настроем я усиленно обратился к астральному образу ведьмы, дабы
передать свои пожелания по поводу трудоустройства Юры, и
Екатерина правильно поняла меня.
-- Послушайте! -- воскликнула она, окидывая Юру с головы
до ног и с ног до головы. -- А что, если вам... Извините, как
вас зовут? -- уже немного заискивающе обратилась она к Юре.
-- Юрий Сергеевич, -- подсказал тот.
-- Так вот, послушайте, Юрий Сергеевич, а что, если вам --
да к нам, в кинотеатр, на место Сергея Александровича?!
-- Мне, директором?! -- опешенно озадачился Юра.
-- Да, вам, -- подтвердила ведьма мой чувственный посыл.
-- Юра! А это ведь идея! -- воскликнула обрадованная Вика.
-- Честно говоря, я-то не против, но я не очень-то знаком
с подобного рода деятельностью, -- заговорил, слегка покраснев
и как бы оправдываясь, Юра.
-- Мы поможем! -- тоном знатока произнесла Екатерина,
подбадривающе подмигнув Юрию Сергеевичу и кокетливо откинувшись
на спинку кресла...
* Часть вторая АСТРАЛЬНАЯ ШАЙКА *
Тайна публикаций
Паша Мечетов, мой товарищ-литератор, сидел у себя дома, в
когда-то наспех импровизированной комнатенке. А сконструировал
Павел себе этот свой "литературный сарайчик" (иначе и не
назовешь!), попросту отгородив почерневшими досками от огромных
ящиков крошечную часть единственной комнаты одноэтажного,
мазаного домика, что приземисто располагался, будто "лежа на
животе", в овраге многожилищного двора, двора, в котором
ютились в подобных же домиках, но с преимуществом -- на
пригорке, еще четыре семьи. В Пашином домике всего было три
окна: два остались после "реконструкции" -- для семьи, а одно,
с серебряными пружинами паутин по углам, словно присматривало
за писательской деятельностью Мечетова. Дверь в "литературный
сарайчик" закрывалась от занозливой детворы на два проволочных
крючка. Обстановка в сарайчике являлась простой: ржавая
кровать-одиночка, на которой -- ел, писал и спал Паша (к жене
на ночь он ходил редко -- два раза в месяц), стол, с
портативной пишущей машинкой на нем, под целлофановой накидкой,
полки для книг на стене до самого потолка, а писательского
пространства всего-то оставалось около двух шагов!
Район, в котором жил Павел, был один из самых бандитских в
городе. Некогда освобождавшихся от тюремного заключения
поселяли здесь, раньше считалось, как бы -- неподалеку от
города, а теперь город разросся и поглотил этот бандитский
притончик. "Здесь каждый: либо сидит, либо сидел, либо будет
сидеть!" -- говорил свою крылатую фразу Паша, характеризуя свое
место жительства. А попал Мечетов в этот райончик по жизненной
необходимости: женился, где-то надо было жить, денег в обрез, в
городе жилье дорогое, а здесь -- захолустье и дешевизна!
Естественно, не каждый сумеет жить среди уголовников! Да,
у Паши было трое детей...
Два мальчика, шести и девяти лет, и девочка двух лет. А
женился Мечетов, как сам любил поговаривать, "чтобы пить
бросить!". После армии он сильно страстился спиртным...
Пол во всем доме Мечетова был грязный, липкий, будто
измазанный пластилином. Жена не работала, Паша получал всего
сто рублей, но жена по вечерам, и ночам в особенности, все-таки
изловчилась добывать деньги! Продавала водку и вино,
закупленные днем в червоточных очередях...
-- Старший сын еще вроде бы -- не дурак, что-то
соображает! А младший -- бандит! Когда ему исполнится лет
десять-двенадцать, -- я убегу из дома! -- говаривал как-то
безысходно и равнодушно Мечетов.
-- Ты же ему сам внушаешь, что он бандит, каждый день по
возможности повторяешь, напоминаешь, а он, ты смотри
внимательно, присмотрись, Паша, слушает, и ему это уже начинает
нравиться! Так и действительно он у тебя станет бандитом! --
убеждал я безрезультатно Мечетова. А вскоре его шестилетний сын
залез и затащил с собою старшего брата в соседний дом: все там
переломали, что-то пытались украсть... Мечетов абсолютно не
уделял времени воспитанию своих детей.
-- Я писатель! -- говорил он своей жене. -- Тебе они нужны
-- воспитывай, а мне работать надо, хочешь, вообще уйду из
дома! -- И уходил частенько к своим родителям, которые тоже
выпивали, и жене Мечетова ничего не оставалось, как смириться.
Писал Паша очень много и очень быстро...
Конечно же о высоком качестве говорить нельзя было, но
количество основательно возвеличивалось в ранг качества:
Мечетов сочинил около десятка романов, несколько повестей, тучу
рассказов, бесчисленное множество стихов, поэм, статей...
Пока Паша не публиковался, было у него одно горе -- жажда
издаваться!
Но как только Мечетов начал читать свою фамилию на
страницах журналов и газет, сразу же пришли новые горести! Но
такие коварные, неосознанные, неизвестно отчего и почему
возникающие!
Если раньше конкретная цель -- печататься -- вызывала
отсвоего невоплощения истошные боли в душе, раздражала,
взрывала, звала и устремляла, то теперь...
Теперь происходило совершенно непонятное, и подозрения уже
начинали вкрадчивую подозрительность свою вживлять в наболевшее
сознание Паши.
-- Что ты ноешь все время?! -- укоряла Мечетова его жена.
-- Ложись и лежи, но прежде ноги попарь да горло пополоскай!
-- Чума ты! -- вопил Паша в ответ на жену. -- Ты что, не
видишь, идиотка, -- я умираю: четвертый месяц уже ангина и
бронхи как каменные! Простуда!
-- Так я тебе и говорю, что лечиться надо, в постели
полежать!
-- Нет! Тут что-то не так! -- озадачивался простуженный
Паша. -- Всю весну и теперь уже лето болею! Может, меня
отравили? Слышишь?!
-- Что?! -- отозвалась жена.
-- Я говорю, может, меня кто-нибудь отравил? А? Как ты
думаешь?
-- Дурак, кому ты нужен!
-- А что, я вон у Капли был в прошлом году в гостях, съел
у него тарелку борща -- заболел живот и до сих пор вон
побаливает!
-- Так что, тебя Капля, по-твоему, отравил, что ли?! --
расхохоталась жена.
-- А что? Всякое может быть! -- не очень-то уверенно
проговорил Паша. -- Что ты смеешься?! -- заорал он на
развеселившуюся супругу. -- Может, меня хотят убрать, может, я
кому-то мешаю?!
-- Ну и дурак же ты, Паш! Кому ты нужен, кроме меня!
-- Кому нужен, кому нужен, -- не знаю! -- огрызнулся
Мечетов на жену. -- И все-таки... -- рассуждал он. -- Я заболел
простудой где-то в начале марта... А что же было в начале
марта? Где я был, у кого, что делал?... Ничего не помню!...
Хорошо... А какие события тогда, в начале марта,
происходили?... Ага! В начале марта вышел в свет журнал с
подборкой моих стихов, я ходил за этим номером сам в редакцию.
Так-так... Это уже дает основание что-то да вспомнить... В
редакцию я ходил в среду... Посмотрим по календарю -- среда,
четвертое марта. -- И понесло, и поехало, и потащило Пашу по
следам воспоминаний: с кем виделся, у кого был в гостях, кто и
что говорил, делал и тому подобная распутица воображения
рисовала перед Мечетовым картины тех дней... Дальше рассуждения
Паши теряли какую-либо основательность и убедительность, ибо,
самое главное, суть, с которой Паша так хорошо и догадливо
начал свои рассуждения, была пренебрежительно отодвинута,
забыта в стороне, она послужила лишь отправной точкой для
бестолкового завихрения мозгов по поводу отравления.
И только... А жаль!
Ведь если бы Паша сообразил разлистнуть тот журнал,
мартовский номер, где красовалась его подборка стихов, то он,
присмотревшись повнимательнее и сопоставив кое-какие детали,
верно бы смог определить, откуда сквознячок дует, поддерживая
его продолжительную простуду.
Я прокручивал в Астрале заново картину Пашиных переживаний
по поводу простуды и отравления, подразумеваемого последним.
Это мне хорошо было понимать и рассуждать за кулисами
физического мира, у холодных кадров Астрала, рассуждать и
правильно видеть сокровенность Пашиной простуды, а ему-то,
каково ему!... Да и как он, Паша Мечетов, мог расшифровать,
хотя и пытался, тайну своей простуды, тайну публикаций!
А дело было так...
Проститутка
Для того чтобы победить астральную шайку, а точнее -- ее
коллективную волю в Астрале, я должен был не спеша выяснить,
как бы исподволь, со стороны подглядывать, созерцать,
анализировать то, чем занималась эта преступная группа. И все
это терпение мое могло в какое-то единое мгновение вылиться в
один-единственный долгожданный вывод-действие, который озарит
мою душу знанием предмета, светом неприкосновенности, ибо то,
что понятно, над тем уже не задумываешься, оно начинает
восприниматься сразу, целиком, автоматически переходит в
своеобразный рефлекс чувств и образов, мыслей, а значит это,
понятое, больше не требует затора, траты энергии для овладения
им!
И тогда, тогда я вернусь в свое земное тело "автоматом" --
как говорил мой наставник Иван. Итак, постепенно приближался я
к заветному выводу-действию, к свободе. И в этом начала мне
активно помогать Екатерина!
Не знаю, что именно побуждало ее. Видимо, изрядно
замусоренная, но все-таки сердечно ощутимая, природная
человечность, врожденная чуткость чувств говорили в ней...
Таким образом, мне удалось побывать в Астрале актового
зала кинотеатра на одной из магических церемоний астральной
шайки Остапа Моисеевича...
А дело было так...
Остап Моисеевич, в образе все того же дьявола: с длинным
хвостом, копытами вместо ног, с густой шерстью по всему телу,
рогами и женской грудью, но с мужским половым членом,
сосредоточенно восседал в ярко-красном кресле, за широко
распростертым месяцеобразным столом, покрытым черным бархатом.
Он восседал как раз посередине выпуклости стола, вплотную к
ней, так, что острые углы стола были направлены от восседающего
вперед, будто массивные рога!
Позади Остапа Моисеевича, метрах в двух, в таких же точно,
словно кровавых, креслах, установленных в ряд, сидели, не
шелохнувшись, будто манекены -- все члены преступной группы. В
космической дали, на зеленом фоне появился перед неотрывным
взором астральной шайки светлый квадрат, он немного пошатывался
по сторонам и приближался, увеличиваясь тем самым в размерах...
И вот квадрат стал распознаваем в своей сути, он вырос уже
в несколько выпуклый, огромной величины экран.
-- Кто первый? -- торжественно вопросил Остап Моисеевич,
обращаясь к шайке, но не поворачиваясь к ней лицом.
-- Надо убрать одного поэта! -- воскликнула задорно Зоя
Карловна и положила на левое плечо свою длинную, толстую косу,
погладив ее.
-- Мотив? -- все так же, не поворачиваясь даже на голос
библиотекарши, произнес дьявол.
-- Если этот поэт прорвется на коллективную память, то
многие наши потеряют авторитет, а следовательно, будет ущемлена
наша власть, последствия непредсказуемы! -- отрапортовала
ведьма.
-- Ясно! -- согласился дьявол, но спросил еще: -- А
Созерцатель знает об этом?
-- Да! -- тут же, не задумываясь, подтвердила Зоя
Карловна. -- Это его собственное пожелание, посыл! -- добавила
она.
-- Хорошо! Что там у этого поэта сейчас намечено из
ближайших публикаций? -- будто задал вопрос молчаливому экрану
дьявольский магистр. На экране появилась книга, она выглядела
объемно, увеличенно.
Наблюдая за всем этим из своего астрального укрытия, я без
труда прочел название книги: "Счастливый сон" -- это был
поэтический сборник на двенадцать авторов. Заперелистывались
страницы, и вот я прочел название очередной подборки стихов,
