось ни одного хорошего повара.
Ежов и Берия пересажали всех.
- Приходи к нам на 8-е марта. Будет прекрасный французский стол. И куча дам,
которых ты так не любишь.
- Дважды в кремлевскую воду не входят... Расскажи лучше про эту амнистию.
- По "ленинградскому делу"?
- Да. Что это за метания? Вы полагаете, что ждановское противопоставление убогих
ярмарок продовольственным советским магазинам не было ошибочным? И Вознесенский
не занимался промышленным вредительством?
Сталин осторожно стряхнул пепел с сигары в аметистовую пепельницу:
- Вознесенский действительно был вредителем и работал на англичан. А насчет
ярмарок для народа у Политбюро мнение изменилось.
- Вот как? - притворно поднял брови граф. - Значит, ждановские ярмарки - не
реставрация лапотной Руси?
- В них было много действительно лапотного, архаического... эти показательные
казни на Сенной, четвертования, битье батогами... массовые совокупления на
льду... Но. Сама идея устройства зимних ярмарок не была антисоветской.
- Гениально! - Хрущев ударил своими костистыми ладонями по столу и длинный,
черного дерева стол угрожающе загудел в гулком и прохладном пространстве зала. -
Ленин и Сталин освободили забитого русского человека, сделали внутренне и внешне
свободным! Но счастье ему обеспечат не медикаментозные разработки наших химиков,
а коллективные пляски, свальный хлыстовский грех и поклонение Перуну на
Сенатской площади! "Припадем к корням и напьемся древней радости предков!" Эту
бухаринскую крамолу раньше протаскивали Жданов и Постышев. А теперь кто?
Маленков?
- Маленков здесь ни при чем.
- А кому же пришло в голову амнистировать "ленинградцев"?
- Мне.
Хрущев тяжело посмотрел на него. Сталин ответил спокойным немигающим взглядом.
Хрущев отвел глаза в сторону повара и слуг:
- Ну и что?
- Все готово, ваше сиятельство, - выпрямился бритоголовый повар.
- Подавай.
Вмиг перед Сталиным и Хрущевым были поставлены кастрюли с кипящим оливковым
маслом и нехотя булькающим расплавленным сыром, тарелки со специями и с мелко
нарезанной человечиной.
Хрущев воткнул спицу в кровавый кусок, быстро обжарил его в масле, затем посыпал
свежемолотым перцем, обмакнул в сыр, отправил в рот и сразу же запил добрым
глотком ледяного "Chateau Rieussec". Сталин выбрал небольшой кусочек
человеческой вырезки, обжарил в масле, спрыснул лимоном, долго и неторопливо
окунал в тягучий сыр, вынул, покрутил спицей в воздухе, остужая, и так же не
спеша поднес к губам и попробовал:
- Ммм... Incroyable.
Некоторое время они ели и пили молча.
- Значит, Жданов тоже будет реабилитирован? - спросил Хрущев.
- Возможно... - Сталин любовался мясом, стремительно меняющим свой цвет в
кипящем оливковом масле. - Послушай, mon ami, я давно тебя хотел спросить:
почему ты не держишь собак?
- Я не люблю животных, - сухо ответил Хрущев.
- Странно. Такой гедонист - и не любит животных.
- Я не гедонист, - граф зло посмотрел на Сталина.
- Еще одна новость! А кто же ты, mon cher?
- Раб Сталина, - угрюмо процедил граф, открыл рот, вывалил свой мясистый, с
беловато-желтым налетом язык и, закатив глаза, завибрировал им, издавая низкий
гортанный звук.
Сталин замер с золотой спицей в руке. Тонкие пальцы его разжались, спица с
нанизанным куском сырой человечины упала ему на колени, соскользнула на пол и
завертелась на блестящем паркете. Голова вождя дернулась назад, пальцы вцепились
в стол и после долгого приступа хохота хрипло-пронзительное "Ясаух пашо!"
разнеслось по пустынным залам дворца.
ААА разродилась к восьми утра. Она лежала, подплывая кровью, на своей громоздкой
кровати с поднятым к потолку балдахином и слезящимися глазами смотрела на плод -
черное матовое яйцо, чуть меньше куриного, покоящееся на ладонях
коленопреклоненной маленькой дамы. Большая дама, посаженная на цепь возле ванны,
билась и надсадно выла, чуя нехорошее. Роды были смертельны для ААА. Жить ей
оставалось не долго. Кровь сочилась из ее развороченной матки, и не было на
земле силы, способной остановить ее. Швейцар, опустившись на колени, беззвучно
плакал.
- Зовите... пускай попытаются... - прохрипела ААА. Швейцар неловко поднялся с
колен и вышел к собравшимся подросткам:
- Ступайте...
Подростки стали робко подниматься по лестнице.
- Только по одному... по одному... - хрипела ААА.
- По одному, - высморкался в кулак швейцар и угрюмым Цербером встал в дверях
спальни.
Первым вошел толстый веснушчатый мальчик.
- Как звать? - спросила ААА,
- Роберт... - произнес мальчик и, увидя черное яйцо, оцепенел от ужаса.
- Давай, Роберт. Первому всегда легче... - она прикрыла веки.
Но ужас прижал мальчика к стене. Пухлое лицо его побелело, губы стали серыми.
Выпученные глаза вперились в яйцо. На зеленых брюках проступило пятно и под
начищенным до блеска ботинком показалась растущая лужица.
- Ну, что... что же ты... - прошептала ААА.
- Он обмочился, - ответила маленькая дама. ААА открыла глаза.
- Я бэ-бэ-бэ... я не-не-не... - заговорил Роберт, тряся головой.
- Пошел вон, - сказала ААА.
- Но я ro-го-го... я го-го-го...
- Пшел! - прохрипела ААА.
Пятясь, он вышел.
Следующим вошел лохматый щербатый парень в истертой вельветовой куртке со
значком ГТО. С решительным лицом шагнул он к ААА, но, увидя яйцо, вскрикнул и
закрылся руками.
- Вон! - выдохнула ААА.
Третьей была девочка в школьной форме с белоснежным накрахмаленным фартуком и
комсомольским значком. Взглянув на яйцо, она вздрогнула всем телом и, прижав
пальцы с обкусанными ногтями к потрескавшимся губам, произнесла, словно
разубеждая себя:
- Нет.
Маленькая дама протянула ей руки с яйцом.
- Да нет же! - засмеялась девочка, пятясь, словно ходячая кукла.
- Вон! - скомандовала ААА.
Ухватистая рука швейцара выволокла девочку за дверь. Послышалось ее громкое
рыдание.
Четвертого мальчика вырвало на туркменский ковер. Пятый рухнул навзничь, гулко
стукнувшись головой о край ванны. Впавшего в истерику шестого кулаками
успокаивал швейцар. Седьмая наложила в шерстяные рейтузы. Восьмого и девятого
бурно рвало. Одиннадцатого снова бил швейцар.
- Не вижу! Никого не вижу, блядская мать! - хрипела ААА, откидываясь на мокрую
от смертельного пота подушку. - Неужели засохнет живой корень?!
Наконец в заблеванную, пахнущую кровью и мочой спальню вошли последние трое:
двое мальчиков вели под руки худенькую девочку с изуродованными полиомиелитом
ногами, засунутыми в уродливые, скрипящие ботинки.
- Кто? - спросила ААА.
- Белка, - ответила бледная девочка.
- Женя, - пробормотал белобрысый горбоносый мальчик.
- Андрюха... - с трудом разлепил маленькие узкие губы другой.
- Почему все?
- Непричастная, можно мы втроем? - девочка прижала малокровные руки к груди и
забормотала, захлебываясь своим страхом. - Одному... одному великое наследие
принять надо, это конечно... это святое... но друг... друг рядом... друг и гад,
друг и гад... ведь мои друзья... друзья мои... уходят... и друг ведь рядом...
друг... он не уйдет... легко принять за остроту ума... если... если... если...
- Что у тебя на ногах? - спросила ААА.
- Это... котурны, - улыбнулась девочка кривой, затравленной улыбкой обезьянки.
- "Красный скороход" не выпускает котурны, дура, - мрачно смотрела на нее ААА. -
Чего стоите? Ну?!
- Женька... Женька... Женька... - девочка оттолкнулась от парней и, скрипя
ботинками, сделала шаг к яйцу Затем второй.
На третьем ужас согнул ее пополам, и она рухнула на заблеванный ковер.
Горбоносый парень уперся руками в свои худые бока и изо всех сил подтолкнул себя
к яйцу. Ноги его, словно пораженные параличом, с невероятным усилием перенесли
трепещущее тело на полметра вперед, но голова стала запрокидываться назад, изо
рта потекла слюна, и Женька повалился навзничь, забился на полу
Оставшийся мальчик с круглым лицом и тонкими губами стоял, прижавшись к стене и
закрыв глаза.
- Нет... не вижу. Никого не вижу. О блядские матери и подлые отцы! - с тоской
простонала ААА.
Стон ее словно подтолкнул Андрюху Как сомнамбула, с закрытыми глазами двинулся
он вперед, дошел до ладоней коленопреклоненной дамы, уперся в них животом и
остановился, Маленькая дама с мольбой посмотрела на него и стала медленно
поднимать ладони с яйцом. Но по мере приближения их к круглому лицу Андрюхи,
мелкая дрожь стала охватывать его тело, словно через него пропустили
электрический ток. Зубы мальчика намертво сжались, из носа потекла кровь,
испарина выступила на побелевших щеках. Он всхлипнул, неловко взмахнул руками,
обхватил голову скрюченными пальцами и громко выпустил газы.
- Вон! Вон! Всех вон! - зарыдала ААА. - Боря прав! Боря прав, свиньи!
Швейцар принялся выволакивать подростков.
- Никого! Во всей империи - ни одного восприемника!
- Что же будет, Господи? - простонала маленькая дама.
- Разорвется цепь златая, - ААА бессильно посмотрела в потолок. - Будете прыгать
по земле, как блохи, и не знать, что такое звезды...
Высокая дама залаяла и забилась, кусая свои голенастые ноги.
Дверь скрипнула, приотворившись, и в спальню вполз маленький толстый мальчик.
- Что? - открыла глаза ААА.
- Он в тряпках прятался, - запоздало пояснил швейцар. Мальчик встал. Он был
рыжим, с отвратительным красным лицом; большие водянистые глаза близко сидели
возле толстого мясистого носа; из отвислых мокрых губ торчали неровные зубы.
- Кто ты, обмылок? - спросила ААА.
- Иосиф, - ответил мальчик неприятным фальцетом.
- Откуда?
- Из Питера.
- Чего тебе надо?
Мальчик без признаков страха посмотрел на яйцо, шмыгнул носом:
- Я хочу.
ААА и маленькая дама переглянулись. Большая дама перестала скулить и замерла.
Швейцар напряженно подглядывал в дверную щель.
Яйцо матово чернело на маленьких женских ладонях.
Мальчик подошел, опустился на колени. Его уродливое лицо нависло над ладонями.
Он открыл большой как у птенца рот и проглотил яйцо.
- Свершилось! - произнесла ААА сдобным как филипповская булка голосом и
