Итак, я внедрился в один из Викиных снов!
Но сделать это было невероятно трудно!
Вика была неимоверно и основательно к этому времени
набожна!
На ночь она читала страшные молитвы, которые огнем
обступали всю ее квартиру, и даже к утру, когда огонь угасал, я
все равно не мог, как ни старался, пробраться к астральному
телу девушки, потому что вся квартира хоть и не была объята
мощным пламенем молитвенности, но продолжала являться передо
мною непроницаемой, и все это из-за крестных знамений,
наложенных еще с вечера на стены, окна, пол и потолок, на все
двери квартиры. Вика исполняла свои божественные манипуляции
исправно!
Я все мог видеть сквозь эти стены, пол и потолок, окна и
двери, но пройти, просочиться сквозь них мне не удавалось:
каждый раз неведомая преграда Викиной веры останавливала ход
моего астрального воображения!
Но все-таки среди всяческого рода божественных построений
улучил я момент. Мне посчастливилось, это было так: Вика
прилегла на диван посмотреть телевизор и незаметно уснула без
крестов и молитв. Тут-то я к ней и пробрался!
Вначале я обернулся перед ней ее мамой, живущей в деревне,
и позвал девушку прогуляться в астральный лес. На поляне мы
остановились. Вика подошла к своей маме, и обняла ее, и
поцеловала в щеку, и крепко прижалась к груди. "Пора!" --
по-думал я и поспешил обернуться в свое, земное обличие!
Вика ничего не соображала, она приняла эту метаморфозу как
должное и тут же принялась со мною целоваться.
-- Сереженька, -- говорила она. -- Я люблю тебя,
миленький!
Мне тоже, по старой памяти, захотелось предаться страсти,
и я познал Вику, и мы наслаждались в томительно-нежных
переливах воображения. Потом я увидел, как Юра едет в автобусе
домой, ему оставалось две остановки и потом еще минут пять
хотьбы, значит, мое время пребывания в Викином сне
ограничивалось уже десятью минутами.
-- Хватит! -- резко, неожиданно для девушки отрубил я и
отклонил таявшую Вику от себя, крепко держа ее за плечи.
-- Ну, Сережа! -- упрямо капризничала она.
-- Слушай внимательно! -- предупреждающе и довольно сурово
сказал я и встряхнул девушку за плечи. Она встрепенулась,
опьяненная страстью, но насторожилась.
-- Это -- не сон! -- как можно внушительнее определил я
для Вики. -- Все, что я буду говорить, запомни и слово в слово
передай Юре! Ясно?
-- Ясно... -- пристально присматриваясь ко мне и словно
что-то вспоминая, покорилась она...
Вика рыдала, сидя на диване. Юра суетился возле нее:
успокаивал, подносил воду в стакане, становился перед девушкой
на колени и целовал мокрые от слез щеки.
-- Я умоляю тебя, расскажи все по порядку, Викочка, я
знаю, я чувствую, что это серьезно. Ну перестань, родненькая,
не плачь! Мы должны ему помочь! Что он еще, сосредоточься,
пожалуйста, что он еще сказал? -- уговаривал девушку Юра.
Наконец, мне это надоело, и я выдернул из Викиной головы, будто
серебристый волосок, мысль о жалости ко мне, и Вика тут же
успокоилась, словно актриса, выходя из роли и переходя на
разговор с режиссером о генеральной линии спектакля.
-- Он сказал, -- проговорила она рассудительно
улыбнувшись, -- чтобы ты, Юра, не пугался встречи с
какой-нибудь неожиданностью в твоей жизни или таинственностью и
не бежал бы рассказывать об этом всем, кому ни попадя, а так же
не вздумал идти на прием к психиатру при обнаружении
необычного! Словом, передал тебе Сережа, что бы ни происходило
-- это будет дело его рук. И еще... -- Вика призадумалась. -- И
еще он сказал: "Это все необходимо для моего спасения, Астрал
-- действительно существует!" -- это буквально его слова!
-- Повтори еще раз, -- попросил Юра.
-- "Это все необходимо для моего спасения, Астрал --
действительно существует!" -- повторила девушка. Чтобы ситуация
не показалась странной при воспоминании о ней, по крайней мере
для Вики, за Юру я теперь был спокоен, я вернул серебристый
волосок мысли о жалости ко мне обратно в искрящуюся голову
девушки, и Вика снова, будто опомнившись, разрыдалась...
Посещение
Сабинушка, зябко поджав ножки, спала в соседней комнате на
раскладушке. Наташа, медленно, на цыпочках мыла посуду на
кухне...
Теперь у меня дома многое существенно изменилось: моя мама
уступила свою комнату, а сама перебралась в мою спальню. В ту
же мамину комнату перенесли и меня, точнее -- мое земное тело,
и уложили его на диван, и отгородили легкой разноцветной
ширмой. Так и вышло -- из одной маминой -- две комнатки. В
первой едва помещался диван с моим земным телом, в другой
комнате среди остальной меблировки настороженно проживала моя
таинственная семья: уже двухлетняя дочурка и Наташа, жена...
Вначале я приблизился как можно ближе к физическому плану,
так притиснулся к его плотным красочным формам, что меня
увидеть конечно нельзя было бы, но если бы кто-то, например,
Наташа, вошел бы сейчас в комнату, он наверняка бы ощутил
теплоту моего зависшего воображения здесь, посредине комнаты,
возле Сабины. Конечно, такая густота моих чувств значительно
утяжеляла мое психическое равновесие, и теперь оно существенно
походило на чисто земное состояние, состояние, когда человек
может и выйти из-под собственного контроля, и натворить
чего-либо такого, в чем он потом будет раскаиваться и сожалеть.
Но ничего поделать было нельзя, ибо лишь в таком астральном
сгустке, состоянии утяжеления, концентрации, насколько это было
возможно в моем арестантском положении, концентрации моих
чувств в отъединенную теперь от земного тела сущность, мог я
смутно, но различать подлинность физических, плотных очертаний
земли, а не довольствоваться надоедливо-доступным:
пластилиновостью и гармоничным простором Астрала!
Сабине в это время снился удивительный сон!
Девочка ласкала мамины груди, целовала их и потихонечку,
наслаждаясь, отсасывала из них молоко, которое покапывало у нее
с розового подбородка на колени. Обе они, мама и дочь,
блаженствовали, были голенькие, нежились и целовались...
Не знаю, что руководило мною, но я, будто погибающий от
неистощимого голода, увидевший спасительную монету, кинулся к
земному телу моей дочери!
На несколько секунд я остановился возле этого тела, и у
меня промелькнули стихи, которые когда-то пытался я посвятить
Викиной дочери, но так и не окончил их:
Девочка-кокетка
На велосипеде,
Будто бы конфетка,-
Крошка -- мятный ветер!
Крохотные дали
Привлекают девочку,
Колесо педалят
Ножки, словно белочки!..
"Стоп", -- попытался я сказать себе внутренним всплеском
воли, но мои отчаянные барьеры нравственности и самообладания
рушились...
Сабина была еще несмышлена и не умела контролировать
неосознанно во время сновидения свое земное тело. Желание
пожирало меня!
Сгусток моих чувств вибрировал и грозил мне таким
уплотнением, что меня смогли бы тогда увидеть, как призрак на
физическом плане!
Этого допустить никак нельзя. Оставалось выбрать что-то
одно: либо вернуться в безвременность Астрала, либо войти в
тело, в земное тело моей дочери!
Наконец, секунды колебания остановились. И я, о Боже,
вошел в земное тело малютки!
Теперь это уже был сон, астральный сон, ибо, для того
чтобы обладать земным телом, надо уснуть в Астрале или хотя бы
вздремнуть!
Желания и чувства -- это всегда проявления воли. И вот мои
желания и чувства отчетливо улеглись в размеры детского тела.
Пока моя дочь невинно обвораживалась сном, я, словно маньяк,
пошевелил кончиками своей воли и силою поднял земное тело
девочки с раскладушки и открыл ее глаза!
Теперь я резко видел, как раньше, физический мир! И меня в
первую же секунду обдало тоской, страшным чувством потерянности
чего-то самого что ни на есть близкого и дорогого. В следующее
мгновение Сабина, а точнее ее земное тело, руководимое мною, с
одержимо взрослым выражением лица твердо зашагало за ширму!
"Тело! -- ударила меня мысль. -- Мое тело! Я так
соскучился по нему!" -- вслух сказала крохотная девочка,
сказала без каких-либо погрешностей в произношении, сказала
так, что если бы кто-нибудь мог услышать это, он неминуемо бы
испугался. Тело моей дочери было до такой степени тесным для
меня, что казалось, оно -- вот-вот растрескается!
Я шагал слабенькими ножками, делая эти крохотные шаги,
будто играл в карманные, величиной со спичечный коробок
шахматы!
Я все время боялся сделать что-нибудь не так, какую-нибудь
неловкость, непростительное, необдуманное резкое движение: ведь
мое воображение не было так сковано во взмысленности, в такие
маленькие рамки. По своему жизненному опыту я был взрослым
человеком, мужчиной, и все мои движения, освоенные за долгую
жизнь, никак нельзя было полностью перенести на неуклюжее
тельце дочери. Я не знал, а это являлось особенно грустным и
вызывало особую настороженность, не знал я самого главного,
пределов этого земного тельца, и, что еще важнее, я и не
чувствовал их!
Да! В том-то и состоял риск овладения чужим челом, а тем
более телом маленького ребенка, что никакой боли не ощущаешь в
нем!
И потому шагал я хотя и уверенно, но достаточно
настороженно. Достаточно было сделать один неверный шаг, в
полном объеме взрослого человека, и я незамедлительно бы
натворил бед, и, возможно, непоправимых!
Эти маленькие ножки!
Связки, сухожилия могли, попросту говоря, порваться, в
любой момент могла бы хрустнуть какая-нибудь, еще такая
"молочная", косточка!
Нет! Не дай Бог! И потому я хотя и шагал одержимо, но
какое-то усилие, островок нравственности, так же одержимо
помнили об ответственности!.. Ну вот, я стоял у изголовья
своего земного тела, сосредоточенно всматривался в свое,
казавшееся безжизненным, заостренное лицо. Муть ожесточенности
к бессилию своего положения, безумное сожаление о происходящем
начинало одолевать мой рассудок. Но я еще с трудом, но мог
сдерживать себя. Так я простоял у своего изголовья некоторое
время: в молчании, в переосмысливании всего на свете. Вскоре я
почувствовал, как Сабинино сердечко заколотилось, ее дыхание
стало прерывистым, спазмы окольцовывали горлышко. Подобные
взрослые переживания были способны убить малышку!
Сердечко могло бы не выдержать, а детские легкие -- просто
порваться!
Насколько у меня хватало сил, я сдержался, но слезы, они
все-таки покатились, закувыркались по щечкам девочки. Маленькой
ручкой я прикоснулся к жестким волосам моего земного тела, и
неожиданно захныкало и громко разрыдалось Сабинино лицо!
Да, я плакал, отчаянно ревел детским голосом...
Вбежала в комнату Наташа, о ней-то я совсем забыл!
И тут я обернулся назад на ее зов и взглянул серьезно ей в
глаза так, что Наташа -- остановилась на мгновение, как
завороженная.
-- Наташа! -- громко и внятно сказала девочка, но тут же я
замолчал, ибо последствия для моей Сабинушки, если бы я
продолжал говорить в ее теле, оказались бы непредсказуемыми...
-- Сабинушка, что с тобой?! -- кинулась наконец
опомнившаяся Наташа ко мне и обняла свою дочь. Но как только
Наташа обняла мое хрупкое тельце, я тут же пришел в себя:
немедленно сосредоточился и покинул тело своей дочери, и завис
в изнемогших чувствах поодаль. Остальное произошло по сценарию
природы: Сабина проснулась, пришла в себя, уже будучи на руках
