соблазнительное чувство свободы прикосновений! Но ей же
четырнадцать лет! "Решайся или не решайся!" -- диктовал я себе.
-- "Раз уж ты впустил птичку, то... ты уже решился! И все
остальное будет лишь отговорками!"
Я подсел поближе к девочке и посмотрел ей в глаза. Больше
я ничего не говорил Я расстегивал пуговицы на коттоновой
рубашке. Катя едва водила плечами, и ее груди казались
отзывчивыми, оживали в моих ладонях!..
Я почувствовал прилив неистового наслаждения во всем своем
теле. Я не ведал, что я творил!..
-- Ой, Сереженька!.. Хватит... Не могу... О-е-е-е-ей!.. --
металась Катенька. Наконец все закончилось.
Катя медленно встала с моих коленей и только начала
застегивать рубашку, как в кабинет кто-то требовательно
постучал!
"Господи! -- воскликнул я про себя, -- я же не запер
дверь!" Катю будто неведомая сила отнесла в сторону на соседний
стул, она сгребла одним движением коттоновую рубашку у себя на
груди в том месте, где не успела застегнуть пуговицы.
Поодаль от меня сидела молодая проститутка и застегивала
свои злополучные пуговицы, на столе у меня лежала в стороне
раскрытая библия, и это кабинет директора!
Едва я успел захлопнуть книгу и сунуть ее в верхний ящик
стола, как в кабинет, не дожидаясь ответа на вторичный стук,
вошел участковый милиционер! Он приостановился, словно оценивая
ситуацию, присмотрелся к девочке. Катя сидела согнувшись,
полубоком от участкового.
От сокрушительных ударов сердца у меня подрагивала голова,
руки дрожали, и я их убрал со стола на колени.
-- Здравствуйте, -- наконец-то решился негромко вымолвить
я.
-- Здравствуйте! -- громыхнул тяжелым голосом участковый.
-- Чем занимаетесь? -- поинтересовался он.
-- Вот, -- указал я кивком на Катю. -- Профилактическая
беседа. Уговариваю Катю, после десятого поступать в
культпросветучилище.
-- После десятого на постоянную работу в беседку? --
громыхнул милиционер. -- А, Катька?
-- А вам какое дело! -- повернулась к нему девочка. Тайком
она уже успела дозастегнуть все оставшиеся пуговицы, и теперь
ее могло выдать лишь раскрасневшееся лицо и вспотевшая челка.
-- Ты что, здесь физзарядкой занималась? -- хохотнул он.
-- Танцевала! -- ядовито выкрикнула Катя.
-- С голой задницей? -- прищурившись, подморгнул мне
лейтенант и состроил отвратительную гримасу девочке.
-- Да нет! -- опомнился я. -- Она в самом деле танцевала!
-- С чего это вдруг?! -- спросил, недоумевая, милиционер.
-- А просто так! -- выкрикнула девочка, вскочила со стула,
схватила пальто и выскочила из кабинета под звериный хохот
участкового.
-- Ишь ты!.. Ха-ха-ха!.. -- крикнул он и вдогонку успел
шлепнуть Катю по заднице своей громадной рукой.
Я молчал. А что я мог сказать!..
"Однако я очень чувствительно на все прореагировал!" --
мысленно подчеркнул я свое состояние.
-- Сергей Александрович! -- властно обратился ко мне
уча-стковый. -- Я тут у вас в кабинете с одним человеком
побеседую, -- он даже не спросил разрешения.
-- Да, да, пожалуйста, -- не задумываясь согласился я,
будто вслух для самого себя, потому что лейтенант даже не
обратил внимание на мое согласие, ибо в это время он уже
громыхал раскатисто своим голосом в малое фойе:
-- Тряпкин!.. Заходи сюда!..
В кабинет зашел Тряпкин: худой, длинный, но плечистый, лет
тридцати пяти. Они оба, участковый и Тряпкин, прошли по
кабинету и сели друг против друга, точно явились ко мне на
прием...
Тряпкин выглядел ужасно, на руках всевозможные завитушки
татуировок, переносица вмята и сдвинута в сторону, глаза
грязного цвета, губы тонкие, жестокие, лицо длинное, лоб
скошенный, волосы короткие, ежиком. В руках он перебирал по
кругу замусоленную шапку, сидел в расстегнутой фуфайке, на
груди красовалась тельняшка, на шее висела половинка
потрепанного шарфа. Участковый начал:
-- Ну что, косой! Я твою блатхату скоро прикрою... Когда
прекратишь?
-- Клянусь я, Сень, -- обратился Тряпкин к милиционеру. --
Я не знал. Вот, на палец -- отрежь, если не так!
-- Да пошел ты к черту со своим пальцем! Все ты прекрасно
знал! Баланду мне заправляешь!
-- Нет, Сень... Слышь, я правду говорю, -- участковый
отмахнулся рукой. -- Ну вот, не веришь! -- сказал Тряпкин. --
Ну не знал я!.. На палец, вот, держи!.. Режь, если знал! Гадом
буду, не знал!
-- А что это за запах? -- спросил участковый, вынюхивая
воздух вокруг себя.
-- Сень, ты че? -- недоумевая, спросил Тряпкин.
-- Сергей Александрович, вы чувствуете, чем пахнет? --
обратился милиционер ко мне.
-- А чем, я что-то не чувствую, -- удивился я.
-- Ну как же чем, перегаром! Кто же это пиво пил, а? --
пристально прищурившись, поинтересовался участковый, то ли у
меня, то ли Тряпкина, и я насторожился... Дело в том, что я
утром сегодня и в самом деле выпил за завтраком стакан пива...
"Ну и нюх же у Дубинина!" -- притаившись, подумал я.
-- Сень, я чист, как стеклышко... Вчера -- да...
Сегодня...
-- Да нет же, -- не отступал участковый. -- Пивом же прет
вовсю! -- и он еще раз принюхался.
Но тут в кабинет постучались.
-- Войдите, -- поскорее выкрикнул я своему спасителю. Я
испытывал угрызение совести перед ни в чем неповинным, трезвым
Тряпкиным, но не мог же я признаться Дубинину!
Спасителем оказался мой кассир. Он принес мне письмо из
кинопроката. Я распечатал конверт, кассир стоял и ожидал, что
там. Я прочел. В деловом тексте говорилось, что наш кинотеатр
имеет некую задолженность за конец прошлого года и что по этому
поводу мне надлежит срочно явиться в кинопрокат для выяснения
причины задолженности. Я сообщил об этом кассиру, тот пожал
плечами и посоветовал поехать в кинопрокат с бухгалтером, и
сегодня же. В письме красовалась приписка: "...в случае...
прекратится выдача кинофильмов по плану".
Я извинился перед участковым, объяснил ему, что мне
необходимо немедленно отлучиться в город. Участковый неохотно
вывел Тряпкина в малое фойе, а я быстренько оделся, вышел из
кабинета и закрыл его. Со второго этажа доносилась ритмичная
музыка, -- это начались занятия гимнастикой.С огромным
удовольствием я освободился от помещения кинотеатра и вышел на
улицу. В кинопрокат я поехал один. Бухгалтера должен был
подослать кассир, которому я дал задание сходить к бухгалтеру
домой и предупредить его о письме; у нашего финансиста был
сегодня выходной, но я надеялся на встречу кассира с ним, на
везение.
Троллейбусные окна были забелены морозом, будто витринные
стекла магазина, в котором идет ремонт. А когда человека
заключают в какие-то пространственные рамки, того же
троллейбуса, он начинает видеть вокруг и замечать то, на что бы
не обратил внимание раньше. Пространство улицы отсекалось и
ощущалось только его течение. Пассажирам разглядывать и
замечать приходилось только то, что в салоне. Простор всегда
порождает снисходительность и доброту, иногда безумие! А теперь
пространственная теснота проявила суету и мелочность.
Я стоял, беспокойно покачиваясь на месте, и раздумывал о
кинопрокате... Неподалеку от меня сидел у окна какой-то парень,
где-то моих лет: откусывал большие куски от сливочного
мороженого в вафельном стаканчике. Над его головой красовался
красненький компостер.
-- Сынок, пробей! -- протянула помятый талон этому парню
какая-то грязно одетая старуха.
-- У меня руки заняты, -- отрезал парень и спокойно
продолжал есть лакомый кусочек замороженного молока.
Талон выхватил у старухи из рук и нервно пробил наискось,
как попало, пассажир, сидящий рядом с жующим парнем.
-- Будьте добры! -- некая женщина похлопала все того же
парня по плечу. -- Пробейте, пожалуйста, -- и она протянула к
его лицу свой талон. Парень глянул на нее и отвернулся, ничего
не сказав.
Женщина, недоумевая, снова потянулась и похлопала парня по
плечу.
-- Молодой человек, -- сказала она раздраженно. --
Прокомпостируйте талон, пожалуйста!
-- Чем? -- повернувшись к возмущенной женщине лицом,
азартно спросил парень, показывая ей руку с мороженым.
И этот талон, снова, нервно пробил пассажир, сидящий рядом
с жующим парнем. Так ситуация повторялась в разных вариантах, а
парень все твердил:
-- Чем?! -- и показывал руку с мороженым.
Обстановка зрела скандальная. И вот на очередной вопрос
жующего парня "Чем?!" выкрикнул ответ тоже парень, но чуть
помоложе, он стоял у соседнего кресла, выдерживал натиск толпы.
-- Рукой! Рукой! -- крикнул он.
Жующий парень повернулся на этот протест всем туловищем и
оказался сидящим полубоком к нему:
-- Да пошел ты! -- огрызнулся он. -- Понапридумывали!..
Все личность хотят воспитать!.. Вы же стадо!.. Как в тюрьме
живете!.. С какой стати я должен, обязан, видите ли, пробивать
тебе талон! А?! Да я, может, в упор видеть и слышать никого не
хочу!.. Ну и страна! Невозможно быть независимым! Попробуй
только поступить по-своему!.. Так тебе и вонючие талоны начнут
под нос подсовывать, и по плечу хлопать, врываясь к тебе,
словно ты кому-то что-то обязан!.. Да пошли вы все к черту!..
Живите своей жизнью, а я буду жить своею!..
Удивительно, но парня никто не перебивал. Все слушали или
делали вид, что не обращают внимания.
-- Все, -- выкрикивал парень, словно лозунги, -- как
нарочно придумано!.. Какой-то придурок сообразил компостеры
расположить так, чтобы обязательно кто-то являлся общественным
контролером!.. Да пошли вы все!..
-- Я плачу за проезд и не хочу оказывать никаких услуг! Я
еду, и все!.. С какой стати вы мне в душу лезете? А?! В нос
тычете, по плечу хлопаете!.. Орете на меня, приказываете! Все
сделано, как нарочно, чтобы разозлить человека, привести его в
ярость, чтобы не застоялся, не задумался, что он человек!..
-- Ну, что?! -- будто злил публику парень, -- зацепили,
поиздевались, а теперь приумолкли, безвинно, да?! Дьяволы!
Будьте вы прокляты!..
Подоспела моя остановка, я выскочил из троллейбуса.
"И все-таки в чем-то этот парень был прав.." -- подумал я,
стоя на перекрестке и ожидая зеленого сигнала светофора.
... В здании кинопроката находился и Совет по кино, и Союз
кинематографистов, и студия кинохроники.
Я шел по его длинному, длинному коридору. По пути
перехлопывались, перестукивались двери со всевозможными
табличками. Это звучал своеобразный язык стуков и хлопков,
двери жили и, наверное, уставали за день не меньше людей... Мне
казалось, что двери помоложе вертелись на своих никелированных
петлях туда-сюда легко и свободно, бесшумно витая в воздухе, а
двери постарше скрипели, точно от боли в суставах своих!.. Я
проходил и такие двери, которые, было похоже, открывались и
закрывались, будто на цыпочках. Это были двери больших и
маленьких начальников... Словом, здесь повсюду суетились люди:
неожиданно сходились в кучку и так же неожиданно рассыпались на
все четыре стороны, исчезали и появлялись, будто призраки, или
мне просто это все так представлялось: расплывчато и нереально.
Когда я вошел в бухгалтерию, там уже сидел мой
перепуганный бухгалтер и о чем-то спорил с главным, кротко
высказывая свою правоту.
Оказалось, что наш финансовый бог кинотеатра успел
прикатить сюда вперед меня на такси!
Здесь меня и его песочили часа три, не меньше... Мы уже
сидели в изнеможении. На столе главного выросли целые стопы
