утраты. И печальная доля сказать это горькое
"прощай" досталась нам, ровесникам феерического заката,
нашему поколению. И потому, конечно, автор считал себя
вправе писать эти воспоминания, этот плач по Шизгаре, по
незабвенной Lizzy (Dizzy), Michelle (ma belle), Rita (Lovely
meter), Martha (My Dear), Suzy (Кью), Lady (Jane), Mary
(Long), Angie.
Oh, Angie
Don't you weep all your kisses still taste sweet
You can't say we're satisfied
But they can't say we never tried
Да, мы пытались, и об одной из попыток автор ведет
рассказ, эпилог коего уже близок и неотвратим.
Итак, около семи часов вечера четвертого июня 197...
года под проезжей крышей метромоста, вдоль клепаной
паутины зеленого (синего? серого?) металла, над неширокой
рекой, несущей свои высокооктановые воды в поэтическую
жемчужину среднерусской возвышенности Оку, прошел
молодой человек, которого мы уже на протяжении
двадцати шести глав довольно беспардонно и по-свойски
величаем Лысым. Ободряемый хищным урчанием в чрево
большого города засасываемых поездов метро, Мишка по
нешироким (сравнительно с длиной) пролетам каменной
лестницы спустился в лужниковский парк и двинулся, ища
проход между кустами и деревьями, навстречу влекшим его
сюда с вершины горы звукам.
И, отмечая это счастливое прибытие, автор, одержимый
пусть навязчивым, но похвальным стремлением к установлению
абсолютной истины во всем, что имеет касательство
к нашей истории, должен без ненужного упрямства
признать,- проделать все описанное Лысому не составляло
особого труда.
Да, вообразите, любому досужему прохожему не возбранялось
удовлетворить как минимум свое любопытство,
а зрелищем не соблазнившимся никто не препятствовал
добраться до дома на своих двоих.
Но если такое положение вещей еще можно, скажем,
объяснить беспримерным коварством, то во всех случаях
разум отказывается допускать сознательное пренебрежение
порядком и сохранностью зеленых насаждений в общественных
местах.
И тем не менее около трех часов пополудни, оставив
свои посты у стыков переносных заграждений, исчезли
даже немногочисленные обладатели фуражек с белым воскресным
верхом, кои с утра еще, поминутно переходя
с "приема" на "передачу", наполняли донесениями эфир.
Невероятно, но большую часть того незабываемого дня
грандиозная тусовка (впрочем, больше трех-четырех тысяч
буйных, глухих к газетному и дикторскому слову голов все
же не насчитывавшая даже в час наивысшего прилива) была
предоставлена сама себе. Даже пара неутомимых поливалок,
с утра до вечера драивших площадь перед бассейном, третий
день без устали с места на место перегонявших терпеливую,
чудо ждущую публику, и те, уехав в половине четвертого
заправляться, не вернулись, канули, исчезли.
Но что случилось и как все это понимать? Откроется ли
непостижимая логика Создателя вдумчивому наблюдателю
бури?
Безусловно, старательные исследователи того неповторимого
дня не без основания утверждают,- в прекрасное
летнее утро Творцу угодно было стравить, столкнуть лбами,
поссорить две могущественные организации, ведающие покоем
и сном граждан нашего государства.
Подумать только, покуда мы шли по пятам за нашим
неудачливым героем, радовались его немудреным радостям
и переживали его несложные печали, в высоких сферах
совершались события космической важности, масштаба невероятного
и значения необыкновенного.
Ну, а если точнее (насколько, конечно, раскрытие этих
скобок в интересах безопасности Отечества), одно всеведущее
ведомство обвинило другое, не менее вездесущее, в злокозненных
интригах, в бессовестной фальсификации и неприкрытой
попытке дискредитировать своих лучших людей.
Бесшумные мероприятия тишайшего Афанасия Антоновича
Беседы, целью своей имевшие одно лишь разоблачение
вдохновителей (profiteerin' mastermind of) билетного бума,
были объявлены гнусной провокацией, никакого оправдания
не имеющей, ни морального, ни этического.
Но как же, как же, откуда могло явиться это очевидное
заблуждение, уж мы-то, приглядеться успев к кабинетному
затворнику, педантичному и исполнительному Афанасию
Антоновичу, и допустить не смеем, все ехидство его нрава во
внимание даже принимая, будто бы мог он покуситься на
самое святое, на нерушимость союза серых шинелей и габардиновых
пальто.
И тем не менее, сам того не замечая, Афанасий Антонович
занес свою белую мягкую, с рыжими конопушками руку
над братским учреждением.
Вышло, правда, несчастье исподволь и без умысла. Надо
сказать, появление в скверах и подворотнях главного города
необычного вида молодых люден вполне укладывалось
в оперативную схему полковника. По известным причинам
недоверие особо неразумной части молодежи к официальным
заверениям было на руку многоопытному мастеру по
обезвреживанию замаскированного противника, каким, без
сомнения, являлся Афанасий Антонович Беседа. Скажем
больше, полковник не только всеми доступными способами
препятствовал рассеиванию безобидного при должном присмотре
сборища молодых бездельников в Лужниках, он в интересах
проводимой им акции готов был и после четвертого
числа еще день-другой водить за нос несмышленых юнцов
и их хитроумных поставщиков.
Да, он шел по следу и ощущал обреченность преследуемых,
когда вечерней порой, приподняв уголок плотной
портьеры, вглядывался из своего служебного окна в смутные
контуры памятника первопечатнику. Скоро, скоро он
схватит отчаянных аферистов, не побоявшихся наводнить
страну пачками разноцветных билетов, и уж тогда по всем
правилам протокольного искусства выяснит, одна ли жажда
наживы подвигнула пока неизвестных, но неотвратимо влекомых
в расставленные сети дельцов на предприятие, подвергшее
опасности (ввиду международного характера несостоявшегося
фестиваля) ни больше ни меньше - престиж
горячо любимой державы.
Вывести же прямиком на непосредственных организаторов
должны были, в чем совершенно не сомневался
Афанасий Антонович, во множестве попадавшиеся продавцы.
Во всяком случае, начав с незначительных барышников
и невысокого полета перекупщиков, уже первого
июня доблестные сотрудники полковника задержали
на платформе Сетунь, куда, естественно, сами же заманили
голубчиков, двух, по всем наметкам, основных столичных
оптовиков.
Правда, надо заметить, вели себя пойманные с поличным
(с двумя кейсами, полными краской пахнущих билетов)
исключительно вызывающе. Так, один из прихваченных
уже в первый момент предъявил удостоверение с гербом,
а второй, едва войдя в кабинет лефортовского следователя,
стал с невиданной наглостью произносить фамилии, кои
могли в те времена кого угодно заставить забыть о долге,
но, конечно, только не подчиненных полковника Беседы,
железных людей с холодными головами и горячими сердцами.
Но, увы, увы, одержанная победа оказалась сродни той,
над коей прослезился царь Пирр в 279 году до нашей эры.
Уже третьего числа начальство затребовало у полковника
все материалы дела, ну, а что до противоположной стороны,
то коллеги, лишь возбужденные отсутствием должного
обоснования столь длительной задержки своих людей, занимавшихся
как будто бы разоблачением все той же преступной
махинации, посчитали себя оскорбленными с намеренной
целью и в виде ответного действия сочли недействительными
все обязательства, ранее принятые в связи с затеянной
полковником Беседой, как оказалось, весьма недружественной
игрой. Иначе говоря, повернулись спиной, отвели
свои силы, а расстроенную гвардию бросили вне очереди
и без предупреждения на книжных жучков, мешавших проходу
к станции метро "Кузнецкий мост".
Ну что ж, здесь мы можем считать историю того, как
Афанасий Антонович Беседа оказался жертвой своих хитроумных
замыслов, завершенной.
Мир между руками (правой и левой) был достигнут
в восемь тридцать, разрешение профессионального спора
было решено передать нейтральной третьей стороне, прокуратуре,
ну а породившее взаимное недоверие безобразное
попустительство юнцам в Лужниках было полюбовно условлено
прекратить действием быстрым и эффективным.
Не прошло и часа, как вслед за этим вдоль всего
лужниковского периметра возникла запомнившаяся многим
из кативших в сумерках по левой стороне Комсомольского
проспекта многорядная цепь конной и пешей милиции, необыкновенную
значимость коей придавало присутствие широкоплечих
и многочисленных добровольных помощников,
наряженных в одинаковые штатские костюмы ПШО "Орленок".
Цепь возникла, уплотнилась и стала совершенно непроходимой.
Но это "поздно", все-таки предпочтенное "никогда", по
здравому рассуждению, должно быть признано ему равным.
Сочетание служебного рвения одной всесильной организации
и неуместных амбиций другой, не менее могущественной,
сложились в чудо, то самое, вожделенно ожидавшееся
волшебство, фантастическое происшествие, должное
остаться в веках.
Иначе говоря, около шести часов в без всякого присмотра
оставленные кущи въехал автобус, единственное отличие
которого от прочих цельнометаллических собратьев
составляли необыкновенное уродство форм и никелированные
буквы "Кубань" над радиатором.
Автобус без всякой помпы подрулил к помосту, возведенному
для демонстрации ненависти и солидарности на до
блеска отмытой площади перед плавательным бассейном,
увитому лентами, декорированному лозунгами, нриветствиями
и рождественским гирляндами, разноцветными
лампами, остановился, фукнув сладковатым выхлопом, распахнулась,
мигнув слюдой пыльного стекла, дверь, и со
спертым воздухом из душного чрева машины, словно видение,
галлюцинация, вышли, появились один за другим все
участники самой забойной московской "банды" той солнечной
поры.
Эта пятерка, легендарная уже тогда, явилась из подпольного
своего небытия как прямое свидетельство Божьего
Промысла, возникла на деревянном помосте во
всеоружии своего beag'oвскoгo арсенала, чтобы на все
грядущие десятилетия стать звездой, мифом, былиной,
а потом легализоваться в виде удачливого трио, легко
войти в обойму Москонцерта и застрять там между Иосифом
и Муслимом.
Но знание предстоящих разочарований не должно и не
может омрачить нам пусть недолговечную, но беспредельную
радость сегодняшнего дня.
Итак, когда Лысый ступил на мелкозернистый асфальт
аллей, с горы его звавшие звуки Black Dog'a, в пути
воодушевлявшие Stairway to Heawen прервались неожиданно
посреди нудноватых повторов When the Leeve, и в воздух,
быстро теряющий прозрачность с приближением грозового,
с юго-запада наплывавшего фронта, ворвалось, наполняя
сердце нашего мечтателя восторгом и смятением, простое:
- Раз... раз, два...
- Раз, два, три,- простуженный голос пробовал резонирующий
микрофон.
- Раз, два... раз, два, три...
Затем опять включился магнитофонный тандем Пэйджа
и Планта. Музыканты долго мудрили и заговаривали капризное
сочетание двухсот двадцати вольт и пятидесяти
герц, но площадь, полоумная площадь демонстрировала
великодушное терпение. Само перемещение по деревянным
подмосткам худых, в дерюгу облаченных тел, откидывание
непослушных локонов и прядей, мигание красных глазков
на передних панелях плоских ящиков и многократное повторение:
"Раз... раз... раз, два..." - одно только это воспринималось
как чудо, сверхъестественное волшебство, долгожданное
знамение всеобщей победы и немыслимое начало
всех начал.
Ну а когда в половине девятого первая дробь сотрясла
барабанный пластик, когда пятка уверенно прищемила педаль,
а микрофонная стойка покачнулась от призывного:
"У-аау-у-ааау!" - вся сумасшедшая площадь встала, да что
площадь, небо, земля, вода; и плоть, и кровь, и душа соединились
в одну сверкающую огненную субстанцию.
She's got it, your baby, she's got it
И все разрешилось, и все исполнилось, и не стало правых
и неправых, чистых и нечистых, своих и чужих, и вся
Вселенная открылась от края до края, простая и понятная.
И Лысый, еще двадцать минут назад с унынием почти
вопрошавший: "Так что ж, они не приедут?" - сам превратился
в те несколько магических слов, кои получил в ответ от
