сторону!".
На прощание Иван оставил мне свой домашний телефон.
Система Долланского
К Долланскому я направился вместе с Викой. Мы вышли из
автобуса на Комсомольской площади. Как меня предупредили,
занятия являлись неофициальными. Мы устремились отыскивать в
районе частного сектора заветный конспиративный дом. Еще не
было и шести часов, а на улице уже сгущалось и темнело
фиолетовое пространство.
Я твердо шел и курил, я знал, зачем я иду. Вика семенила
рядом, она постоянно поскальзывалась и потому придерживалась за
мою руку.
-- Ой мамочка!.. Ой, Господи!.. Ой, Сережа, держи, держи
меня!.. -- выкрикивала она, и я ловил ее на руки, обласкивал, и
мы снова шли дальше.
В довольно сухом тексте записки, которую написал мне Иван
в качестве сопровождения, содержалась не только рекомендация
Долланскому человека по имени Сергей Истина, но и была, в самом
конце, коротенькая приписка: разрешалось мне взять с собою, для
поддержания компании, одного хорошо знакомого мне человека, и
не более!
Вскоре черные пунктиры ледяных катков, по которым с
разбега прокатывалась Вика, увлекая меня под руку за собою,
привели нас к дому <186>105. Я навалился плечом на деревянную
калитку, и мне удалось сдвинуть ее внутрь. Мы с Викой оказались
в довольно узеньком дворе: в самом конце его желтело
электрическим светом небольшое окошко, оно горело среди
посмуглевшей фиолетовой тишины вечера...
Гуськом, по вытоптанной в снеге, затвердевшей на морозе
тропинке, по одну сторону которой белели высокие сугробы, а по
другую протягивался одноэтажный кирпичный дом, я и Вика прошли
к окошку и заглянули.
За самодельным деревянным столом у окна сидел мужчина лет
пятидесяти, с крупными, пушистыми бровями, крохотными глазками,
совершенно лысый. Он что-то вычерчивал на бумаге, разложенной
перед ним, но он сразу же почувствовал наше с Викой присутствие
за окном, поднял голову от стола и поманил нас рукою, как бы
приглашая войти в сарайчик. Я и Вика вошли.
Мы вежливо поздоровались с хозяином. Насколько я понял,
перед нами сидел Долланский собственной персоной. В сарайчике
оказалось так тесно! У стола находился еще один стул, кроме
того, на котором сидел Долланский. Вика села, а я остался
стоять.
Я протянул записку Долланскому. Он выхватил ее у меня из
рук и, торопясь, развернул.
Электрическая лампочка, висевшая с потолка на скрученном
проводе, чуть повыше его головы, отражалась в его напряженных
глазах, и потому казалось, что зрачки Долланского, словно
воспламененные фитильки, слегка как бы покачивались на
сквозняке...
В сарайчике действительно было не так уже и тепло:
Долланский сидел одетым в фуфайку и валенки поверх зеленого
спортивного зимнего костюма. Хотя, надо признаться, после
мороза под открытым небом я немножко оттаял. Возле Долланского
красновато тлела круглая электрическая плитка. Благодаря ей
здесь было не так холодно, как на улице.
Изредка до моего лица доносились порывы тепла. Тепло будто
клочками витало в сарайчике. Я улавливал очередной клочок
тепла, проплывавший где-нибудь рядом со мною, и окунал в него
лицо. Так я покачивался на месте, выполняя замысловатое
упражнение. Словно эти клочки тепла, как незримые наваждения,
заставляли меня вращаться. Неожиданно я поймал себя на мысли,
что я вроде как покачиваюсь не по своей воле! Внутренне я
волевым усилием остановил свое туловище...
Мои вращения длились несколько секунд или может быть с
минуту, но мне показалось, что протекло гораздо больше времени.
Однако Долланский всего лишь успел прочесть записку.
Он отложил ее в сторону и спокойным и деловым тоном
потребовал от меня мои данные: возраст, болезни, домашний
адрес. Фамилию он переписал аккуратно из записки. Мой формуляр
вскоре оказался заполнен.
-- Она с вами? -- обратился ко мне Долланский и кивнул на
Вику.
-- Да, в записке же указано...
-- Знаю, знаю! -- прервал меня Долланский. И он осмотрел
Вику ласково. Она даже засмущалась немного; глянув на меня,
опустила глаза.
-- Сережа, вы выйдите, пожалуйста, -- сказал Долланский.
-- Нам надо поговорить с дамой наедине. Женские секреты, знаете
ли, должны делиться на двух мужчин сегодня: что-то для мужа, а
что-то и для доктора!
-- Плох тот муж, который не знает всех секретов! -- как-то
неуверенно, но постарался съязвить я, потому что обиделся!
-- Однако плох тот муж, который знает все секреты! --
воскликнул Долланский, уловив мою обиду на лету.
-- Это почему же? -- остановился я у двери возмущенно.
-- Муж, знающий все секреты, перестает быть только мужем!
А доктор, знающий все секреты женщины, перестает быть только
доктором! -- сказал Долланский. Последнюю фразу он протянул
как-то насладительно и разулыбался, и покраснел немножко, и
глянул на Вику... -- Если не трудно, все-таки, подождите нас на
улице, -- заключил он и промокнул свежим носовым платком
испарину на своем морщинистом лбу, что меня немало удивило!
Откуда ей, испарине, взяться в холодном сарайчике?
Я подчинился просьбе, тем более что Вика посмотрела на
меня преданно и доверчиво. Видимо, ей особенно по душе было то,
что она воспринята сегодня моею женою...
Как мне не хотелось, но мне пришлось покинуть сарайчик и
снова оказаться на крутом морозе во дворе. Я встал неподалеку
от окошка. Терпеливо наблюдал, как Вика оживленно беседовала с
Долланским, последний, почувствовав мое присутствие у окна,
протянул свою мясистую руку к нему и задвинул его белой
шторкой! Теперь на ее светлом фоне раскачивались два силуэта,
видневшиеся по пояс. Меня обозлила подобная аудиенция Вики!
Силуэт Долланского почему-то приблизился к Вике: оба силуэта
замысловато перешептывались! Я топтался на месте, не спуская
пристального взгляда с них. Под моими ногами хрустел снег,
словно пенопласт. Какая-то искусственность во всей этой
ситуации поражала меня.
Вдруг я расслышал где-то там, в глубине двора, за
сарайчиком или дальше, что кто-то перешептывался.
Потихонечку я выглянул за угол сарайчика: разглядеть
ничего не удавалось и расслышать тоже! И я решил приблизиться
на несколько шагов к шепоту.
Чтобы не хрустеть, мне приходилось по несколько секунд
погружать каждый ботинок в замерзший снег тропинки. Вскоре я
спрятался в проем между задней стенкой сарайчика и забором
соседнего двора. Шепот оказался еще дальше от меня, за
поворотом забора. Теперь его хорошо было слышно, но, как я
понял, я попал на окончание разговора.
-- Все, я тебе сказал. Он уже пришел, мне пора идти...
-- Хорошо!.. Гы-гы-гы!.. Ой, Остап Моисеевич, минуточку!
Чуть не забыл!..
-- Да, я здесь!
-- Остап Моисеевич, а что я буду за это иметь? Я же могу и
отказаться, ежели... сами понимаете...
-- Ладно. Девочку я тебе обещаю, хорошую! Худенькую!
-- Из сорок пятой. Остап Моисеевич, из сорок пятой!
-- Людку, что ль?
-- Да-а, Остап Моисеевич, Людочку!
-- Ладно, договорились!
-- Остап Моисеевич! -- послышался громкий голос с другого
конца двора; кажется, голос Долланского...
-- Меня зовут заниматься. Адью, Купсик, до завтра! --
отрезал Остап Моисеевич.
-- Адью, Остап Моисеевич, адью! -- ответили ему.
"Купсик?!" -- вспыхнуло у меня в памяти.
Тут произошло невероятное! Огромная птица пролетела пару
кругов надо мною и сарайчиком так низко, что от хлопанья ее
крыльев меня несколько раз обдало морозным ветром. Несмотря на
холод, я пропотел! Ноги у меня подкосились, сердце заклокотало,
будто искало куда спрятаться, и провалилось в живот! Черная
фигура Остапа Моисеевича промелькнула мимо меня; птица унеслась
за соседний забор, и ее мощное расплескивание крыльев стихло. Я
стоял, плечом прислонившись к забору. В памяти еще сверкали
огненные глаза и когти страшной птицы. Где-то во дворе
скрежетнула металлической защелкой дверь...
-- Сережа! -- послышался взволнованный голос Вики.
"Вика, я совсем о ней забыл", -- подумал я, оставаясь на
месте.
-- Сережа! -- уже отчаянно выкрикнула Вика.
-- Я здесь, иду! -- хрипло отозвался я.
Возле сарайчика, пока я шел, вспыхнула кем-то зажженная
лампа под шляпообразным колпаком, и ее свет обнажил пол двора.
Я вышел к сарайчику. Вика бросилась ко мне.
-- Ты что, обиделся? -- первое, что спросила она,
ласкаясь.
-- Здесь кто-нибудь сейчас проходил? -- обнимая Вику и
отвечая на ее ласки, все еще хриплым голосом спросил я. В горле
у меня перехватило и першило.
-- Да. Долланский позвал в спортзал какого-то мужчину.
-- А где Долланский? -- поинтересовался я.
Но на этот вопрос ответила не Вика, а внезапно открывшаяся
дверь в кирпичном доме. Из-за нее выглянул Долланский.
-- Молодые люди! -- крикнул он в нашу сторону. --
Проходите переодеваться, мы скоро начинаем! -- и тут же скрылся
за дверью, захлопнув ее за собою.
-- А что случилось? -- беспокойно спросила меня Вика.
-- Да так! Я подумал: "Не показалось ли мне, что кто-то
прошел мимо меня, там, в глубине двора".
-- А что ты там делал?
-- Ничего. Курил.
-- У тебя так сердце колотится, -- сказал Вика, прижавшись
к моей груди. -- Что-то случилось? А?
-- Скажи, ты что-нибудь слышала?
-- А что я могла слышать?
-- Ну, там, шум какой, хлопанья...
-- Нет. Я ничего не слышала. Я только испугалась, что тебя
нет!.. А ты слышал?
-- Что слышал? -- насторожился я от Викиного вопроса.
-- Ну, ты же сам сказал: шум, хлопанья!
-- Да нет! -- прикинулся я повеселевшим. -- Это я так
спросил, чтобы тебя попугать сейчас.
-- Проказник! В тебе еще много бесового! -- ласково
пожурила меня Вика, потрепав за щеки, и поцеловала в губы...
Переодевшись в специально оборудованных для этого комнатах
в спортивные костюмы, я и Вика вошли в спортзал. Все
присутствующие там люди тоже были одеты в разноцветные
спортивные одежды. Каждый член этого частного зала удобно
располагался на полу на своем утепленном коврике. Мы с Викой
разместились неподалеку от эстрады, с которой, как я понял,
будет вещать свою систему Долланский.
-- А ты бы смогла его узнать? -- спросил я полушепотом у
Вики, голос у меня уже успокоился и выровнялся.
-- Кого? -- удивилась Вика и огляделась по сторонам.
-- Того, которого Долланский позвал в спортзал, там, во
дворе, -- все так же полушепотом пояснил я.
-- А-а, -- поняла Вика. -- Тише, -- сказала она.
-- Почему? -- в свою очередь удивился я.
-- Он рядом с тобою, -- сказала Вика и незаметно повела
глазами в его сторону.
Я оглянулся... Позади меня, на ярко-желтом меховом коврике
сидел мужчина лет сорока -- сорока пяти, на коленях у него
лежал его крупный живот. Мужчина улыбнулся мне, неприятно
оскалившись при этом, словно передразнил меня. Потом он
облизнул свои припухшие губы. Одет он был в черное трико, на
шее повязан короткий голубой шарфик. Мужчина почесал об рукав
свой ноздристый нос и на рукаве осталась влажная полоска. Мне
стало противно, и я отвернулся.
-- Это точно он, ты не ошиблась? -- наклонился я к Вике,
спрашивая.
-- Конечно он! Не сомневайся, -- прожужжала мне Вика прямо
в ухо, и от ее нежных губ у меня по спине пробежали мурашки. --
А зачем он тебе? -- спросила она.
-- Мне кажется, я его где-то мог видеть... -- ответил я
первое, что взбрело мне в голову, и подумал про себя: "Ну и
мерзкая же рожа у этого Остапа Моисеевича! Такой со всякой
